Военная форма Советской армии (1946—1968)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Вооружённые Силы СССР
Структура
Генеральный штаб
РВСН
РККА • Советская армия
Войска ПВО
Военно-воздушные силы
Военно-морской флот
Воинские звания, форма и знаки различия
Воинские категории и знаки различия РККА 1918—1935
Воинские звания и знаки различия РККА 1935—1940
Воинские звания и знаки различия РККА 1940—1943
Воинские звания и знаки различия в армии СССР 1943—1955
Воинские звания в Вооружённых Силах СССР 1955—1991
Военная форма РККА (1918—1935)
Военная форма РККА (1936—1945)
Военная форма Советской армии (1946—1968)
История Советских ВС
История воинских званий в России и СССР
История Красной армии

Военная форма Советской армии — предметы форменной одежды военнослужащих Советской армии.





1945—1957 годы

Уже в апреле 1945 года однобортный парадный мундир стального цвета для генералов и маршалов был заменён на двубортный мундир цвета морской волны. Воротник и обшлага имели кант цвета рода войск с золотым шитьём (для генералов юстиции, медицинской и ветеринарной служб серебряным): дубовые листья для маршалов Советского Союза и лавровые для остальных маршалов и генералов. В комплект формы входили также брюки навыпуск или бриджи (с лампасами) одного цвета с мундиром, с ботинками и сапогами соответственно. Парадная фуражка также стала цвета морской волны. Данная форма для высшего комсостава РККА (затем - Советской Армии) просуществовала до 1954 года, однако так и не была оформлена каким-либо приказом НКО.

В ноябре 1945 для сверхсрочников был установлен шеврон на рукав, в виде угольника. Военнослужащие первого года сверхсрочной службы носили один шеврон из узкого серебристого галуна, после второго года выше нашивался шеврон из широкого серебристого галуна, после третьего и пятого годов нашивались соответственно узкий и широкий золотые галуны. В 1947 году для уволенных в запас или отставку генералов и офицеров введены нашивки на нижний край погона поперёк его: для уволенных в запас чистые серебристые (золотистые для медиков и ветеринаров), для вышедших в отставку такие же, но с зигзагом по нашивке.

В 1946 году в связи с образованием единого Военного министерства погоны офицеров Советской Армии (и соответствующих структур Внутренних Войск и Пограничных Войск) стали шестиугольными (вместо пятиугольных обр. 1943 г.), аналогично уже принятым в Военно-Морском Флоте.

В 1947 году для воздушно-десантных войск, которые во время войны носили авиационную форму, а после войны общевойсковую, был введён нарукавный ромбовидный шеврон с металлической эмблемой в виде раскрытых крыльев и парашюта (для рядовых и младших командиров серебристой, для офицеров золотистой).

Наиболее значимые изменения формы произошли в 1949, 1955 и 1958 годах. Первые изменения коснулись офицерского и генеральского состава ВВС и бронетанковых войск. Взамен мундира и кителя были введены парадная и повседневная тужурки защитного цвета (генералы АБТВ сохранили закрытые мундиры). Поскольку на них были открытые лацканы, были введены новые предметы одежды: рубашка защитного цвета и галстук черного цвета, а для ВВС кроме того — кортик со снаряжением.

Высший командный состав ВВС в комплекте парадной формы одежды имел парадные фуражку (защитного цвета, с голубым околышем, с золотым шитьём на околыше, козырьке, ремешке, кокардой и эмблемой ВВС на тулье), тужурку (с шитьём и кантами на воротнике и обшлагах), рубашку, чёрный галстук, брюки навыпуск (защитного цвета с голубыми кантами и лампасами), парадный ремень (тканный из позолоченной мишуры, застёгивающийся на латунную пряжку), ботинки и кортик. Повседневная форма одежды была такой же, но с упрощённым шитьём на фуражке и без шитья на тужурке, на которой были петлицы установленного образца. Кроме того, повседневная форма могла быть для строя (с сапогами и снаряжением) и вне строя (с ботинками, разрешалось надевать кортик). Офицеры ВВС в комплекте парадной формы одежды имели парадные фуражку (защитного цвета, с голубым околышем, кокардой, эмблемой ВВС на тулье и металлическим орнаментом в виде листьев на козырьке), тужурку (с петлицами на воротнике, голубым кантом и «столбиками» на обшлагах), рубашку, чёрный галстук, брюки навыпуск (защитного цвета с голубым кантом), ботинки и кортик. Петлицы и «столбики» были окантованы золотистым кантом (для нелётного состава серебристым). Следует отметить, что офицеры ВВС, не имеющие летного образования и не относящиеся к летному составу, не имели права на ношение летных эмблем и кокард на фуражке - на околыше они крепили простую красноармейскую звезду. Повседневная форма отличалась отсутствием листьев на козырьке фуражки, отсутствием окантовки петлиц и отсутствием «столбиков» на обшлагах. Так же, как и у генералов повседневная форма была для строя и вне строя. В состав формы для строя входили поясной и наплечный ремни, брюки заправлялись в сапоги.

Принципы формы ВВС были такими же и в бронетанковых войсках, с соответствующими роду войск цветами и кантами.

В 1951 году были внесены изменения в форму военнослужащих службы военных сообщений. На повседневных погонах золотистого (серебристого для инженерного состава) или полевых защитного цвета располагались чёрные просветы и голубые канты. В таком же цветовом сочетании была выдержана и фуражка. На погонах появилась новая эмблема службы ВОСО. Военные коменданты носили прежнюю фуражку, а в летнее время белый китель с тёмно-синими брюками. До 1954 года в комплект формы входили также шпоры и шашка.

С 1952 года офицерам ВВС, а с 1953 года офицерам бронетанковых войск было разрешено в летнее время носить белый китель, фуражку с белым чехлом и брюки защитного цвета. В 1952 году также были введены новые нарукавные шевроны для сверхсрочников в виде угольников из золотистого галуна: до двух лет службы один узкий, с двух до четырёх — два узких, с четырёх до десяти — один широкий, и свыше десяти — два широких. В 1954 году для офицеров была введена новая плащ-накидка.

В 1954 году вновь последовали изменения в форме маршалов и генералов. Парадный мундир цвета морской волны стал открытым, с широкими лацканами. Под мундир надевалась белая рубашка с чёрным галстуком. По воротнику и обшлагам располагался кант цвета рода войск, службы; там же имелось золотое (для юстиции, военных медиков и ветеринаров серебряное) шитьё: дубовые листья для маршалов Советского Союза и лавровые для остальных. Мундир носился с поясом из золотой мишуры, бриджами цвета морской волны с красными лампасами и сапогами. Парадно-выходной мундир отличался от парадного несколько иным силуэтом и отсутствием крючков для ремня, носился с брюками навыпуск. Повседневный китель был такой же как и парадный мундир, но защитного цвета. Первоначально вместо шитья на кителе располагались петлицы, затем они были заменены шитьём - упрощенные лавровые (генералы и маршалы и Главные маршалы родов войск) и дубовые (маршалы Советского Союза)золотые листья. Был введён летний китель светло-серый для маршалов Советского Союза и светлого защитного цвета для остальных. Вскоре эти кители были заменены общим белым кителем, а затем и они были заменены светло-серым кителем, такими же летними брюками и фуражкой. Для летней формы были введены светло-коричневые полуботинки. Разрешалось носить китель также и с синими брюками навыпуск.

Для всех офицеров, генералов и маршалов был изменён козырёк фуражки: вместо прямоугольного он стал овальным, на нём (для парадной и парадно-выходной формы) крепился орнамент из лавровых листьев. В 1954 году для всего офицерского состава была введена стального цвета двубортная шинель.

В 1955 году последовали кардинальные изменения в униформе офицерского состава. Красноармейская звезда для офицеров была заменена кокардой (просуществовавшей без серьезных внешних изменений до отмены в 1992-1994 гг.). Были введены парадно-выходная фуражка, парадно-выходной мундир с белой рубашкой и галстуком, брюки в сапоги, брюки навыпуск, парадный пояс и кортик со снаряжением. Парадная и парадно-выходная фуражка по покрою не отличалась от повседневной, однако тулья и донышко первой были стального цвета (для ВВС - синего), имелся витой золотистый ремешок, лавровые листья на козырьке и дополнительно к кокарде. В ВВС на тулье, кроме того, укреплялась эмблема в виде развёрнутых крыльев со звездой. Мундир был двубортный, стального цвета (для ВВС - синего) с кантами рода войск и золотым шитьём по воротнику и обшлагам. На воротнике (для офицеров танковых войск чёрном бархатном) укреплялась эмблема рода войск, обрамленная штампованными позолоченными лавровыми листья ми. Мундир также носился либо с темно-синими брюками с кантами навыпуск, либо теми же брюками в сапоги, с сапогами и парадным поясом золотистого цвета (в ВВС только навыпуск).

Изменения последовали в форме военнослужащих-женщин. Для офицеров, проходящих службу за границей, в частях Московского гарнизона, авиации и танковых частях было введено однобортное пальто стального цвета; для всех остальных - тёмно-серого цвета. Также было введено повседневное шерстяное платье защитного цвета, повседневный закрытый китель (в авиации и танковых войсках тужурка) заменены кителем с отложным воротником и открытыми лацканами защитного цвета.

В 1955 году была введена особая парадная форма оркестра Московского гарнизона, роты Почетного караула; для личного состава частей, несущих службу в жарком климате, были введены панама (такая же по конструкции, как и образца 1938 года) и гимнастёрка, позволяющая открывать ворот.

Также были уточнены эмблемы родов войск, в количестве 18 эмблем.

Для маршалов и генералов в 1955 году было введено летнее шерстяное пальто серого цвета. На пальто (кроме пальто маршалов Советского Союза) нашивались погоны и петлицы, и оно носилось с поясом. Для летних пальто и шинелей были введены петлицы в форме параллелограмма с золотыми (серебряными) окантовкой, дубовыми листьями для маршалов Советского Союза и с лавровыми для остальных. Цвет петлицы у маршалов Советского Союза, маршалов и генералов мотострелковых войск установлен красный, артиллерии и танковых войск - чёрный, авиации - голубой, технических войск и интендантов - малиновый, медицинской и ветеринарной служб - светло-зелёный, юстиции - красный. В августе 1955 года были изменены и офицерские петлицы - отменены канты и пуговицы, заменённые эмблемой, и установлены цвета петлиц: для стрелковых частей, ВДВ, интендантов и юстиции - малиновый, артиллерии, танковых войск, войск связи, химических, автомобильных, инженерных, железнодорожных войск, службы ВОСО и военных топографов - чёрный, авиации и инженерно-технических авиационных служб - голубой, медицинской, ветеринарной и административной служб - светло-зелёный.

Приказом министра обороны СССР № 105 были введены единые Правила ношения военной формы для командного состава Советской Армии и Военно-Морского флота. В соответствии с этими правилами форма стала иметь нумерацию и подразделяться на парадную для строя, парадно-выходную вне строя, повседневно-полевую (в ВМФ повседневную) для строя и повседневную вне строя. Каждая из эти форм подразделялась на летнюю и зимнюю.

Форма одежды маршалов и генералов ВВС отличалась в следующем: при форме № 1 и № 2 фуражка, брюки, носящиеся только навыпуск под ботинки были синего цвета, а галстук тёмно-синего цвета. При форме № 3 китель был открытый.

Форма одежды офицеров ВВС отличалась в следующем: при форме № 1 и № 2 фуражка, брюки, носящиеся только навыпуск под ботинки были синего цвета, а галстук тёмно-синего цвета. При форме № 3 носился открытый китель с рубашкой и галстуком защитного цвета. При форме № 4 брюки также носились только навыпуск; это же относилось и к военнослужащим бронетанковых частей. Военнослужащие в звании полковника носили папаху вместо шапки.

К любой форме военнослужащим-женщинам полагались светло-коричневые чулки. Форма одежды офицеров ВВС отличалась в следующем: при форме № 1 и № 2 берет и мундир были синего цвета, а галстук тёмно-синего цвета.

Помимо приведённой в таблице формы, существовала парадная форма вне строя и для адмиралов и генералов повседневная вне строя. Парадная форма вне строя повторяла форму для строя, за исключением отсутствия лампасов на брюках адмиралов. Кроме того, с этой формой носились только орденские планки. Повседневная форма вне строя № 1, № 2 и № 4 повторяла соответствующие для строя, а № 3 допускала ношение тёмно-синего кителя или чёрной тужурки с белой рубашкой. У офицеров на парадной фуражке орнамент из золотых листьев имелся только у старших офицеров, а плетёный шнур только у капитанов 1 ранга и полковников. В зимнее время фуражка могла заменяться на папаху (у адмиралов, генералов, капитанов 1 ранга и полковников) или шапку-ушанку для остальныз

В августе 1955 года была введена особая парадная форма для военнослужащих роты почётного караула Московского гарнизона. В декабре 1955 года были установлены съёмные двусторонние погоны для рядового и сержантского состава. Одна сторона погона была парадно-выходная, другая - повседневно-полевая. В 1956 году вместо закрытого повседневно-полевого кителя маршалов и генералов был введён открытый китель, носившийся с рубашкой и галстуком защитного цвета, и были внесены изменения в погоны маршалов. Звёзды, вышиваемые золотой мишурой, получили шёлковую окантовку: маршалов Советского Союза, главных маршалов артиллерии и танковых войск - красного цвета, авиации - голубого, инженерных войск - малинового. В декабре 1956 года золотистые звёздочки и эмблемы на повседневно-полевых погонах и петлицах были заменены на звёздочки защитного цвета. В 1956 году был установлен парадно-выходной мундир для курсантов.

В 1957 году для командного состава была введена новая повседневная рубашка, которую можно было носить с открытым кителем или без него. Для маршалов и генералов рубашка была защитного и светло-серого цвета, для офицеров - только защитная.

1958—1968 годы

Развитие новых технологий в это время и увеличение выпуска тканей, позволило создать новые образцы формы, в том числе, защищающей от отравляющих веществ, антимикробной, водоустойчивой и т.п.

В 1958 году было введено единое парадно-выходное, повседневное и полевое обмундирование для офицеров и военнослужащих сверхсрочной службы. Были отменены фуражки и мундиры стального цвета, синие фуражки и мундиры для ВВС, закрытый повседневный китель и открытый повседневный китель для ВВС и танковых войск. Парадно-выходная фуражка стала единого защитного цвета для всех родов войск, с околышем и кантами цвета рода войск. На ней крепилась эмблема и кокарда, имелся трунцал (плетёный подбородочный ремень). Повседневная фуражка отличалась отсутствием эмблемы; вместо трунцала был лакированный чёрный ремешок. У сверхсрочников вместо кокарды была красная звезда. Полевая фуражка и все детали на ней были полностью защитного цвета; сверхсрочники в полевых условиях носили пилотку.

Таким образом, парадная форма, парадно-выходная и повседневная формы отличались только фуражкой, поясом и наличием орденов или планок. Как и прежде, остались брюки синего цвета, навыпуск или в сапоги. Были изменены погоны. Для маршалов и генералов и адмиралов нашивные парадно-выходные погоны имели форму прямоугольника, скошенного сверху, окаймлённого по трём сторонам цветным кантом рода войск, изготовлялись из золотистого (серебристого для военных медиков, ветеринаров и юристов) галуна особого переплетения. Эмблемы имелись только на погонах маршалов родов войск и генералов ВМФ, генералов-медиков, ветеринаров и юристов. Нашивные погоны к повседневному обмундированию были сделаны из защитного цвета шёлкового галуна особого переплетения, с кантами. Нашивные парадные погоны для офицеров были той же формы, из золотистого (серебристого для инженерно-технических служб, медицинской, ветеринарной служб, юстиции) галуна особого переплетения, с просветами цвета рода войск и звёздочками. Эмблемы имелись только на серебристых погонах. Нашивные повседневные погоны для офицеров были той же формы, из защитного цвета шёлкового галуна без переплетения и кантов, с просветами цвета рода войск и звёздочками. Съёмные погоны для повседневного обмундирования для всего командного состава были шестиугольными, изготавливались из галуна (переплетённого для маршалов, генералов и адмиралов) защитного (для ВМФ золотистого) цвета. Парадно-выходные погоны рядовых, сержантов и старшин были цвета рода войск с золотистыми полосками и эмблемами, повседневные - защитного цвета с красными полосками. При этом, погоны сверхсрочников по форме были такими же, как парадные офицерские, а срочников - пятиугольные. Кроме того, сверсрочники располагали комплектом нашивных парадных погон, и нашивных и съёмных повседневных, тогда как военнослужащие срочной службы имели только съёмные погоны.

И снова, в 1958 году были введены новые Правила ношения военной формы. Для командного состава и сверхсрочников форма делилась как и прежде, на парадную, парадно-выходную, повседневную и полевую; для военнослужащих срочной службы, курсантов и воспитанников - на парадно-выходную, повседневно-полевую и рабочую.

В 1958 году последовали также следующие изменения: были введены нагрудные знаки технического состава инженерно-авиационной службы 3 степеней и знак выпускника суворовского училища.

В 1961 году была введена форма для военнослужащих, проходящих службу в жарком климате. Для офицеров и сверхсрочников она состояла из фетровой панамы, верхней рубашки с коротким рукавом, брюк и ботинок. Для военнослужащих срочной службы форма была такая же, но панама хлопчатобумажная, ботинки из юфти; также наряду с брюками могли носиться шорты. В 1962 году для парадно-выходной шинели и летнего кителя были введены погоны стального цвета.

В 1962 году была изменены форма для женщин на должностях рядовых, сержантов и старшин. Парадно-выходная форма как для строя, так и вне строя включала в себя синий берет, открытую тужурку защитного цвета, рубашку и галстук, чёрные туфли, светло-коричневые чулки и коричневые перчатки. Зимой берет заменялся шапкой, туфли - сапогами, а поверх одежды надевалось тёмно-серое пальто. Повседневная форма была аналогична, за исключением замены синего берета на берет защитного цвета. Полевая форма состояла из берета, платья защитного цвета, сапог, снаряжения, зимой берет заменялся шапкой, поверх носилось пальто. В ВМФ форма военнослужащих-женщин почти не отличалась от офицерской: в комплекте не было парадно-выходного и летнего пальто, вместо эмблем на беретах была звезда.

В июле 1963 года была возвращена авиационная форма воздушно-десантным войскам. В общем, в парадном варианте (а для офицеров и в повседневном), она была аналогичной авиационной, за исключением эмблем, и того, что при парадной форме брюки заправлялись в сапоги. В качестве головного убора десантников были принят голубой берет и тельняшка, для ношения с десантной курткой или мундиром. Полевая форма десантников была иной и включала в себя десантную куртку (летнюю и зимнюю), брюки (летние и утеплённые), полевое снаряжение и сапоги. Сверхсрочникам было разрешено на всех головных уборах носить офицерскую кокарду.

В ноябре 1963 года введены погоны командного состава ВМФ из чёрного шёлкового галуна. При этом у адмиралов они были с золотистым кантом, у генералов — с цветным кантом установленного для службы цвета. У офицеров канта не имелось, для военнослужащих корабельного и инженерно-корабельного состава установлены золотистые просветы, для всех остальных — установленного для службы цвета. Была кардинально изменена форма морской пехоты. Парадная и парадно-выходная форма офицеров была аналогична установленной для ВМФ, исключая знак морской пехоты в виде якоря на чёрном круге с красной окантовкой. Летняя полевая форма состояла из чёрного берета с красным флажком и якорем слева, чёрной гимнастёрки с отложным воротником, тельняшки, брюк прямого покроя, укороченных сапог, снаряжения. Летняя гимнастёрка и брюки были хлопчатобумажными, зимние - шерстяными. Зимняя полевая форма предполагала собой чёрную зимнюю шапку и чёрную однобортную куртку с меховым воротником. В комплект офицерской повседневной формы входила фуражка с белым верхом, тужурка, белая рубашка с чёрным галстуком, брюки, сапоги. Полевая форма матросов и сержантов состояла из берета (зимой шапки), чёрной гимнастёрки, брюк (летних и тёплых), тельняшки, сапог с укороченными голенищами. Зимой носилась тёплая куртка. Парадно-выходная форма и повседневная форма была аналогична установленной для ВМФ, исключая знак морской пехоты в виде якоря на чёрном круге с красной окантовкой, и укороченные сапоги вместо ботинок (в 1964 году было разрешено ношение ботинок с брюками навыпуск). Для личного состава ВМФ, проходящего службу в жарких районах, была разработана облегчённая форма. Офицеры и сверхсрочники носили фуражку с белым чехлом (в береговых частях панаму кремового цвета), рубашку кремового цвета с коротким рукавом, брюки синего или кремового цвета, чёрные сандалии. Рядовой срочный состав в рабочей форме носил белый берет (береговые части панаму, аналогичную офицерской), синюю куртку с коротким рукавом, синие шорты. Повседневная форма состояла из форменки с коротким рукавом и белых брюк. В 1967 году берет был заменён на тёмно-синюю пилотку.

В 1966 году была введена форма для военных строителей; в войсках изменён покрой рубашки защитного цвета (кремового для ВМФ); для командного состава, сверхсрочников и военнослужащих-женщин введён плащ, утеплённая куртка и брюки (всё защитного цвета).

В 1967 году для военнослужащих, проходящих службу в районах с холодным климатом, был принят овчинный жилет. В этом же году высшему командному составу до полковника включительно было разрешено носить вместо папахи шапку-ушанку из каракуля. Была введена специальная форма для подразделений регулирования движения.

Напишите отзыв о статье "Военная форма Советской армии (1946—1968)"

Примечания

Ссылки

Хренов М. М., Коновалов И. Ф., Дементюк Н. В., Теровкин М. А. Военная одежда Вооружённых сил СССР и России (1917-1990-е годы). — М.: Воениздат (Редкая книга), 1999. — 448 с. — ISBN 5-203-01758-1.

Отрывок, характеризующий Военная форма Советской армии (1946—1968)

Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
За шалашом послышался перекатывающийся крик Денисова, очевидно разгорячившегося. Ростов подвинулся к окну посмотреть, с кем он имел дело, и увидал вахмистра Топчеенко.
– Я тебе пг'иказывал не пускать их жг'ать этот ког'ень, машкин какой то! – кричал Денисов. – Ведь я сам видел, Лазаг'чук с поля тащил.
– Я приказывал, ваше высокоблагородие, не слушают, – отвечал вахмистр.
Ростов опять лег на свою кровать и с удовольствием подумал: «пускай его теперь возится, хлопочет, я свое дело отделал и лежу – отлично!» Из за стенки он слышал, что, кроме вахмистра, еще говорил Лаврушка, этот бойкий плутоватый лакей Денисова. Лаврушка что то рассказывал о каких то подводах, сухарях и быках, которых он видел, ездивши за провизией.
За балаганом послышался опять удаляющийся крик Денисова и слова: «Седлай! Второй взвод!»
«Куда это собрались?» подумал Ростов.
Через пять минут Денисов вошел в балаган, влез с грязными ногами на кровать, сердито выкурил трубку, раскидал все свои вещи, надел нагайку и саблю и стал выходить из землянки. На вопрос Ростова, куда? он сердито и неопределенно отвечал, что есть дело.
– Суди меня там Бог и великий государь! – сказал Денисов, выходя; и Ростов услыхал, как за балаганом зашлепали по грязи ноги нескольких лошадей. Ростов не позаботился даже узнать, куда поехал Денисов. Угревшись в своем угле, он заснул и перед вечером только вышел из балагана. Денисов еще не возвращался. Вечер разгулялся; около соседней землянки два офицера с юнкером играли в свайку, с смехом засаживая редьки в рыхлую грязную землю. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидали подъезжавшие к ним повозки: человек 15 гусар на худых лошадях следовали за ними. Повозки, конвоируемые гусарами, подъехали к коновязям, и толпа гусар окружила их.
– Ну вот Денисов всё тужил, – сказал Ростов, – вот и провиант прибыл.
– И то! – сказали офицеры. – То то радешеньки солдаты! – Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотными офицерами, с которыми он о чем то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.
– Я вас предупреждаю, ротмистр, – говорил один из офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.
– Ведь сказал, что не отдам, – отвечал Денисов.
– Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, – у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.
– А мои две недели не ели, – отвечал Денисов.
– Это разбой, ответите, милостивый государь! – возвышая голос, повторил пехотный офицер.
– Да вы что ко мне пристали? А? – крикнул Денисов, вдруг разгорячась, – отвечать буду я, а не вы, а вы тут не жужжите, пока целы. Марш! – крикнул он на офицеров.
– Хорошо же! – не робея и не отъезжая, кричал маленький офицер, – разбойничать, так я вам…
– К чог'ту марш скорым шагом, пока цел. – И Денисов повернул лошадь к офицеру.
– Хорошо, хорошо, – проговорил офицер с угрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.
– Собака на забог'е, живая собака на забог'е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
– Отбил у пехоты, отбил силой транспорт! – сказал он. – Что ж, не с голоду же издыхать людям?
Повозки, которые подъехали к гусарам были назначены в пехотный полк, но, известившись через Лаврушку, что этот транспорт идет один, Денисов с гусарами силой отбил его. Солдатам раздали сухарей в волю, поделились даже с другими эскадронами.
На другой день, полковой командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я на это смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько то провианту; в противном случае, требованье записано на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».
Денисов прямо от полкового командира поехал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы…
Испуганный положением Денисова, Ростов предлагал ему раздеться, выпить воды и послал за лекарем.
– Меня за г'азбой судить – ох! Дай еще воды – пускай судят, а буду, всегда буду подлецов бить, и госудаг'ю скажу. Льду дайте, – приговаривал он.
Пришедший полковой лекарь сказал, что необходимо пустить кровь. Глубокая тарелка черной крови вышла из мохнатой руки Денисова, и тогда только он был в состоянии рассказать все, что с ним было.
– Приезжаю, – рассказывал Денисов. – «Ну, где у вас тут начальник?» Показали. Подождать не угодно ли. «У меня служба, я зa 30 верст приехал, мне ждать некогда, доложи». Хорошо, выходит этот обер вор: тоже вздумал учить меня: Это разбой! – «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтоб кормить своих солдат, а тот кто берет его, чтоб класть в карман!» Так не угодно ли молчать. «Хорошо». Распишитесь, говорит, у комиссионера, а дело ваше передастся по команде. Прихожу к комиссионеру. Вхожу – за столом… Кто же?! Нет, ты подумай!…Кто же нас голодом морит, – закричал Денисов, ударяя кулаком больной руки по столу, так крепко, что стол чуть не упал и стаканы поскакали на нем, – Телянин!! «Как, ты нас с голоду моришь?!» Раз, раз по морде, ловко так пришлось… «А… распротакой сякой и… начал катать. Зато натешился, могу сказать, – кричал Денисов, радостно и злобно из под черных усов оскаливая свои белые зубы. – Я бы убил его, кабы не отняли.
– Да что ж ты кричишь, успокойся, – говорил Ростов: – вот опять кровь пошла. Постой же, перебинтовать надо. Денисова перебинтовали и уложили спать. На другой день он проснулся веселый и спокойный. Но в полдень адъютант полка с серьезным и печальным лицом пришел в общую землянку Денисова и Ростова и с прискорбием показал форменную бумагу к майору Денисову от полкового командира, в которой делались запросы о вчерашнем происшествии. Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае, дело может кончиться разжалованьем.
Дело представлялось со стороны обиженных в таком виде, что, после отбития транспорта, майор Денисов, без всякого вызова, в пьяном виде явился к обер провиантмейстеру, назвал его вором, угрожал побоями и когда был выведен вон, то бросился в канцелярию, избил двух чиновников и одному вывихнул руку.
Денисов, на новые вопросы Ростова, смеясь сказал, что, кажется, тут точно другой какой то подвернулся, но что всё это вздор, пустяки, что он и не думает бояться никаких судов, и что ежели эти подлецы осмелятся задрать его, он им ответит так, что они будут помнить.
Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.


В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Военная_форма_Советской_армии_(1946—1968)&oldid=78353975»