Воллонг, Эрнст

Эрнст Воллонг (нем. Ernst Wollong; 5 марта 1885, Гейдельберг — 1 мая 1944) — немецкий дирижёр.

Оставшись сиротой в 1902 году, поступил в учительскую семинарию в Гютерсло, окончив её в 1905 году со специализацией в хоровом дирижировании и игре на органе. Затем частным образом учился в Штутгарте у Карла Бутчардта, некоторое время работал здесь же как органист и репетитор Штутгартской оперы.

В 1910 году обосновался в Рудольштадте как учитель музыки. Руководил городской певческой академией. В 1920-е гг. работал с Рудольштадтской капеллой как дирижёр, основал серию «исторических концертов» в замке Хайдексбург. Занимался изучением истории местной музыкальной жизни, опубликовал биографические очерки об Альберте Метфесселе, одном из ранних руководителей капеллы Филиппе Генрихе Эрлебахе. В 1935 году, после более чем 100-летнего перерыва, исполнил мессу ля-бемоль мажор ещё одного рудольштадтского музыканта, Макса Эбервайна. В 1940 году, сообразуясь с требованиями национал-социалистической культурной политики, переработал ораторию Георга Фридриха Генделя «Иуда Маккавей», изменив её название на «Ораторию свободы» (нем. Freiheitsoratorium), а имена действующих лиц заменив на нейтральные в национальном отношении.

Сын Эрнста Воллонга Ханс Людвиг Воллонг (род. 1921) — заметный в ГДР музыкальный педагог, директор одной из берлинских музыкальных школ, лауреат берлинской городской Премии имени Гёте.

Литература

• Bruno Stein. Ernst Wollong zum Gedenken // «Rudolstädter Heimathefte», No. 9/10, 1969.
• Erich Pätz. Ernst Wollong und die Historischen Musikfeste // «Rudolstädter Heimathefte», No. 1/2, 1982.

Отрывок, характеризующий Воллонг, Эрнст

Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.