Гамартия

Гамартия (др.-греч. ἁμαρτία, букв. «ошибка», «изъян») — понятие из «Поэтики» Аристотеля, обозначающее трагический изъян характера главного героя трагедии, либо его роковую ошибку, которая становится источником нравственных терзаний и чрезвычайно обостряет в нём сознание собственной вины, даже если вина эта, по современным понятиям, отсутствует. Например, в «Царе Эдипе» главный герой убивает отца и берёт в жёны мать, не имея представления о том, кем они ему приходятся.

Гамартия в древнегреческой трагедии — частное проявление неумолимых, космических законов, карающих слишком активного человека за чрезмерную самонадеянность, за попытку преступить пределы того, что предначертано человеку роком. Обостряя действие внешних сил, Ата и гамартия ведут главного героя к неизбежной развязке любой античной трагедии — трагическому концу (по-гречески развязка — «катастрофа», именно этот термин использует Аристотель).

Иногда к роковой ошибке приводит всепоглощающее стремление героя быть лучше окружающих (честолюбие). В этом случае гамартия выступает оборотной стороной его самонадеянности — «губриса». Эсхил в «Персах» демонстрирует, как высокомерие и заносчивость Ксеркса привели его к роковой для него ошибке («гамартии») — вторжению в Элладу.

Драматурги Нового времени также предпочитали ставить в центр трагедии лицо, по своим способностям возвышающееся над общей массой людей, но поражённое как губрисом, так и гамартией. Таков Гамлет, свысока взирающий на человечество, хотя его самого разъедает червь гамартии — патологическая нерешительность. У Отелло в качестве рокового изъяна выступает ревность.

Литература

• Merriam-Webster’s Encyclopedia of Literature. ISBN 9780877790426. Page 510.
• Bremer, J.M. "Hamartia." // Tragic Error in the Poetics of Aristotle and in Greek Tragedy. Amsterdam, Adolf M. Hakkert, 1969.

Отрывок, характеризующий Гамартия

– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.