Государственный ассигнационный банк

Государственный ассигнационный банк — государственный банк Российской империи, созданный в 1768 году для выпуска ассигнаций и их обмена на звонкую монету. Здание банка в Санкт-Петербурге на Садовой улице, 21 построил в 1783—1799 годах архитектор Джакомо Кваренги.

История

Причины учреждения банка

В ХVIII веке Российская империя участвовала в многочисленных военных кампаниях, которые требовали значительных расходов. Для покрытия военных расходов обычно использовали серебряные монеты, ценившиеся на европейских рынках и являвшиеся средством международных расчётов. Однако российская казна испытывала постоянный дефицит серебра. Интенсивный выпуск медных денег в период правления императрицы Елизаветы Петровны не смог удовлетворить запросы государства и насытить казну серебром. Поэтому генерал-прокурор Сената Я. П. Шаховской предложил правительству вариант, связанный с введением бумажных денег.

25 мая 1762 года император Петр III принял решение об учреждении Государственного банка, который по образцу Банка Англии имел бы право выпуска банковских билетов. Однако вследствие государственного переворота 28 июня 1762 года данный проект не был осуществлен. Вспыхнувшая в 1768 году Русско-турецкая война и дефицит государственного бюджета заставили Екатерину II в свою очередь обратиться к идее выпуска бумажных денег.

В 1768 году императрице Екатерине II была подана записка, обосновывавшая выгоды хождения бумажных денег, автором которой был граф К. Е. Сиверс. В записке Сиверса оговаривались меры, которые могли быть приняты для ускорения и облегчения денежного обращения и тем самым для лучшего развития торговли. Специально созданный банк должен был выпускать ассигнации, которые могли свободно обмениваться на звонкую монету и приниматься как законное платёжное средство.

Учреждение банков для обмена ассигнаций

29 декабря 1768 года был обнародован Манифест об учреждении в Санкт-Петербурге и Москве государственных банков для обмена ассигнаций. Причинами введения бумажных денег в манифесте объявлялись: «тягость медной монеты», затруднявшая её обращение; сложность перемещения денег; необходимость создания банка как и в Европе.

В манифесте отмечалось, что ассигнации имеют хождение наравне с монетой и людям, предъявлявшим ассигнации, должны были немедленно выдаваться деньги в надлежащем количестве. Было установлено, что выпуск бумажных денег не должен превышать наличную сумму звонкой монеты, находящейся в банке. Изначальный капитал Ассигнационного банка составлял 1 млн. руб. медных денег - по 0,5 млн. руб. Петербургской и Московской конторам, - которые было рекомендовано взять из сумм упраздненного Медного банка. Этот металлический фонд полностью обеспечивал эмиссию бумажных денег, лимит которой был определен в 1 млн. рублей.

Для облегчения обмена ассигнаций дополнительно были открыты банковские конторы в Ярославле (1772), в Смоленске, Устюге, Астрахани, Нижнем Новгороде и Вышнем Волочке (1773), и для каждой из них выпущено ассигнаций на 150—200 тысяч рублей; в 1776 году — в Тобольске с выпуском ассигнаций на 1 млн рублей; в 1779 году — в Иркутске с выпуском ассигнаций на 500 тысяч рублей; в 1781 году открыты конторы в Пскове, Новгороде, Твери, Нежине, Киеве, Курске, Харькове, Тамбове, Орле и Туле с выпуском ассигнаций на 200 тысяч рублей каждая; в 1782 году — в Казани (300 тысяч), Архангельске (200 тысяч), Херсоне (300 тысяч), Риге (200 тысяч) и Ревеле (100 тысяч). Несмотря на то, что указом 20 августа 1781 года предписывалось в губернских городах губернаторам, а в уездных — городничим свидетельствовать состояние сумм в банковских конторах и доносить главному правлению банков, деятельность контор была не успешна, и в 1788 году 16 из них были закрыты.

В 1771 году Ассигнационным банкам дозволено принимать вклады от частных лиц из 5 % и раздавать их в ссуды в размере 10 000—25 000 рублей каждая.

Учреждение Государственного ассигнационного банка

В 1786 году Ассигнационные банки переименованы в один Государственный ассигнационный банк, которому были даны следующие привилегии:

1. закупать внутри государства медь и выпускать её за границу;
2. выписывать из-за границы золото и серебро в слитках и иностранной монете;
3. завести в Санкт-Петербурге монетный двор и чеканить монету;
4. производить учёт векселей, удерживая не свыше 0,5 % в месяц, для чего при Ассигнационном банке учреждены учетные конторы по векселям.

В 1794 году выпуск ассигнаций распространён на присоединённые польские области и учреждены конторы в Вильне, Гродне, Ковне. Количество всех ассигнаций, выпущенных при Екатерине II, составило 157 млн рублей, а курс их не падал ниже 3 копеек на рубль. В последующие царствования количество ассигнаций продолжало возрастать, и к 1817 году, когда выпуск был окончательно прекращён, оно составило 836 млн рублей. Вместе с окончательным изъятием из обращения ассигнаций и заменой их согласно манифесту 1 июня 1843 года государственными кредитными билетами прекратил своё существование и Государственный ассигнационный банк.

Литература

• Банки // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Бугров А. В. [www.fox-notes.ru/spravka/fn_st0059.htm Ассигнационный банк] // Вестник Банка России. — 2000. — № 58.
• [www.hist.bsu.by/images/stories/files/nauka/izdania/istochnik/4/Shishanov.pdf Шишанов В.А. Особая экспедиция Ассигнационного банка по его хозяйственным оборотам (1797-1804 гг.) // Крыніцазнаўства і спецыяльныя гістарычныя дысцыпліны: навук. зб. Вып. 4 / рэдкал.: С.М.Ходзін (адк. рэд.) (і інш.). Мінск: БДУ, 2008. С.222-229.]

Отрывок, характеризующий Государственный ассигнационный банк

– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.