Русско-турецкая война (1768—1774)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Русско-Турецкая война 1768–1774
Основной конфликт: Русско-турецкие войны

«Аллегория победы Екатерины II над турками»
Стефано Торелли, 1772
Дата

1768—1774

Место

Молдавия, Бессарабия, Валахия, Эгейское море

Причина

столкновение русских и турецких интересов в Речи Посполитой (см. Барская конфедерация)

Итог

победа России

Изменения

Кючук-Кайнарджийский мир

Противники
Российская империя Российская империя

Войско Запорожское Низовое
Калмыцкое ханство (до 1771)
Картли-Кахетинское царство[1]
Имеретинское царство[2]
Греческие повстанцы (1770)
Египетские повстанцы (1771—1772)
Левантские повстанцы (1771—1775)
Крымское ханство (с 1771)

Османская империя Османская империя

Крымское ханство (до 1771)
Дубровницкая республика
Казаки-некрасовцы
Барская конфедерация

Командующие
Екатерина II

Пётр Румянцев
Пётр Панин
Василий Долгоруков-Крымский
Александр Суворов
Убаши

Алексей Орлов
Самуил Грейг
Григорий Спиридов
Алексей Сенявин
Василий Чичагов
Пётр Калнышевский
Ираклий II
Соломон I
Даскалояннис
Али-бей аль-Кабир
Захир аль-Умар аз-Зейдани
Сахиб II Герай

Мустафа III

Абдул-Хамид I
Яглыкджызаде Мехмед Эмин-паша
Молдованджи Али-паша
Иваззаде Халил-паша
Силахдар Мехмед-паша
Мухсинзаде Мехмед-паша
Кырым Герай
Девлет IV Герай
Каплан II Герай
Селим III Герай

Силы сторон
125 тыс.[3] 300—600 тыс.[4]
Потери
неизвестно неизвестно
  Русско-турецкая война (1768—1774)
   Русско-турецкие войны

Русско-турецкая война 1768—1774 годов (турецкое название: 1768-1774 Osmanlı-Rus Savaşı) — одна из ключевых по значению войн между Российской и Османской империями. Основной целью войны со стороны России являлось получение выхода к Чёрному морю, Турция рассчитывала получить обещанные ей Барской конфедерацией Подолию и Волынь, расширить свои владения в Северном Причерноморье и на Кавказе, и установить протекторат над Речью Посполитой[7].

В ходе войны русская армия под командованием Петра Румянцева и Александра Суворова разгромила турецкие войска в битвах при Ларге, Кагуле и Козлуджи, а средиземноморская эскадра русского флота под командованием Алексея Орлова и Григория Спиридова нанесла поражение турецкому флоту в Хиосском сражении и при Чесме.

Войне предшествовали сложная европейская дипломатическая игра, которую вели друг против друга Россия и Франция, а также политический кризис в Речи Посполитой. В результате французских и польских интриг османский султан Мустафа III объявил войну России, воспользовавшись как предлогом действиями русской армии в Речи Посполитой. На стороне Турции воевали вассальные от неё Крымское ханство, включая некрасовцев, и Дубровницкая республика. Кроме того, турецкое правительство заручилось поддержкой польских повстанцев-конфедератов. Со стороны России, кроме регулярной армии и флота, боевые действия вели отряды донских, терских, малороссийских и запорожских казаков, в том числе флотилии запорожцев, а также калмыки. В ходе войны на территории Османской империи в 1770 году при поддержке русского флота подняли восстание греки Пелопоннесса, а в 1771 году взбунтовались Египет и Сирия.

10 (21) июля 1774 года Османская империя вынуждена была подписать с Россией Кючук-Кайнарджийский договор. В результате войны, закончившейся победой Российской империи, в её состав вошли первые земли в Крыму — крепости Керчь и Еникале (остальной Крым был присоединён к России на 9 лет позже — в 1783 году), на северном побережье Чёрного моря — Кинбурн с прилегающими территориями, а также Азов и Кабарда. Крымское ханство формально обрело независимость под протекторатом России. Россия получила право вести торговлю и обладать военным флотом на Чёрном море.





Предыстория конфликта

Поводом к обострению русско-турецких отношений послужили события на Украине. Внешняя политика Российской империи с 1762 года под влиянием Никиты Панина имела своей целью создание «Северного аккорда» — союза северных государств (России, Пруссии, Дании, Швеции и Речи Посполитой) при поддержке Англии в противовес европейской гегемонии Франции и Австрии[8]. В конце сентября 1763 года в Речи Посполитой умер король Август III и начались обычные раздоры партий. В выборы короля вмешалась Россия, и в 1764 году был избран её кандидат — Станислав Понятовский. Борьба партий продолжалась и после избрания короля. Россия совместно с Пруссией[9] снова выдвинула вопрос о диссидентах, русские войска были введены в Речь Посполитую, и русский посланник в Варшаве князь Репнин настолько энергично защищал интересы своего правительства и диссидентов, что на каждом шагу допускал противозаконные поступки, дошедшие, в конце концов, до ареста более видных и влиятельных членов сейма.

Для противодействия русскому влиянию в 1768 году была образована Барская конфедерация, при поддержке католических держав — Франции и Австрии — вступившая в неудачную борьбу с русскими и польскими правительственными войсками. Оказавшись в затруднительном положении, конфедераты обратились за помощью к Порте. Были собраны драгоценности для подкупа влиятельных лиц в Константинополе. Французское правительство деятельно поддерживало ходатайство поляков и употребляло всевозможные меры, чтобы поссорить Турцию с Россией. Франция откровенно подталкивала Турцию к войне с Россией для того, чтобы воспользовавшись трудностями Турции, мирным путём приобрести Египет или сделать его финансово зависимым от Франции[10]. Долгое время эта политика не давала результатов. Русский посол в Турции А. М. Обресков заверил султана, что русские войска будут выведены из Речи Посполитой в феврале 1768 года[11]. Французское правительство было недовольно деятельностью своего посла де Верженна и отправило ему в помощь секретаря Сен-При и двух особых агентов — барона Тотта в Крым и Толея к конфедератам[12]. Толей уговорил конфедератов уступить Волынь и Подолию Турции в случае благоприятного исхода войны. Это предложение изменило позицию Турции, которая стала искать предлог для вмешательства в польские дела.

Непосредственные причины

Во время боевых действий против Барской конфедерации отряд считавших себя на российской военной службе колиев, среди которых были запорожские казаки, преследовал отряд конфедератов и ворвался вслед за ними в город Балта Ханской Украины, вторгшись, таким образом, на территорию Османской империи, и далее выжег город Дубоссары на Днестре, где укрылись турецко-татарские защитники Балты. Это и вызвало дипломатический скандал. Несмотря на то, что Россия уже сама наказала виновных, 25 сентября (6 октября1768 года османский великий визирь пригласил к себе Обрескова, обошёлся с ним оскорбительно и приказал заключить его в Семибашенный замок, и это означало объявление войны по османскому обычаю. 29 октября (10 ноября) был объявлен сбор турецкой армии для похода на Россию[13].

В ответ Екатерина II объявила войну Турции манифестом от 18 (29) ноября 1768 года. Порта обвиняла в разрыве Россию. Россия, по её словам, неоднократно нарушала заключённые трактаты, строила крепости вблизи границ Турции, вмешалась в дела Речи Посполитой, стремясь ограничить вольности поляков и способствуя избранию на престол «человека из числа офицеров, недостойного быть королём, и из фамилии и предков которого никто не был королём»; наконец, русские войска разорили Балту. Екатерина обратилась с циркулярной нотой к европейским дворам, в которой старалась объяснить и доказать справедливость и прямоту русской политики и указать на несправедливость Порты, подстрекаемой противниками России.

Состояние армий накануне войны

На исход войны очень сильно повлияло то, что по уровню боеспособности турецкие армия и флот значительно уступали российским. Турецкая армия была многочисленна, однако дисциплина турецких войск была низкой, были распространены неподчинение и дезертирство. Ружья турецкой пехоты имели длинный тяжелый ствол и поэтому стреляли на большее расстояние, чем русские ружья. Однако из-за этого их приходилось долго заряжать и применять для стрельбы подставки-сошки. К тому же у них не было штыков и поэтому в ближнем бою турки применяли сабли и ятаганы. Турецкие пушки были чрезмерно тяжелыми, во время боя не могли сменить позицию, а турецкие артиллеристы были плохо обучены. Все это приводило к тому, что эффективность турецкой артиллерии была низкой. В отличие от пехоты и артиллерии, турецкая кавалерия была высокого уровня и превосходила русскую численностью, подготовкой всадников и качеством лошадей. В отличие от русской армии, обученной искусству маневрирования, турки действовали на поле боя неупорядоченной массой, образовывая из своей пехоты и кавалерии скопища или «толстые фронты» значительной глубины. Турецкий флот был также в неудовлетворительном состоянии. Его основными недостатками были низкий уровень командиров и плохая подготовка экипажей, а также практически полное отсутствие компасов и слабое знание карт[14]. Не понимая этого, Мустафа III имел преувеличенное представление о могуществе Османской империи[15].

Осень и зима 1768 года прошли в приготовлении к военным действиям. Турки и конфедераты пытались договориться о совместных действиях. Осенью 1768 года Россия провела два рекрутских набора. Екатерина II одобрила предложение братьев Орловых отправить русский флот в Средиземное море и разжечь антитурецкое восстание среди христианских народов Балкан. Никита Панин и русский посол в Англии И. Г. Чернышёв договорились с англичанами о помощи в снабжении и организации флота. Кроме того, Англия удерживала французов от попыток помешать действиям русского флота в Средиземном море[16].

Ход войны

Кампания 1769 года

Русские войска были разделены на три армии: главная, или наступательная, под начальством генерал-аншефа князя А. М. Голицына (до 71 тыс. при полном укомплектовании, включая 10 тыс. казаков[17]), собиралась у Киева; вторая, или оборонительная, армия генерал-аншефа Румянцева (до 43 тыс.), должна была защищать южные границы России от вторжений татар и располагалась у Полтавы и Бахмута; третья армия, генерал-аншефа Олица (до 15 тыс.) — у Луцка, назначалась как авангард главной армии.

Боевые действия начались 15 (26) января 1769 года. Крымские татары перешли границу России и произвели набег на Новороссийскую губернию и Славяносербию, а на обратном пути на Киевское воеводство Речи Посполитой. С российской стороны отряд генерал-поручика Вернеса 6 марта занял Азов и 19 марта отряд бригадира Жедерса занял Таганрог.

Главная армия в конце марта сосредоточивалась у Старо-Константинова. Молдавское духовенство обратилось к русской армии с просьбой вступить в Молдавию и пообещало содействие. Голицын решил наступать несмотря на то, что армия не была укомплектована — в полках, предназначенных собственно для переправы через Днестр, на 11 апреля состояло 44 531 человек (пехоты 27 187, кавалерии 10 574, 1087 артиллеристов, 5683 нестроевых), сверх того у Голицына было до 6 тыс. донских казаков[18]. 15 апреля русская армия форсировала Днестр и 19 апреля с боем подошла к крепости Хотин. Но Голицын не имел осадной артиллерии, а измором овладеть Хотином не мог, так как продовольствия взял всего на 8 дней, и поэтому 24 апреля армия переправилась обратно в Подолию. Голицын решил за Днестром дождаться подхода главных сил турок и затем дать им генеральное сражение. В результате следующие 2 месяца он бездействовал.

Желая отвлечь внимание турок от Подолии и в то же время сблизиться с главной армией, Румянцев (25 459 солдат, 6 тыс. малороссийских и 3 тыс. донских казаков[19]) в начале мая перешёл через Днепр и направился к Елисаветграду, приказав при этом генерал-поручику Бергу (3800 человек) произвести от Бахмута диверсию к Крымскому полуострову. К Бергу присоединились 16 тыс. калмыков[20] и 3 тыс. донских казаков[21].

Между тем 21 мая главная армия турок переправилась через Дунай, а конфедераты попытались воспользоваться отступлением Голицына и захватить Львов. Наступление турок шло медленно вследствие затруднений при устройстве мостов на Дунае и плохого снабжения продовольствием. Тем не менее, благодаря бездействию Голицына, они в течение мая успели собрать на Днестре весьма крупные силы, а 3 июня великий визирь перевёл свою армию через реку Прут, расположился с главными силами (до 100 тыс.) у Рябой могилы и затем направился к Бендерам, намереваясь далее идти на Елисаветград. Кроме армии визиря, в Бендерах находилось 20 тыс. турок, в Хотине 35 тыс. турок, в Дубоссарах до 40 тыс. татар и до 40 тыс. татар было у Хотина[22]. 19 июня турки силами до 20 тыс. человек пытались перейти через Днестр у Хотина, но были отброшены обратно авангардом главной армии под командованием генерал-майора князя Прозоровского.

Голицын узнал, что визирь идет на Румянцева, и решил спутать его планы. 24 июня он снова перешёл Днестр и 2 июля, отбив в ходе 6-часового боя контратаки турок, осадил Хотин, не отважившись однако на штурм. Гарнизон крепости испытывал большие трудности с продовольствием и особенно с фуражом. Визирь, опасаясь за участь крепости и получая преувеличенные сведения о силах Румянцева, отказался от вторжения в Новороссийскую губернию и двинулся на Хотин, но, дойдя 20 июля до Рябой могилы, в нерешительности остановился. К Хотину пошли только татары под начальством Девлет-Герая (25 тыс.) и следом за ними корпус под командованием Молдаванчи-паши (30 тыс.)[23]. 22 июля русская армия отразила попытку Девлет-Герая прорвать блокаду Хотина. 25 июля к татарам присоединился Молдаванчи-паша. Решив, что генеральное сражение неизбежно, Голицын прекратил осаду Хотина и собрал все свои войска в общий лагерь, ожидая атаки турок[24]. Однако, оказав помощь гарнизону Хотина, Молдаванчи-паша занял оборону. Голицын не решился атаковать сам, 1 августа с боем переправился через Днестр и 3 августа расположился у деревни Княгинино рядом с крепостью Каменец-Подольский. При этом он отдал приказ строить осадные батареи на польском берегу Днестра для обстрела Хотина. Повторное отступление Голицына выглядело как поражение и сильно ободрило турок. Султан Мустафа III назначил Молдаванчи-пашу новым визирем. Прежний визирь, его переводчик и господарь Молдавии Григорий Каллимаки были казнены за плохое снабжение армии, казнокрадство и якобы измену.

6, 14 и 23 августа турки предпринимали попытки переправиться у Хотина через Днестр. Самая сильная атака состоялась 29 августа. Главные силы нового визиря (до 80 тыс.[25]) атаковали отряды Брюса и Салтыкова, но были в ходе 12-часового сражения отброшены за реку. Турки только на поле боя оставили около 3000 убитых, а часть увезли при отступлении, потери русских — 182 убитых и 337 раненых[26]. 6 сентября турецкий отряд численностью 9 тыс.[27] или 12 тыс. (5 тыс. пехоты и 7 тыс. кавалерии)[28] занял для защиты своих фуражиров предмостное укрепление на левом берегу Днестра напротив Хотина. Из-за разлива Днестра он не мог быстро переправиться обратно и был отрезан от своих главных сил. Голицын направил 8 гренадерских батальонов и 12 гренадерских рот под командой полковников Вейсмана, Игельстрома, Кашкина и Сухотина атаковать турок вечером в 9 часов. В резерве были 3 пехотных полка под началом полковника Кречетникова. В темноте в штыковой атаке турецкий отряд был уничтожен, значительная часть турок была заколота штыками, часть разбежалась или утонула при попытке спастись вплавь, до 400 человек взято в плен. Уничтожение остатков этого отряда продолжалось до 8 сентября. Русские гренадеры потеряли 94 убитых и 511 раненых. Между тем артиллеристы Голицына закончили возведение по проекту генерал-майора барона Иосифа де Молино батареи из 24 осадных орудий напротив Хотина и 8 сентября меткий огонь этой батареи под командой майора Людвига вынудил турок спешно отступить из своего хотинского лагеря.

Эти победы русской армии, а также недостаток продовольствия и происшедший в турецкой армии бунт заставили Молдаванчи-пашу отступить к Яссам, а потом к Рябой могиле. Значительная часть его войск разбежалась, а оставленный в Хотине Девлет-Герай после отступления турок тоже ушёл к Рябой могиле. 9 сентября Хотин был без боя занят русскими войсками, трофеями русской армии в Хотине стали 182 пушки и множество боеприпасов. Русскому гарнизону в Хотине (четыре пехотных полка под командой свежеиспеченного бригадира Вейсмана) пришлось 12 дней хоронить множество убитых турок, валявшихся в крепости и в её окрестностях, точное их число осталось неподсчитано[29]. После этого Голицын отошёл к Меджибожу, чтобы сблизиться со своими магазинами. В то же время он направил отряд генерал-поручика Эльмпта (все гренадеры 1-й армии, 3 полка кавалерии и казаки) к Яссам, которые и были заняты 26 сентября. Визирь отступил в Исакчу, а крымский хан, узнав об этом, вообще распустил свои войска. На левом берегу Дуная остались лишь незначительные турецкие гарнизоны. Эльмпт привел жителей Молдавии к присяге на верность Екатерине II, оставил в Молдавии небольшой отряд под начальством Прозоровского и в начале октября вернулся в Подолию.

Между тем императрица, недовольная оборонительным характером действий Голицына, назначила на его место ещё 13 августа Румянцева, который 18 сентября прибыл в 1-ю армию; 2-я же армия была вверена генерал-аншефу графу П. И. Панину. Впрочем, за взятие Хотина Голицын был произведен в генерал-фельдмаршалы. Так как турки ушли за Дунай, а конфедераты были рассеяны, то Румянцев отложил возобновление военных действий до весны и расположил войска главной армии на зимние квартиры между Днестром, Бугом и Збручом. Однако для защиты Молдавии находившийся в ней отряд был усилен и поручен генерал-поручику Штофельну[30]. 21 ноября русские войска заняли Бухарест и выдвинули передовые отряды до левого берега Дуная. В течение зимы турки неоднократно пытались выбить корпус Штофельна из Валахии, но безуспешно.

17 сентября граф Панин вступил в командование 2-й армией. В это время на правом берегу Днепра в строю 2-й армии было 30 752 чел. (а также числилось 1333 больных и 1914 человек в отпуске)[31]. Панин получил приказ Екатерины овладеть Бендерами, но за неимением осадной артиллерии ограничился набегами на эту крепость отрядов графа Витгенштейна и генерал-майора Зорича. 27 октября 2-я армия начала отход на зимние квартиры и расположилась на линии Умань — Полтава — Бахмут. В целом, в течение кампании 1769 года войска 2-й армии ограничивались мелкими стычками у пограничных пунктов; предпринятая в июне экспедиция генерала Берга в Крым не имела успеха: трава в степи выгорела, и отряд вынужден был возвратиться. Однако манёвры 2-й армии, прикрывавшей огромное пространство от Азовского моря и почти до самого Хотина, сковали действия главной армии визиря и крымских татар и значительно содействовали успеху главной армии.

В 1769 году отряды казаков и калмыков под командованием генерал-майора Медема успешно действовали на Кубани и Северном Кавказе и повлияли на принятие кабардинцами и другими жителями верховьев Кубани российского подданства; 29 июля первая эскадра Средиземного флота вышла из Кронштадта и отправилась вокруг Европы в Эгейское море; на Дону вице-адмирал А. Н. Сенявин начал воссоздание Донской (Азовской) флотилии; в сентябре в Грузию прибыл отряд Тотлебена для совместных действий с Ираклием II.

Кампания 1770 года

Действия 1-й армии

По составленному Румянцевым плану военных действий на 1770 год главная армия должна была окончательно очистить от турок Валахию и Молдавию и препятствовать переправе их главной армии через Дунай, а 2-я, действуя в связи с ней, — овладеть Бендерами и охранять южные границы России. Важное назначение было дано находившемуся в Средиземном море русскому флоту: он должен был поддерживать восстание греков в Морее и Архипелаге и стараться проникнуть в Дарданеллы, угрожая Константинополю.

В свою очередь, пользуясь малочисленностью и отделённостью молдавского корпуса под командованием Штофельна, турки планировали разгромить его и вернуть себе Молдавию и Валахию. Султан назначил нового визиря и нового крымского хана. В начале мая главная армия визиря насчитывала до 150 тыс.[32] и готовилась переправиться через Дунай в Исакче. Чтобы привлечь на свою сторону население Дунайских княжеств, турки на 5 лет отменили все налоги[33].

В 1-й армии в 1770 году на довольствии состояло 97 209 человек, считая всех строевых, нестроевых, иррегулярных чинов, возниц и обслугу, только на продовольствие для 1-й армии расходовалось более 1,7 млн руб. в год[34]. Из частей корпуса Штофельна непосредственно в Молдавии и Валахии находилось 9 сборных батальонов (6 гренадерских и 3 егерских), 4 пехотных полка, 5 гусарских и 12 казачьих полков. Корпус Штофельна всю зиму вел тяжёлые бои в Валахии, нес потери от чумы и к весне 1770 года вряд ли мог насчитывать в строю даже 10 тыс. Поэтому, ввиду турецкой угрозы, 5 (16) апреля 1770 Румянцев приказал оставить Бухарест и всему корпусу Штофельна сосредоточиться у Бырлад и Фальчи[35]. 23 апреля, оставив в Речи Посполитой для прикрытия тыла корпус под командой генерал-поручика Христофора фон Эссена (около 10 тыс.[36]), главная армия покинула зимние квартиры и двинулась к Хотину. 15 мая Румянцев переправился через Днестр. За исключением корпусов Штофельна и фон Эссена, численность главной армии на 2 мая составляла 17 полков пехоты, 6 батальонов гренадер, 2 батальона егерей, 9 полков кавалерии, а всего 38,8 тыс. человек (пехоты 19 474, кавалерии 6399, артиллеристов и инженеров 1631, казаков 449, рекрут 3544, нестроевых 5203 и больных 2122; 136 полевых и 160 полковых орудий; 16 тыс. лошадей[37]). Ещё 3598 рекрут прибыли позже[38]. В лагере у Хотина Румянцев оставил 4 пехотных полка неполного комплекта для обучения рекрутов и приёма выздоравливающих[39] (то есть в главной армии осталось не более 32 тыс. человек) и 25 мая выступил на юг.

Наступление Румянцева, спешившего упредить турок в Молдавии, крайне замедлилось весенней распутицей, а также распространением в Дунайских княжествах чумы. 9 июня Румянцев встал лагерем на левом берегу Прута у с. Цицора (30 вёрст от Ясс). 11 июня новый командир молдавского корпуса Репнин, который заменил скоропостижно умершего от чумы Штофельна, переправился на левый берег Прута и соединился с авангардом главной армии, которым командовал генерал-квартирмейстер Баур. Численность корпуса Репнина не превышала 6-7 тыс. человек, так как он оставил на правом берегу Прута под командой Потемкина всех своих егерей (700 человек) и казаков[40]. Таким образом, перед решающими боями в главной армии Румянцева было до 38 тыс. человек, включая нестроевых, ему противостояли главная армия визиря (до 100 тыс. кавалерии и 50 тыс. пехоты) и крымский хан (около 80 тыс.).

Действия главной армии в эту кампанию были блистательны и ознаменовались победами 17 (28) июня 1770 при Рябой могиле, 7 (18) июля 1770 при Ларге и наконец 21 июля (1 августа1770 при Кагуле, где турки потерпели страшный разгром несмотря на то, что Румянцев смог выставить против них лишь 17 тыс. человек. Только на поле боя турки оставили 3 тыс. убитых, и ещё больше потеряли при бегстве и панической обратной переправе за Дунай 22-23 июля. 26 июля на волне успеха Репнин при слабом сопротивлении деморализованных турок взял Измаил. Всего 21-26 июля турки потеряли по показаниям пленных до 20 тыс. человек. Русская армия захватила 4 тыс. пленных, 205 пушек и важную крепость Измаил, сама потеряв 375 убитых и пропавших и 560 раненых[41]. Наградой для Румянцева за Кагул стал чин генерал-фельдмаршала.

Следствием победы при Кагуле стали новые успехи русской армии. Корпус Репнина 10 августа осадил важнейшую для турок крепость Килию, которая прикрывала устье Дуная и позволяла им морем перебрасывать резервы из Константинополя. 13 августа турецкий гарнизон Килии совершил сильную вылазку, отбитую отрядами подполковников Фабрициана и Кличка. 19 августа Килия капитулировала, Репнин взял 68 пушек, потеряв за время осады 42 убитых и 158 раненых. 13 сентября бригадир Игельстром осадил Аккерман, который сдался 28 сентября (трофеи русских — 60 пушек). 21 сентября началась осада отрядом генерал-майора Фёдора Глебова крепости Браилов, которую турки после упорной обороны оставили только 10 ноября. В боях за Браилов Глебов потерял около 700 убитых и 2100 раненых, взяв 66 пушек[42]. 14 ноября Гудович вновь вошёл в Бухарест, 28 декабря Кречетников занял Крайову. На зимние квартиры главная армия расположилась в Молдавии и Валахии.

Действия 2-й армии

Во 2-й русской армии в начале кампании 1770 года числилось 40 837 регулярных войск (из них 5761 нестроевых), 20 тыс. казаков и 15 тыс. калмыков[43], а также во 2-ю армию должны были прибыть 3320 рекрут[44] и осадная артиллерия из Киева. 2-я армия была разделена на 3 части: главный корпус под непосредственным командованием графа Панина, нацеленный на Бендеры, корпус Берга на левом берегу Днепра — для действий против Крыма, и против Очакова корпус Прозоровского. В корпусе Берга было 21 124 человек (пехоты 4521, кавалерии 1569, нестроевых 1034, казаков 4 тыс., калмыков 10 тыс.), корпус князя Прозоровского насчитывал до 14 000 — регулярной кавалерии до 1500 человек, до 7,5 тыс. казаков и 5 тыс. калмыков; для охраны тыла и побережья Азовского моря использовалось до 11 тыс. человек и сверх того, 2391 запорожцев на судах составили Днепровскую флотилию[45][46].

20 марта 2-я армия выступила с зимних квартир, 7 июня Панин переправился через Буг, 2 июля через Днестр. Опасаясь чумы, Панин решил взять Бендеры не штурмом, а путём бомбардировки и земляных работ. 15 июля началась осада Бендер. В корпусе Панина на тот момент было 33 744 человека (включая нестроевых) — 18 567 пехоты, 3574 артиллеристов и инженеров, 6375 кавалерии, 4398 казаков, 830 больных[47] и 16 тыс. лошадей. Турецкий гарнизон насчитывал более 12 тыс. человек и оказал упорное сопротивление, сломить которое осадой и бомбардировками не удалось. Понимая необходимость штурма, Панин запросил у Румянцева значительное подкрепление, чтобы в случае неудачи была возможность продолжить осаду. Ему пришлось ждать, так как 1-я армия вела в это время активные действия. Наконец 15 сентября отряды из 1-й армии были высланы к Бендерам и Панин решился на штурм[48]. Для атаки Панин смог выделить только 11 тыс. человек пехоты, около 2,5 тыс. кавалерии и 2,5 тыс. казаков (в их числе был хорунжий Емельян Пугачев). Вечером 15 сентября, взорвав мину, подведенную под крепостной вал, войска 2-й армии пошли на приступ. Бой шёл всю ночь, обе армии проявили храбрость и неуступчивость, однако военное искусство русских оказалось выше и в 8 часов утра 16 (27) сентября 1770 турки сдались. Во время штурма город полностью сгорел. Потери 2-й армии во время штурма — 687 убитых и 1875 раненых, а турок — более 5 тыс. убитых, в целом же за все время осады Бендер потери русских составили 6236 человек (1672 убитых и умерших и 4564 раненых), турок — более 7 тыс. убитых, 5390 пленных и 348 пушек[49].

Кроме собственно военных действий, по поручению Екатерины II в течение всего года Панин вел переговоры с татарами. В результате этих переговоров и военных успехов России ногайские татары Буджакской, Едисанской, Едичкульской и Джамбулакской орд решились отложиться от Турции и принять покровительство России.

Добились успеха и другие корпуса 2-й армии. 10 сентября Прозоровский около Очакова уничтожил отряд очаковского гарнизона, потери турок составили до 3 тыс. человек[50]. 24 сентября перед Перекопом отряд генерал-майора Романиуса из корпуса Берга атаковал татар и загнал их обратно за Перекоп, татары потеряли до 2 тыс.[51]. Потери же русских в обоих случаях были незначительны.

После взятия Бендер на военном совете 2-й армии было решено, что организовать осаду Очакова в этом году невозможно. 6 октября, оставив в Бендерах 5-тысячный гарнизон, 2-я армия двинулась на Днепр на зимние квартиры. Панин рассчитывал получить за свои заслуги фельдмаршальский жезл, однако Екатерина II осталась недовольна потерями 2-й армии и разорением Бендер. «Чем столько терять и так мало получить, лучше было вовсе не брать», сказала она, получив известия о взятии Бендер[52]. Вряд ли справедливо было упрекать в этом Панина, но чин фельдмаршала он не получил и, считая себя обиженным, попросил замену. 19 ноября Екатерина уволила его в отставку.

Средиземное море

1-я эскадра Средиземного флота 17 (28) февраля высадила десант в Морее. Однако действия на суше закончились для русских войск неудачей из-за недооценки русским командованием силы турок в Греции и переоценки силы греческих повстанцев. На море же события развивались совсем по другому. 26 июня (7 июля), почти одновременно с Кагульским поражением, турки потерпели разгром и на море: их флот в Чесменской бухте был сожжён.

Кавказ

Закавказский отряд Тотлебена состоял из 1 пехотного полка, 4 эскадронов, 12 орудий и 5 казачьих сотен (то есть около 3 тыс. человек). Союзниками России были Картли-Кахетинский царь Ираклий II и Имеретинский царь Соломон I. Однако отношения между союзниками не заладились. Русский офицер-волонтер подполковник Чоглоков решил сместить Тотлебена и воспользоваться русскими войсками для захвата власти. Тотлебен приказал арестовать Чоглокова, но тому помогли бежать в Тифлис. Чоглоков сделал из Тифлиса донос в Петербург, что Тотлебен или сошёл с ума или замышляет измену. Взволнованный этим, Тотлебен обвинил в интригах Ираклия. При таких условиях военные действия не могли идти успешно. Весной 1770 года, когда Ираклий и Тотлебен двинулись вместе на турецкую крепость Ахалцихе, между ними опять возникли пререкания. Тотлебен отделился и ушёл в Имеретию, а Ираклий, оставшись один, вынужден был отступить. Турки пытались окружить его, однако 20 апреля Ираклий одержал победу в битве у Аспиндзе. В Имеретии Тотлебен 6 августа взял Кутаиси, затем двинулся на Поти, разбив по дороге 12-тысячный отряд турок. Осада Поти началась 3 октября, но шла неудачно. Тотлебен и Соломон действовали разрозненно, совершенно не считаясь друг с другом. Осенью Екатерина II, посчитав что Тотлебен приносит больше вреда, чем пользы, заменила его генерал-майором Сухотиным. Сухотин не верил в возможность взятия Поти и зимой 1771 года снял осаду. Из-за этого над Сухотиным было даже начато следствие, но между тем Екатерина признала бесполезным более держать войска за Кавказом, и весной 1772 года закавказский отряд возвратился в Россию, оставив в Грузии множество русских дезертиров[53].

Кампания 1771 года

Общая ситуация и планы сторон

Военные неудачи заставили турецкое командование задуматься над их причинами и реорганизовать свою армию. Мустафа III приказал больше не использовать на главном театре военных действий нерегулярные войска из-за их ненадежности. Визирь составил свою главную армию только из регулярных войск — янычар, численность турецкой армии при этом уменьшилась, зато дисциплина улучшилась. В кампаниях 1769 и 1770 годов русская артиллерия наводила ужас на турок, турецкая же артиллерия была неповоротливой и потому неэффективной. С помощью французских специалистов турки наладили производство облегченных пушек и уже к лету 1771 года 60 орудий нового образца прибыли в армию визиря. Полное превосходство русской армии в полевых сражениях с одной стороны, и упорная защита турками Бендер и Браилова с другой, заставили султана и визиря изменить свою тактику — они решили сильными гарнизонами оборонять ключевые крепости и только в удобном случае переходить в наступление большими силами[54]. Понимая все же свою военную слабость, 25 июня (6 июля) турки заключили конвенцию со своим старым врагом — Австрией, по которой Турция обязалась уплатить Австрии 10 млн. пиастров и передать ей Малую Валахию, если та дипломатическими либо военными средствами добьется возвращения туркам всех завоеванных Россией земель[55]. Турки даже выплатили австрийцам задаток 3 млн пиастров и надеялись втянуть Россию в войну на два фронта, а сами собирались сосредоточиться на обороне правого берега Дуная, Дарданелл, Очакова и Крыма.

Крым для России был главной целью кампании 1771 года. Многолетние дипломатические усилия Екатерины, Румянцева и Панина дали результат — крымские татары не хотели воевать. Раздоры среди татар вызвала замена султаном хана Каплан-Герая на Селим-Герая. Екатерина решила воспользоваться этим и занять Крым силами 2-й армии под командованием генерал-аншефа князя В. М. Долгорукова. Задачей 1-й армии была оборона Валахии и Молдавии, а также Румянцев получил от Екатерины полномочия вести напрямую с визирем мирные переговоры.

Взятие Крыма

2-я армия (около 30 тыс. регулярных войск и 7 тыс. казаков[56]) выступила из Полтавы 20 апреля и двигалась на юг вдоль Днепра, не испытывая проблем со снабжением. Заново строившаяся Азовская флотилия уже была боеспособна в 1771 году и оказывала содействие с моря. Султан же не смог собрать достаточную для защиты Крыма армию. В Варну должны были прийти из Анатолии 50 тыс. войск для переброски в Очаков, однако угроза со стороны Соломона I и Ираклия II заставили султана 40 тыс. из них отправить в Грузию[57]. 30 тыс. султан вынужден был держать в Константинополе, так как русский флот в Эгейском море препятствовал поставкам в Константинополь и османская столица была на грани голодного бунта[58]. 40 тыс. пришлось направить на защиту Дарданелл[59]. Прибывший в июне в Крым турецкий десант был малочисленным и его командир даже отказался высаживаться[60].

12 июня Долгоруков подошёл к Перекопу. Перекопский вал, который прикрывал Перекопский перешеек, имел длину до 7 км, был хорошо укреплен у Чёрного моря и был сильно разрушен в той части, которая примыкала к Сивашу. Обороняли его 50 тыс. татар и 7 тыс. турок под личным командованием крымского хана[61]. В ночь с 13 на 14 июня небольшой отряд пехоты под командой генерал-квартирмейстера Каховского начал обстрел вала у Сиваша, привлекая на себя внимание. Через 1,5 часа перестрелки штурмовая колонна (9 батальонов гренадер и 2 батальона егерей) во главе с генерал-майором Мусиным-Пушкиным стремительной атакой захватила вал со стороны Чёрного моря. В это время кавалерия 2-й армии под командованием генерал-майора Прозоровского обошла вал по флангу через Сиваш, зашла в тыл татарам и, отразив их контратаку, преследовала бегущих на протяжении 20 км. Гарнизон крепости Перекоп (871 человек) сдался 15 (26) июня 1771 после обстрела. Потери турок и татар составили более 1200 человек, потери русских — 25 убитых, 6 пропавших, 135 раненых. На валу и в крепости захвачено 178 пушек[62]. Главные силы крымского хана бежали в Кафу (Феодосия), а сам хан Селим-Герай бежал в Константинополь.

Отдельный отряд генерал-майора князя Щербатова (около 2 тыс. солдат и 1,5 тыс. казаков[63]), наступавший от Геническа по Арабатской косе, 18 июня захватил крепость Арабат, затем 20 июня отбил контратаку татар на Арабат и 21 июня (2 июля1771 без сопротивления взял Керчь и 22 июня Еникале. Общие потери Щербатова всего 13 убитых и 45 раненых, трофеи — 116 пушек, потери татар 540 убитых. 22 июня отряд (2,5 тыс. пехоты и казаков) генерал-майора Брауна вошёл в Гёзлев (Евпатория). Оставив в Гёзлеве гарнизон, Браун с 800 пленными двинулся к Кафе, прикрывая тыл главных сил Долгорукова. До 60 тыс. татар с 24 по 29 июня пытались атаковать Брауна, но все их атаки были безуспешны. Потери отряда Брауна за эти дни — всего 7 убитых и 8 раненых, потери татар — несколько сот. 29 июня (10 июля1771 Долгоруков подошёл к Кафе, выбил турок из полевых укреплений и начал бомбардировку крепости, при этом удачным попаданием был взорван пороховой погреб. Не выдержав обстрела, часть турок бежала на корабли, оставшиеся в крепости 700 человек сдались. В Кафе взято 65 пушек. Потери Долгорукова — 1 убитый (инженер генерал-майор Сент-Марк) и 55 раненых, потери турок и татар — до 3,5 тыс. убитых и утонувших[64]. После этого крымские татары прекратили сопротивление и вступили в переговоры с Долгоруковым. Итого Крым был взят за 16 дней[65].

Вообще, сопротивление турок и татар в Крыму оказалось слабым, а крымские крепости были в плохом состоянии[66]. 5 сентября, оставив в Крыму гарнизоны под общей командой князя Щербатова и освобо­див более 10 тысяч русских пленников, 2-я армия направилась на зимние квартиры на Днепровскую линию. Азовская флотилия заняла пристань Керчи. Крымские татары самостоятельно избрали новым ханом пророссийски настроенного Сахиб-Герая, который начал мирные переговоры с Россией, чего и добивалась Екатерина: 1 (12) ноября 1772 в Карасубазаре крымский хан подписал с Долгоруковым договор (Карасубазарский трактат), по которому Крым объявлялся неза­висимым ханством под покровительством России. К России переходили порты Керчь и Еникале.

Действия на Дунае

Главная армия визиря располагалась в Бабадаге и насчитывала до 40 тыс. человек и 200 орудий, в гарнизонах дунайских крепостей было до 80 тыс. и в гарнизоне Очакова 15 тыс. человек[67]. В российской 1-й армии на 16 мая числилось 76 тыс. солдат (из них 3 тыс. рекрут)[68] и до 7,5 тыс. казаков[69]. Однако из них Румянцеву необходимо было направить 9,5 тыс. солдат и 2 тыс. казаков в Речь Посполитую для сбора провианта и охраны магазинов, раненых и больных было 9 тыс., около 4 тыс. числились в тылу и отлучках в Россию. Так что непосредственно в Дунайских княжествах налицо было здоровых 53 тыс. солдат (из них 6 тыс. нестроевых) и до 5,5 тыс. казаков. Румянцев разделил их на 3 дивизии. 1-я дивизия (включая резервный корпус) под командой самого Румянцева располагалась в Молдавии, в ней было 24,4 тыс. солдат (пехоты 15 745, кавалерии 4961, артиллеристов 474, нестроевых 3171) и 1,5 тыс. казаков. 2-я или бухарестская дивизия под командой Олица защищала фронт от устья Яломицы до Турно и далее по реке Ольте. В ней было 17,6 тыс. солдат (пехоты 9479, кавалерии 2955, артиллеристов 451, в гарнизонах и на постах 3884, нестроевых 859) и 1,5 тыс. казаков. 3-я дивизия под командой Вейсмана — 11 тыс. солдат (пехоты 6823, кавалерии 2758, артиллеристов 280, нестроевых 1124) и 2,5 тыс. казаков, и сверх того, запорожцы на 19 судах. Вейсман действовал от Браилова до устья Днестра. Из-за трудностей подвоза припасов (армия по-прежнему в основном снабжалась из Речи Посполитой), острой нехватки своих судов и присутствия на Дунае сильной флотилии турок Румянцев не мог переправить за Дунай свои главные силы, поэтому он собирался делать небольшими отрядами набеги на турецкий берег, хитростями заманить армию визиря на левый берег и там разбить её в генеральном сражении. Под его руководством весь год велась постройка судов для будущей переправы[70].

Расположение 1-й дивизии было удобно для снабжения, но с другой стороны Румянцев за всю кампанию так и не смог использовать её в деле. Вся тяжесть боев легла на 2-ю и 3-ю дивизии. 15 февраля Олиц с 3130 человек пехоты и 347 кавалерии атаковал крепость Журжу, которая сдалась 24 февраля (7 марта1771. Турки потеряли до 4000 убитыми и 84 пушки, русские — 179 убитых и 820 раненых[71]. 7 апреля Олиц умер, после него командование бухарестской дивизией принял Н. В. Репнин. Репнин решил к 25 мая собрать свои силы у турецкой крепости Турно для штурма. Воспользовавшись этим, 26 мая до 6 тыс. турок из Рущука напали на русский гарнизон в Журже (707 человек). Репнин бросился на помощь, прошёл за 4 дня 120 верст, но опоздал на несколько часов — 29 мая гарнизон Журжи сдался. Воодушевлённые успехом, до 10 тысяч турок попытались перейти в наступление и захватить Бухарест, но 10 (21) июня 1771 Репнин нанёс им поражение. Всего в боях 26 мая — 13 июня турки потеряли только убитыми более 2 тыс., потери 2-й дивизии — 502 убитых и раненых[72]. Румянцев требовал отбить Журжу, но ситуация во 2-й дивизии было трудной. На бумаге она была грозной силой, например, в ней числилось 12 пехотных полков (штат полка — 1360 бойцов, не считая нестроевых солдат[73]) и 5 отдельных гренадерских батальонов (для сравнения, в крымском походе 2-й армии участвовало всего 11 пехотных полков). Однако в полках 2-й дивизии к лету 1771 года оставалось в строю от 40 до 70 процентов личного состава[74]. Бухарестская дивизия страдала от болезней, нехватки продовольствия, амуниции и транспорта, при этом ей нужно было оборонять протяженный фронт. В этих условиях успешное наступление было сомнительным. Репнин взял отпуск по болезни и 25 июня дивизию возглавил фон Эссен. 7 (18) августа 1771 Эссен пытался штурмом вернуть Журжу, но потерпел поражение, потеряв убитыми или ранеными почти всех своих офицеров (17 убитых и умерших от ран, 58 тяжело и 23 легко раненых), а всего 514 убитых и 1795 раненых[75]. Турки не пытались развить свой успех и две армии продолжили игру в прятки друг с другом.

И в октябре тактика Румянцева все-таки принесла успех. 9 октября небольшой русский отряд приблизился к Журже и отошёл. Осмелев, 13 октября турки атаковали отряд Игельстрома на реке Арджеш и русские отступили, потеряв 73 убитых[76]. Турецкое командование решило, что настал удобный момент для захвата Валахии и наконец сконцентрированная главная армия турок численностью около 30 тыс. кавалерии и 7 тыс. пехоты 20 (31) октября 1771 атаковала Бухарест, но русские войска под командованием фон Эссена одержали победу, потеряв всего 55 убитых и 199 раненых, турки же потеряли до 2000 убитыми и 350 пленными[77]. После поражения турецкая армия пала духом и отступила за Дунай. 24 октября (4 ноября1771 кавалерийский отряд подполковника Кантемира (до 1,5 тыс. человек) взял Журжу почти без сопротивления, захватив 50 пушек. Для преследования и полного разгрома турок у фон Эссена было недостаточно сил.

3-я дивизия в 1771 году совершила 4 успешных набега на крепости Исакча и Тулча. И если первые три были сделаны малыми отрядами, то 19 (30) октября 1771 Вейсман переправился через Дунай уже во главе 4 тыс. пехоты, 1 тыс. кавалерии и 20 пушек. Шокированные численностью и храбростью десанта, турки почти не оказывали сопротивления, их главная армия в это время была под Бухарестом. Вейсман взял и превратил в руины Тулчу, Исакчу и Бабадаг. Одновременно с Вейсманом отряд генерал-майора А. С. Милорадовича (1740 солдат и 320 казаков) захватил Мачин и Гирсово. Всего отряды Вейсмана и Милорадовича захватили 214 пушек, 58 судов, огромное количество боеприпасов и провианта и перевезли на левый берег Дуная 16 тыс. мирных жителей. Турки потеряли более 1400 человек убитыми и 179 пленными, русские потери всего 27 убитых и 134 раненых[78]. 27 октября все русские отряды переправились обратно.

Мирные переговоры в 1772—1773 годах

И России и Турции был нужен мир и в марте 1772 года Румянцев и визирь Мухсинзаде Мехмед-паша договорились о перемирии. Благодаря своим ярким победам Россия была вправе рассчитывать на выгодные условия. Однако Австрия была недовольна тем, что Россия претендует на Дунайские княжества и с осени 1771 демонстративно готовилась к войне, собираясь выполнить условия своей конвенции с турками. Екатерина II считала, что австрийцы блефуют, но, учитывая ещё и позицию своего своенравного союзника Фридриха II (он начал сепаратные переговоры с австрийцами), она решила оставить Дунайские княжества туркам, настаивая при этом на независимости Крымского ханства от Османской империи[79]. Противоречия между собой Россия, Пруссия и Австрия уладили преимущественно путём раздела Речи Посполитой в 1772 году. Австрийский канцлер Кауниц и Фридрих II предлагали императрице посредничество для заключения мира с султаном и прислали своих послов; но Екатерина настояла на прямых переговорах с турками. Почти весь 1772 год и до 11 февраля 1773 года в Фокшанах и Бухаресте шли переговоры; однако ни один из представителей Порты не решился взять на себя ответственность за признание независимости Крыма, и весной 1773 года война возобновилась.

Кампания 1773 года

План кампании и численность Дунайской армии

1-я армия уже имела достаточно средств для переправы через Дунай и Екатерина желала главными силами атаковать армию визиря, чтобы быстро закончить войну[80]. Румянцев отстаивал перед Екатериной прежнюю тактику набегов малыми отрядами и отмечал, что в 1-й армии мало пехоты и что Турно и Очаков «более озабочивают», чем вся турецкая армия за Дунаем[81]. Екатерина же рассчитывала приобрести Очаков при подписании мира в обмен на Бендеры[79], и поэтому активные действия против Очакова не планировались. 2-я армия Долгорукова в кампанию 1773 года должна была защищать Крым и берега Азовского моря и наблюдать за Очаковым.

Согласно донесению Румянцева Екатерине[82], в марте 1773 года в 1-й армии было 34 пехотных и 22 кавалерийских полка (из них в Речи Посполитой находились 2 пехотных полка и 2 кавалерийских) общей численностью 71,6 тыс. солдат. Из этого числа в госпиталях было 6 тыс., в отлучках и в тылу 4,6 тыс., в Речи Посполитой 6,1 тыс.; итого в Дунайских княжествах было налицо здоровых солдат 54,9 тыс., включая нестроевых, а также 5,6 тыс. донских и 2 тыс. запорожских казаков[83] и дополнительно 3 тыс. рекрут в течение всей весны прибывали партиями из Киева. Румянцев разделил свою армию на 4 части (их численность дана с учётом нестроевых солдат): 1-я дивизия генерал-поручика Ступишина в Молдавии — 14,3 тыс. солдат (8 полков пехоты — 10 564 чел., 5 полков кавалерии — 3795 чел.), а также 480 казаков; 2-я дивизия генерал-поручика Салтыкова в Валахии — 17,8 тыс. солдат (5 полков пехоты — 5801 чел., 5 полков кавалерии — 3648 чел., корпус на реке Ольта — 4905 чел., гарнизоны Журжи, Бухареста и Обилешти — 3444 чел.) и 2,3 тыс. казаков; 3-я дивизия Вейсмана в Измаиле — 11,8 тыс. солдат (4 полка и 2 батальона пехоты — 5105 чел., 3 полка кавалерии — 2417 чел., гарнизоны Бендер, Килии и Аккермана — 4248 чел.) и 2,4 тыс. казаков; и резервный корпус под командой Потемкина — 11 тыс. солдат (4 полка и 1 батальон пехоты — 5552 чел., 5 полков кавалерии — 2903 чел., гарнизон Браилова — 2520 чел.), 2 тыс. запорожцев и 400 донских казаков. Потемкин занимал Браилов и Гирсово и действовал против Силистрии.

После завершения перемирия весной 1773 года на Дунае началась «малая война» — небольшие отряды русских и турок переправлялись через реку и совершали нападения друг на друга. 17 апреля авангард 3-й дивизии под командой полковника Кличка (1000 солдат, 1400 казаков и 6 пушек) взял Бабадаг и затем дошёл до Карасу, потеряв при этом 13 человек и захватив 6 пушек и множество пленных, турки же потеряли до 600 человек убитыми[84]. 20 апреля 3,7 тыс. турок атаковали Журжу, отряд полковника Дурново отрезал часть десанта (до 1,5 тыс.) от реки и уничтожил, потери русских — 34 человека[85]. Отряд 2-й дивизии (650 солдат и 60 казаков) под командой генерал-майора Суворова 10 (21) мая 1773 в ночной атаке выбил из крепости Туртукай 4 тыс. турок и захватил 16 пушек и 51 судно, потеряв при этом всего 26 человек убитыми и 42 ранеными; турки же потеряли до 1,5 тыс. убитыми. Суворов в реляции написал, что «солдаты разсвирепев, без помилования кололи»[86]. Туртукай был сожжен, его жители перевезены на левый берег. Единственным успехом турок было отражение 15 мая плохо подготовленного десанта полковника П. В. Репнина восточнее Рущука. Репнин сражался храбро, но потерял 265 убитых, 49 раненых, 2 пушки, и сам попал в плен[87].

Первое наступление

Видя полное превосходство русской армии, Румянцев решил исполнить желание императрицы и переправиться с армией через Дунай[88]. 23 мая переправилась через Дунай дивизия Вейсмана в количестве 8 тыс. человек — 1500 кавалеристов[89], 4115 пехотинцев, 38 орудий, 435 артиллеристов, 1110 казаков, 697 нестроевых, 136 барабанщиков и флейтистов[90]. 27 мая (7 июня1773 Вейсман обратил в бегство турецкий корпус (около 12 тыс.) у Карасу. Турки потеряли 1100 убитых, 100 пленных и 16 пушек, у Вейсмана убито 64 и ранено 184[91]. Вейсман, чтобы обеспечить переправу 1-й дивизии, 7 июня пехотой и казаками выбил 6 тыс. турок из урочища Гуробал, расположенного на правом берегу Дуная в 32 км ниже Силистрии по течению. Турки потеряли при этом 310 убитых и 8 пушек, русские потери 20 человек. Туда же переправил свой корпус Потемкин и с 9 по 11 июня там переправился Румянцев с 1-й дивизией и запасом провизии на 19 дней[92]. Всего в Гуробале Румянцев собрал 16 пехотных полков, 4 отдельных батальона и 11 кавалерийских полков[93], то есть около 28,5 тыс. солдат (21 тыс. пехоты и 7,5 тыс. кавалерии, включая нестроевых) и до 1,5 тыс. казаков. Кроме того, левый берег Дуная против Силистрии и Туртукая прикрывал корпус 2-й дивизии под командой Суворова (4 тыс. человек) и с Дуная против Силистрии действовали запорожцы из корпуса Потемкина. 8 июня Румянцев предписал и 2-й дивизии Салтыкова также переправиться через Дунай и отрезать Силистрию от Рущука[94]. Только в Гуробале от пленных Румянцев смог выяснить расположение и численность турецкой армии: в Силистрии и в лагере около неё — 35 тыс., в Рущуке 15 тыс., в Никополе 12 тыс., в Варне 6 тыс. и 20 тыс. в Базарджике под командой Нуман-Паши[95]. Сам визирь был в Шумле с корпусом в 10 тыс. человек[96].

12 июня Румянцев начал наступление на Силистрию и повторил предписание Салтыкову переправиться, а также напрямую приказал полковнику Мещерскому, который заменял заболевшего Суворова, снова атаковать Туртукай[97]. Оба эти приказа не были исполнены, турки беспрепятственно усилили гарнизон Силистрии и это осложнило задачу главной армии[98]. 15 июня армия Румянцева с боем подошла к самой Силистрии. 16 июня поправившийся Суворов начал поспешно готовить атаку и в ночь на 18 (29) июня 1773 он с отрядом 2565 человек (1700 пехоты, 185 кавалерии, 320 спешенных кавалеристов и 360 казаков) снова разбил 4 тыс. турок в Туртукае. Турки бежали, потеряв 800 убитых, 14 пушек и 35 судов, потери русских 6 убитых и 107 раненых[99]. 18 (29) июня 1773 Румянцев атаковал нагорный редут, прикрывавший Силистрию с юга. Атаку возглавили Потемкин, Вейсман и Игельстром, резервом командовал Ступишин. В ходе упорного 6-часового боя корпуса Потемкина и Игельстрома был отражены, но полковник Кличка из корпуса Вейсмана в повторной атаке сумел захватить этот редут и отбил все контратаки турок. В этом бою только убитыми русская армия потеряла 488 человек[100], потери турок были большими, но остались неподсчитанными. Сам Румянцев в ходе сильной контратаки турок едва не попал в плен.

Русское наступление развивалось успешно, но внезапно к вечеру 18 июня Румянцев получил известие, что Нуман-паша идет от Базарджика на помощь Силистрии и находится за спиной русской армии всего в 30 км. Румянцев посчитал своё расположение неудобным для отражения турецких контратак с двух сторон[98], оставил ночью 19 июня взятый редут и 20 июня отодвинул свою армию на 6 км на восток от Силистрии. В этот же день сильный турецкий отряд был замечен в Кючук-Кайнарджи. 21 июня Румянцев приказал Вейсману атаковать этот отряд, а сам 22 июня с главными силами направился в Гуробал, чтобы не дать Нуман-паше захватить переправу[101]. Утром 22 июня (3 июля1773 корпус Вейсмана (около 7 тыс. человек — 4,5 тыс. пехоты и 2,5 тыс. кавалерии) двинулся на турок и тогда выяснилось, что перед ним вся армия Нуман-паши численностью более 20 тыс.[102]. Численное превосходство турок не смутило Вейсмана, он начал атаку, но в начале боя был убит. Ожесточенные гибелью любимого генерала, русские войска разгромили турок, которые бежали до самой Шумлы. Потери турок составили 3,7 тыс. убитыми и 25 пушек, потери русских всего 15 убитых и 152 раненых[101].

Таким образом, русские войска победили во всех сражениях, но 24 июня военный совет 1-й армии решил отступить обратно за Дунай. Полевая армия турок была разбита и бежала, но преследовать её было невозможно из-за изнуренности кавалерии и нехватки фуража и продовольствия. Штурмовать же Силистрию Румянцев более не считал необходимым. Манёвр Нуман-паши показал, что Силистрия не является ключом турецкой обороны, взятие же её потребует больших жертв и не приведет к окончательному успеху[103]. В дальнейшем, осенью 1773 года и летом 1774 Румянцев главный удар своей армии направлял через Базарджик на Шумлу. Перед Екатериной Румянцев оправдывал своё отступление также тем, что у него оставалось в пехоте всего 13 тыс. бойцов и просил удвоить армию[104]. В ответ императрица справедливо напомнила ему, что при Кагуле у него вообще во всей армии было всего 17 тыс., но в целом доводы Румянцева поддержала[105].

Турки перешли в контрнаступление, но предпринятые ими атаки в июле на Гирсово и в августе на Журжу закончились неудачей. 3 (14) сентября 1773 10 тыс. турок (6 тыс. кавалерии и 4 тыс. пехоты) снова атаковали Гирсово, но гарнизон Гирсово (около 4 тыс.) под командой Суворова одержал победу, потеряв всего 10 убитых и 167 раненых, турки же потеряли более 1100 убитыми и 7 пушек[106]. 14 сентября 250 казаков 3-й дивизии под командой майора Дмитриева внезапной ночной атакой захватили и сожгли Кюстенджи, не потеряв ни одного человека, турецкий гарнизон в 1000 человек бежал, оставив 150 убитых, его командир был за это казнен. 16 (27) сентября 1773 отряды 2-й дивизии под командованием генерал-майора Каменского и полковника Кантемира заманили у Турно в ловушку и разбили турецкую кавалерию, которая потеряла до 1500 убитыми, русские потери 20 убитых и 145 раненых[107].

Второе наступление

В октябре Румянцев подготовил решительный удар всеми силами, зная по опыту прошлых лет, что сопротивление турок слабеет в конце года. По его плану, чтобы отвлечь основные силы неприятеля, которые находились в Силистрии и Рущуке, Потемкин и Салтыков должны были организовать бомбардировки этих крепостей, а корпус 1-й дивизии под началом генерал-поручика Глебова (4,4 тыс.[108]) высадиться в Гуробале. В это время 3-я дивизия под командованием генерал-поручика фон Унгерна (до 7 тыс.человек) и другой корпус 1-й дивизии под началом генерал-поручика князя Долгорукова с частью гирсовского отряда (всего около 6 тыс.) должны были захватить Карасу и Базарджик и затем продвинуться как можно дальше в тыл турок. К сожалению, сам Румянцев заболел, остался в Браилове и не мог непосредственно руководить наступлением. 17 (28) октября 1773 Унгерн и Долгоруков атаковали Карасу. Деморализованный турецкий корпус (15 тыс.) бежал почти без сопротивления, потеряв при бегстве 1500 убитых, 772 пленных и 11 пушек, потери русских 9 убитых и 60 раненых[109]. 23 октября русские войска без боя взяли Базарджик, захватив 23 пушки. 24 октября Потемкин и Салтыков начали обстрел Силистрии и Рущука с дунайских островов. По словам пленных, силы визиря в Шумле были незначительными и в гарнизоне Варны было всего 3 тыс. человек.

Видя, что его план сбывается, Румянцев приказал Унгерну атаковать Варну, а Долгорукову Шумлу. Но 30 октября (10 ноября1773 атака Унгерна на Варну была отбита, русские потери составили 212 убитых[110], 500 раненых и 6 пушек, при этом большинство потерь случилось не при атаке, а при отступлении от Варны[98]. Неудача Унгерна напугала Долгорукова, к тому же он принял разведку турок со стороны Шумлы за армию визиря, и неоправданно поспешно Долгоруков решил оставить Базарджик. Румянцев же письменно ободрил Унгерна и приказал своим генералам соединиться и атаковать Шумлу, тем более что к 30 октября корпус Глебова полностью переправился в Гуробал и готов был поддержать это наступление. Но пока приказы все ещё болевшего Румянцева дошли до задунайских корпусов, шанс окончить войну одним ударом был упущен — отступающий Долгоруков 7 ноября уже был в Карасу. Унгерн сжег Балчик, Каварну и Мангалию и тоже отошёл в Карасу. Чтобы улучшить управление войсками, несколько запоздалым приказом Румянцев назначил Унгерна командующим всеми корпусами за Дунаем.

А тем временем 3 (14) ноября 1773 дивизия Салтыкова (около 8 тыс.) успешно переправилась через Дунай и блокировала Рущук, отряды её кавалерии доходили до Туртукая и Разграда. Из-за непогоды во 2-й дивизии было много больных, например, только 6 ноября умерло 15 и заболело 447 человек[111], но, несмотря на это, Салтыков находился на правом берегу до 24 ноября и нанес за это время туркам урон в 3 тыс. убитых, захватил 165 пленных и 4 пушки, сам потеряв 40 убитых и 346 раненых[110], и также он переправил 10 тыс. мирных жителей на левый берег. Потемкин, Долгоруков и Салтыков предлагали атаковать Шумлу. Однако 15 ноября Унгерн, лучше остальных знавший обстановку, доложил, что из-за сильных дождей обозы и артиллерия не смогут достичь Шумлы[112]. После этого Румянцев приказал армии отступить на левый берег Дуная на зимние квартиры.

Действия на море в 1772—1773 году

В 1772 боевые действия на суше не велись, а в Средиземном море в промежутке между перемириями эскадра капитана 1-го ранга Михаила Коняева 26-29 октября (6-9 ноября) 1772 в Патрасском заливе уничтожила турецкую эскадру.

В 1773 году российский флот действовал в восточном Средиземноморье, предпринимая попытки высадить десант. После неудачного штурма крепости Модон у греческих берегов, была предпринята двухмесячная осада Бейрута, завершившаяся взятием города благодаря поддержке друзских шейхов[113][114].

23 мая (3 июня1773 состоялось знаменательное событие — первая победа русского флота на Чёрном море, одержанная у Балаклавы[115] отрядом Азовской флотилии под командованием капитана 2-го ранга Кинсбергена. 29 мая (9 июня1773 эскадра под командованием капитана 1-го ранга Сухотина уничтожила под стенами крепости Суджук-кале 6 турецких кораблей. 23 августа эскадра Кинсбергена обратила в бегство[116] 18 турецких кораблей с десантом (6 тыс. человек), предназначенным для высадки в Крыму.

Кампания 1774 года

В 1774 году Румянцев планировал решительно наступать всеми силами, взять Шумлу и закрепиться на территории от Дуная до Балкан. 2-я армия должна была защищать Крым и в августе осадить Очаков. Так как военные действия в Речи Посполитой завершились, Екатерина смогла дополнительно перебросить в Дунайские княжества ещё 6 пехотных полков и 2 кавалерийских, а всего состав армии Румянцева достиг 38 пехотных, 23 кавалерийских полков (из них только 1 полк кавалерии оставался в Речи Посполитой) и 9,5 тыс. казаков[117]. Во 2-й армии было 11 пехотных, 11 кавалерийских полков и 6 тыс. казаков. Кроме того, в отдельном корпусе в Речи Посполитой оставалось 2 кавалерийских, 2 пехотных полка и 2 тыс. казаков; на Кубани корпус генерал-поручика Медема состоял из 1 полевой команды (550 солдат), 1 эскадрона гусар и 1,6 тыс. казаков; и против Пугачева был направлен корпус Бибикова в составе 3 пехотных, 4 кавалерийских полков, 4 полевых команд и 1,5 тыс. казаков[118]. Русское командование в кампанию 1773 года изучило географию местности за Дунаем, задунайские дороги и слабые места турецкой обороны, а также в русской армии после гибели Вейсмана снова появился харизматичный и непобедимый полевой командир — Суворов. Османская империя была на грани военного разгрома.

Высокая Порта понимала опасность продолжения войны. В январе 1774 непримиримый Мустафа III умер, на престол взошёл его брат Абдул-Хамид I. В марте визирь обратился к Румянцеву с пожеланием мира. Австрийский и прусский послы убедили нового султана дать визирю неограниченные полномочия вести переговоры и подписать окончательные условия мира. Это значительно упростило и ускорило переговоры. Румянцев от императрицы получил разрешение потратить до 100 тыс. рублей на взятки османским чиновникам[119]. В последовавших переговорах с Румянцевым визирь уже старался только выторговать более выгодные условия мира и настаивал на том, чтобы, как в 1772 году, сначала подписать предварительное перемирие. Румянцев опасался, что визирь просто тянет время и в апреле 1774 отдал своим войскам приказ наступать.

План Румянцева на кампанию 1774 года был аналогичен его плану в октябре 1773-го. 3-ю дивизию возглавил отличившийся при Бендерах и Журже генерал-поручик Каменский. В апреле дивизия Каменского первой переправилась через Дунай, 9 мая она заняла Карасу и 2 июня — Базарджик. Суворов за заслуги прошлой кампании получил чин генерал-поручика и заменил во главе резервного корпуса Потемкина. Он переправился в Гирсово 16 мая, шёл параллельно Каменскому и 3 июня прибыл в деревню Карач к западу от Базарджика. Чтобы избежать разногласий, Румянцев особо указал Суворову, что старшим командиром является Каменский[120]. У Каменского и Суворова в сумме было 12 пехотных полков, 5 отдельных батальонов, 7 кавалерийских и 7 казачьих полков[121][122] общей численностью до 24 тыс. человек[123]. 6 июня в Туртукае перешёл на правый берег Дуная корпус Салтыкова (6 пехотных полков, 5 кавалерийских и 2 казачьих)[124] и за ним начал переправу в Гуробале Румянцев с 1-й дивизией (8 пехотных полков, 6 кавалерийских и 2 казачьих полка). Левый берег Дуная напротив Силистрии прикрывал отряд генерал-майора Ллойда — 3 пехотных и 2 кавалерийских полка.

В отличие от кампании 1773 года, визирь собрал свою главную армию в Шумле и затем расположил её на сильной позиции у Козлуджи. 9 (20) июня 1774 Суворов и Каменский соединились у Базарджика и совместно разбили армию визиря. В этот же день корпус Салтыкова отразил у Туртукая атаку до 15 тыс. турок и преследовал их на расстоянии 20 км по направлению к Рущуку, турки потеряли при этом до 1700 человек[125]. 14 июня Румянцев из Гуробала двинулся на Силистрию и 21 июня расположился рядом с ней, выманивая турок в поле. 16 июня Каменский начал блокаду Шумлы, а Салтыков обложил Рущук. Турки неоднократно с 16 по 29 июня пытались разблокировать свои крепости, но все их атаки были отбиты. В этих боях турки потеряли только убитыми более 2700 человек, русские потери около 500 убитых и раненых[126]. 29 июня отряд бригадира Заборовского перешёл Балканы и у деревни Чалыкивак разгромил турецкий отряд в 4 тыс. человек, турки потеряли 400 убитыми и 50 пленными[127]. На Чёрном море 9 и 28 июня Азовская флотилия отбила попытки турецкого флота прорваться через Керченский пролив в Азовское море.

Военное положение турок было безнадежно и визирь 2 июля выслал уполномоченных в деревню Кючук-Кайнарджи для подписания мира. Со стороны России уполномоченным был Репнин. Румянцев дал визирю максимум 5 дней на согласование условий окончательного мира и 10 (21 июля) уполномоченные с обеих сторон подписали Кючук-Кайнарджийский мирный договор. 15 июля Румянцев и великий визирь его ратифицировали.

Не зная о заключении мира, 18 июля турецкий флот высадил десант в Крыму в Алуште под командованием Девлет-Герая. 24 июля (4 августа1774 у деревни Шума отряд 2-й армии под командованием генерал-майора Мусина-Пушкина атаковал турецкий десант и отбросил турок к берегу моря[128]. В этом бою был тяжело ранен в голову подполковник Кутузов. Вечером 24 июля обе стороны получили известие о заключении мира и боевые действия в Крыму прекратились.

Морские Кампании

Итоги войны

По итогам войны Крым был объявлен независимым от Турции. Россия получила Большую и Малую Кабарду, Азов, Керчь и Еникале, Кинбурн с округой и прилегавшей к нему степью между Днепром и Бугом. Русские корабли могли свободно ходить по турецким водам; русские подданные получили право пользоваться всеми теми выгодами, которыми пользовались в пределах Турции союзные туркам народы; Порта признала титул русских императоров и обязалась называть их падишахами, даровала амнистию и свободу вероисповедания балканским христианам, предоставила представителям России принимать на себя роль защитников славян и ходатайствовать за них. Порта обязалась также распространить амнистию на Грузию и Мингрелию и не брать с них больше никаких податей, в том числе подать юношами и девушками. Русские подданные получили право без всякой платы посещать Иерусалим и другие священные места. Россия в свою очередь изъявила согласие иметь при дворе султана посланника или полномочного министра второго ранга и консулов с переводчиками для охраны интересов русских купцов в разных городах Турции. Далее, Россия обязалась вывести войска из Грузии и Мингрелии, с тем чтобы тамошние крепости охранялись не турецкими, а туземными гарнизонами. За военные издержки Турция обязалась в течение 3 лет уплатить России 4,5 млн рублей. 13 января 1775 года Кючук-Кайнарджийский мир был утверждён султаном.

Договор был очень невыгоден для Турции и поэтому не обеспечил для России более или менее продолжительного мира. Порта всячески старалась уклониться от точного исполнения договора — то она не платила контрибуцию, то не пропускала русские корабли из Архипелага в Чёрное море, то агитировала в Крыму, стараясь умножить там число своих приверженцев. Россия согласилась на то, чтобы крымские татары признавали духовную власть султана как главы мусульман. Это дало султану возможность оказывать на татар и политическое влияние.

Этим мирным договором ознаменован важнейший момент, с которого начинается постепенное ослабление Османской империи и одновременно с этим возрастание влияния России на Балканском полуострове и на Кавказе. Именно договор 1774 г. начал процесс присоединения к Российской империи Северного Причерноморья, Крыма, Кубани и причерноморских областей Грузии, завершившийся в 1812 г. присоединением Бессарабии и западной Грузии. Окончательное прекращение крымско-татарских набегов и получение Россией доступа к торговле на Чёрном море стало импульсом к мощному экономическому и демографическому развитию южных территорий России.

Напишите отзыв о статье "Русско-турецкая война (1768—1774)"

Примечания

  1. [hrono.ru/biograf/bio_i/irakli2.php Ираклий II. XPOHOC]
  2. [pravitelimira.ru/biograf/bio_s/solomon1.php Соломон I. XPOHOC]
  3. История войн (Энциклопедия для детей). М.: Аванта, 2007. С. 277
  4. Петров А. Н. Глава I. Турецкая армия в эпоху войны 1769—1774 гг. // Влияние турецких войн с половины прошлого столетия на развитие русского военного искусства. — СПб.: Военная типография, 1893. — Т. I. — С. 32.
  5. flot.com/news/dayinhistory/index.php?ELEMENT_ID=7724
  6. www.navy.su/daybyday/august/23/index.htm
  7. Советская историческая энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия. Под ред. Е. М. Жукова. 1973—1982. Статья «РУССКО-ТУРЕЦКИЕ ВОЙНЫ 17-19 вв».
  8. Веселаго Феодосий Федорович. [flot.com/publications/books/shelf/brief/brief_history_8.htm Краткая история Русского Флота (с начала развития мореплавания до 1825 года)] // Веселаго Ф. Краткая история Русского Флота. — М-Л.: Военно-морское издательство НКВМФ СССР, 1939. — 304 с. Издание 2-е. Глава VII. стр. 93.
  9. Исабель де Мадариага. Россия в эпоху Екатерины Великой. — М.: Новое литературное обозрение, 2002. — 310 с.
  10. Лебедев А. А. У истоков Черноморского флота России. Азовская флотилия Екатерины II в борьбе за Крым и в создании Черноморского флота (1768—1783 гг.) — СПб.: ИПК Гангут, 2011. — 14 с.
  11. Исабель де Мадариага. Россия в эпоху Екатерины Великой. — М.: Новое литературное обозрение, 2002. — 330 с.
  12. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. I. — С. 56-62.
  13. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. I. — С. 109.
  14. Лебедев А. А. У истоков Черноморского флота России. Азовская флотилия Екатерины II в борьбе за Крым и в создании Черноморского флота (1768—1783 гг.) — СПб.: ИПК Гангут, 2011. — 41-43 с.
  15. Лебедев А. А. У истоков Черноморского флота России. Азовская флотилия Екатерины II в борьбе за Крым и в создании Черноморского флота (1768—1783 гг.) — СПб.: ИПК Гангут, 2011. — 49 с.
  16. Исабель де Мадариага. Россия в эпоху Екатерины Великой. — М.: Новое литературное обозрение, 2002. — 373 с.
  17. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866. — Т. I. — С. 119.
  18. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. I. — С. 158.
  19. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. I. — С. 299.
  20. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. I. — С. 305.
  21. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. I. — С. 313.
  22. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. I. — С. 193.
  23. Бутурлин Д. П. Картина войн России с Турцией в царствования императрицы Екатерины II и императора Александра I: В 2 ч. — СПб., 1829.— Т. I. — С. 20.
  24. Бутурлин Д. П. Картина войн России с Турцией в царствования императрицы Екатерины II и императора Александра I: В 2 ч. — СПб., 1829.— Т. I. — С. 21.
  25. Бутурлин Д. П. Картина войн России с Турцией в царствования императрицы Екатерины II и императора Александра I: В 2 ч. — СПб., 1829.— Т. I. — С. 23.
  26. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. I. — С. 246.
  27. Бутурлин Д. П. Картина войн России с Турцией в царствования императрицы Екатерины II и императора Александра I: В 2 ч. — СПб., 1829.— Т. I. — С. 24.
  28. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. I. — С. 251.
  29. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. I. — С. 257—258.
  30. Ордер П. А. Румянцева X. Ф. Штофельну о назначении его командующим корпусом в Молдавии. www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVIII/1740-1760/Rumjancev_P_A/Sb_dok_tom_II/81-100/87.phtml?id=
  31. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. I. — С. 312.
  32. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С. 31.
  33. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С. 19.
  34. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С. 14-15.
  35. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С. 69.
  36. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С. 220.
  37. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С. 83-84.
  38. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С. 70.
  39. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С. 89-90.
  40. Хронологический Указатель военных действий русской армии и флота. — СПб., 1908.— Т. I. — С. 113.
  41. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С. 134—148.
  42. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С. 172—175, 178, 183, 197.
  43. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С.272, Приложения
  44. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С.289.
  45. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С.279-281, Приложения
  46. Хронологический Указатель военных действий русской армии и флота. — СПб., 1908.— Т. I. — С. 121.
  47. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С.300.
  48. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С.329.
  49. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С.334-336.
  50. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С.338.
  51. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С.344.
  52. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С.335.
  53. А. В. Потто. Кавказская война. Том 1. От древнейших времён до Ермолова. 1899. www.vehi.net/istoriya/potto/kavkaz/index.html#_ftn2
  54. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. III. — С.58-60.
  55. Исабель де Мадариага. Россия в эпоху Екатерины Великой. — М.: Новое литературное обозрение, 2002. — 360 с.
  56. Бутурлин Д. П. Картина войн России с Турцией в царствования императрицы Екатерины II и императора Александра I: В 2 ч. — СПб., 1829.— Т. I. — С. 64.
  57. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. III. — С.52,60.
  58. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. III. — С.53.
  59. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. III. — С.61.
  60. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. III. — С.187.
  61. Бутурлин Д. П. Картина войн России с Турцией в царствования императрицы Екатерины II и императора Александра I: В 2 ч. — СПб., 1829.— Т. I. — С. 65-66.
  62. Журнал военных действий армий Ея Императорского Величества 1769—1771. — СПб.— Журнал Второй армии, под предводительством генерала Князя Василья Михайловича Долгорукова 1771 года за 12-16 июня.
  63. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. III. — С.182.
  64. Журнал военных действий армий Ея Императорского Величества 1769—1771. — СПб.— Журнал Второй армии, под предводительством генерала Князя Василья Михайловича Долгорукова 1771 года за 20-29 июня.
  65. Хронологический Указатель военных действий русской армии и флота. — СПб., 1908.— Т. I. — С. 138.
  66. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. III. — С.185-186.
  67. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. III. — С.60-61.
  68. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. III. — С.300-307.
  69. Бутурлин Д. П. Картина войн России с Турцией в царствования императрицы Екатерины II и императора Александра I: В 2 ч. — СПб., 1829.— Т. I. — С. 55-56.
  70. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. III. — С.23.
  71. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. III. — С.8-13.
  72. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. III. — С.80-91.
  73. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1866.— Т. II. — С.4.
  74. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. III. — С.301-302.
  75. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. III. — С.125.
  76. Хронологический Указатель военных действий русской армии и флота. — СПб., 1908.— Т. I. — С. 136.
  77. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. III. — С.153.
  78. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. III. — С.156-169.
  79. 1 2 Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. IV, Часть 1. — С.61.
  80. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. IV, Часть 2. — С.2.
  81. П. А. Румянцев. Документы. Том II. 1768—1775. — М., Воениздат, 1953.— С.579.
  82. П. А. Румянцев. Документы. Том II. 1768—1775. — М., Воениздат, 1953.— С.580-584.
  83. П. А. Румянцев. Документы. Том II. 1768—1775. — М., Воениздат, 1953.— С.597.
  84. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. IV, Часть 2. — С.21-25.
  85. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. IV, Часть 2. — С.26-28.
  86. Сакович П. М. Действия Суворова в Турции в 1773 году. — СПб., 1853. — С.48-49.
  87. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. IV, Часть 2. — С.39.
  88. П. А. Румянцев. Документы. Том II. 1768—1775. — М., Воениздат, 1953.— С. 611—612.
  89. Хронологический Указатель военных действий русской армии и флота. — СПб., 1908.— Т. I. — С. 144.
  90. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. IV, Часть 2. — С. 143.
  91. П. А. Румянцев. Документы. Том II. 1768—1775. — М., Воениздат, 1953.— С. 619—620.
  92. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. IV, Часть 2. — С.51.
  93. Хронологический Указатель военных действий русской армии и флота. — СПб., 1908.— Т. I. — С. 146—147.
  94. П. А. Румянцев. Документы. Том II. 1768—1775. — М., Воениздат, 1953.— С. 628—629.
  95. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. IV, Часть 2. — С. 50.
  96. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. IV, Часть 2. — С. 47.
  97. П. А. Румянцев. Документы. Том II. 1768—1775. — М., Воениздат, 1953.— С. 630.
  98. 1 2 3 Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. IV, Часть 2. — С. 62.
  99. Сакович П. М. Действия Суворова в Турции в 1773 году. — СПб., 1853. — С. 82-87.
  100. Хронологический Указатель военных действий русской армии и флота. — СПб., 1908.— Т. I. — С. 147.
  101. 1 2 Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. IV, Часть 2. — С.70.
  102. П. А. Румянцев. Документы. Том II. 1768—1775. — М., Воениздат, 1953.— С. 649—650.
  103. П. А. Румянцев. Документы. Том II. 1768—1775. — М., Воениздат, 1953.— С. 638.
  104. П. А. Румянцев. Документы. Том II. 1768—1775. — М., Воениздат, 1953.— С.640-641.
  105. П. А. Румянцев. Документы. Том II. 1768—1775. — М., Воениздат, 1953.— С. 658—659.
  106. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. IV, Часть 2. — С. 95.
  107. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. IV, Часть 2. — С. 101.
  108. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. IV, Часть 2. — С.111.
  109. П. А. Румянцев. Документы. Том II. 1768—1775. — М., Воениздат, 1953.— С.676.
  110. 1 2 Хронологический Указатель военных действий русской армии и флота. — СПб., 1908.— Т. I. — С. 152.
  111. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. IV, Часть 2. — С.124.
  112. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. IV, Часть 2. — С.130.
  113. [www.ng.ru/history/2008-03-28/5_morpehi.html Русские морпехи брали Бейрут и Париж] // Виктор Мясников, «Независимая газета», 28.03.2008
  114. [www.ocean-tv.su/beirut.php БЕЙРУТСКАЯ (ФИНИКИЙСКАЯ) ЭКСПЕДИЦИЯ]
  115. [flot.com/news/dayinhistory/index.php?ELEMENT_ID=7724 Балаклавский морской бой]
  116. [www.navy.su/daybyday/august/23/index.htm 23 августа 1773 г. Бой у Суджук-Кале, 23 августа 1915 г. Разгром турецкого конвоя у острова Кефкен]
  117. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. V. — С. 122.
  118. П. А. Румянцев. Документы. Том II. 1768—1775. — М., Воениздат, 1953.— С. 704—707.
  119. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. V. — С. 13-17.
  120. П. А. Румянцев. Документы. Том II. 1768—1775. — М., Воениздат, 1953.— С. 731.
  121. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. V. — С. 124.
  122. П. А. Румянцев. Документы. Том II. 1768—1775. — М., Воениздат, 1953.— С. 735, 744.
  123. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. V. — С. 47.
  124. Хронологический Указатель военных действий русской армии и флота. — СПб., 1908.— Т. I. — С. 157.
  125. Хронологический Указатель военных действий русской армии и флота. — СПб., 1908.— Т. I. — С. 156.
  126. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. V. — С. 49-59.
  127. Петров А. Н. Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год. — СПб., 1874.— Т. V. — С. 64.
  128. Бутурлин Д. П. Картина войн России с Турцией в царствования императрицы Екатерины II и императора Александра I: В 2 ч. — СПб., 1829.— Т. I. — С. 97.

Литература

  • Бескровный Л. Г. Русская армия и флот в XVIII веке. (Очерки). — М.: Воениздат, 1958. — 645 с.
  • Бутурлин Д. П. [www.runivers.ru/lib/book7649/ Картина войн России с Турцией в царствования императрицы Екатерины II и императора Александра I]. — СПб., 1829.
  • Василенко Н. П. Турецкие войны России // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Гребенщикова Г.А. «Балтийский флот в период правления Екатерины II». – Наука., 2007
  • Гребенщикова Г.А. «Черноморский флот в период правления Екатерины II». – ИЦ "ОСТРОВ"., 2012. — Т.1.
  • Гребенщикова Г.А. «Чесменская победа. Триумф России в Средиземном море». – ИЦ "ОСТРОВ"., 2015
  • Лебедев А. А. У истоков Черноморского флота России. Азовская флотилия Екатерины II в борьбе за Крым и в создании Черноморского флота (1768—1783 гг.) — СПб.: ИПК Гангут, 2011. — 832 с. — ISBN 978-5-904180-22-5
  • Морской атлас Министерства Обороны СССР. [www.runivers.ru/lib/book3189/ Том III. Военно-исторический. Часть первая.: Издание Главного Штаба Военно-Морского Флота, 1958.]
  • Неджати-эфенди М. [www.memoirs.ru/rarhtml/1067Nedzati.htm Записки Мухаммеда Неджати-эфенди, турецкого пленного в России в 1771—1775 гг.] / Пер. с тур. и предисл. В. Смирнова // Русская старина, 1894. — Т. 81. — № 3. — С. 113—134; № 4. — С. 179—208; № 5. — С. 144—169.
  • Петров А. Н. [runivers.ru/lib/detail.php?ID=432753 Война России с Турцией и Польскими конфедератами с 1769—1774 год]. — СПб., 1866.
  • [wars175x.narod.ru/doc/mmr_resm00.html Рассказ Ресми-эфендия, оттоманского министра иностранных дел, о семилетней борьбе Турции с Россией (1769—1776)]. — СПб., 1854.
  • Сапожников И. В..[www.academia.edu/13451193/%D0%97%D0%B0%D0%BF%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B6%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D0%B8_%D1%87%D0%B5%D1%80%D0%BD%D0%BE%D0%BC%D0%BE%D1%80%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D0%BA%D0%B0%D0%B7%D0%B0%D0%BA%D0%B8_%D0%B2_%D0%A5%D0%B0%D0%B4%D0%B6%D0%B8%D0%B1%D0%B5%D0%B5_%D0%B8_%D0%9E%D0%B4%D0%B5%D1%81%D1%81%D0%B5._1998 Запорожские и черноморские казаки в Хаджи-бее и Одессе (1770—1820-е годы). — О., 1998.] — 272 соавтор Сапожникова Г. В..
  • [www.runivers.ru/lib/book7642/420615/ Хронологический Указатель военных действий русской армии и флота. — СПб., 1908.— Т. I.]

Ссылки

  • Сакович П. М. [runivers.ru/lib/detail.php?ID=1026975 Действия Суворова в Турции в 1773 году] на сайте «Руниверс».
  • Тарле Е. В. [militera.lib.ru/h/tarle4/index.html Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг.]
  • [wars175x.narod.ru/doc/mmr_resm00.html Архипелагская экспедиция 1770—1773 гг. Статьи, документы, записки, мемуары.]

Отрывок, характеризующий Русско-турецкая война (1768—1774)

Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.