Василенко, Николай Прокофьевич

Николай Прокофьевич Василенко
И.о. отамана-министра (председателя) Совета Министров Украинской Державы
30 апреля — 4 мая 1918
Предшественник:	Николай Николаевич Сахно-Устимович (и.о.)
Преемник:	Фёдор Андреевич Лизогуб
1-й Министр иностранных дел Украинской Державы
30 апреля — 4 мая 1918
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Дмитрий Иванович Дорошенко
1-й Министр вероисповеданий Украинской Державы
30 апреля — 4 мая 1918
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Василий Васильевич Зеньковский
1-й Министр народного просвещения Украинской Державы
4 мая — 24 октября 1918
Предшественник:	Вячеслав Константинович Прокопович, как министр народного образования УНР
Преемник:	Владимир Павлович Науменко
Научная деятельность
Научная сфера:	история

Никола́й Проко́фьевич Василе́нко (укр. Мико́ла Проко́пович Василе́нко; 2 [14] февраля 1866, село Эсмань Глуховского уезда Черниговской губернии, ныне посёлок городского типа Эсмань, Глуховского района Сумской области — 3 октября 1935, Киев) — украинский историк, государственный и политический деятель. Действительный член Научного товарищества имени Шевченко (1911). Академик Украинской академии наук (1920), действительный член Археологической комиссии ВУАН (1921).

Образование и начало научной деятельности

Окончил прогимназию в Глухове, гимназию в Полтаве. В течение года учился на медицинском факультете Дерптского университета, затем перешел на историко-филологический факультет, который окончил со степенью кандидата российской истории (1890; тема кандидатской работы: «Критический обзор литературы по истории земских соборов»). Позднее совершенствовал свои знания, слушая лекции профессоров Киевского университета В. Антоновича, В. Иконникова, А. Лазаревского, М.Владимирского-Буданова, публиковал научные статьи в журнале «Киевская старина», был сотрудником этого издания. Работал в Историческом товариществе Нестора-летописца (в 1919 возглавлял его). С 1893 преподавал историю в частной женской гимназии Бейтель, в 1894—1903 — в Фундуклеевской гимназии и Владимирском кадетском корпусе.

Работал в архивах Киева, Харькова, Чернигова и Полтавы, занимаясь историей левобережной Украины, автор публикаций исторических документов. Также специализировался на изучении истории западнорусского права (в том числе магдебургского права на Украине). В 1903—1905 — секретарь Киевского губернского статистического комитета, непременный член киевского губернського комитета попечительства о народной трезвости. Был членом Киевской старой громады, других общественных организаций.

Учёный, адвокат, политик

В 1905—1907 редактировал газету национально-демократического направления «Киевские отклики». Сочувствовал революции 1905 года. За нелегальный сбор средств для помощи рабочим Киева и Санкт-Петербурга, поддержку восстания сапёров в Киеве в 1905, связи с революционными деятелями, публикацию в «Киевских откликах» статей «антигосударственного» характера был приговорён к году тюремного заключения с отсрочкой исполнения судебного приговора. В октябре 1908 — июне 1909 отбывал заключение в тюрьме «Кресты» в Санкт-Петербурге. В 1907 экстерном сдал испытания по программе юридического факультета Новороссийского университета (Одесса), с 1908 — помощник присяжного поверенного, с 1913 — присяжный поверенный Одесской судебной палаты (с 1916 — Киевской судебной палаты). Участвовал примерно в 150 судебных процессах.

В 1910 сдал магистерские экзамены по русской истории. С 1910 преподавал на историко-филологическом факультете Киевского университета, с 1911 — приват-доцент, в январе 1913 из-за политической неблагонадежности отстранён от работы в университете (обвинён в пропаганде идей украинского национализма). С 1914 был председателем правления Киевского учетно-ссудного товарищества взаимного кредита.

Был членом Товарищества украинских прогрессистов, в 1910 вступил в Конституционно-демократическую партию (Партию народной свободы), которая выступала за разрешение использования украинского языка в школах, суде, церкви. Однако кадеты были противниками автономии Украины, приверженцами сохранения единой и неделимой России, поэтому членство в этой партии осложнило взаимоотношения Василенко с деятелями украинского национального движения. Был членом Центрального комитета кадетской партии.

Упоминался в 1918 году в качестве члена ложи Астрея ВВНР. В архивах есть сведения, что Василенко был досточтимым мастером этой ложи.

Государственная деятельность

После Февральской революции 1917 Василенко, по инициативе Михаила Грушевского, стал заместителем председателя Центральной рады, но активного участия в её работе не принимал. 27 марта Временное правительство России назначило Василенко попечителем Киевского учебного округа, а 19 августа 1917 — товарищем министра народного просвещения Временного правительства. Был сторонником эволюционного пути формирования украинской системы народного образования, что не соответствовало политике ускоренной украинизации, выработанной I и II Всеукраинскими учительскими съездами и проводившейся украинским Генеральным секретариатом просвещения. Это вызвало острую критику его деятельности на посту попечителя со стороны Центральной рады. Читал лекции по истории Украины и истории украинского права на Высших женских курсах, в Украинском народном университете. Участвовал в издании «Южной копейки». В январе 1918 стал членом коллегии Генерального суда Украинской народной республики (УНР).

30 апреля 1918 гетман Павел Скоропадский назначил Василенко исполняющим обязанности председателя Совета министров Украинской державы. С 2 мая — министр народного просвещения Украины, в июне-октябре — министр просвещения и искусств. С 3 мая по 21 мая 1918 также исполнял обязанности министра иностранных дел. С 30 июля, одновременно, товарищ председателя Совета министров. Являлся председателем Государственного сената. Стремился привлечь на государственную службу специалистов высокой квалификации. В качестве руководителя системы образования и культуры гетманской Украины руководил открытием украинских государственных университетов в Киеве и Каменец-Подольском, Украинской национальной библиотеки, Украинской академии наук, около 50 школ, архива, музея, театра. В мае 1918 вышел из состава ЦК кадетской партии, выступив за создание самостоятельной украинской партийной организации. Был сторонником расширения связей Украины с другими государствами, образовавшимися на территории бывшей Российской империи.

Гетман о своём министре отзывался следующим образом:

Профессор Василенко, министр народного просвещения, ученый, историк, кадет. Он обладал всеми качествами и недостатками наших профессоров. Он, кажется, всю жизнь провел иа Украине, во всяком случае, в области исторических исследований, насколько я знаю, посвятил себя исключительно ей. Работал очень много. С украинским вопросом основательно ознакомлен, но, как всякий честный человек, не мог отрицать значения русской культуры и выбросить из обихода Пушкина, Толстого, Достоевского, другими словами, относился к украинству сознательно, без шовинизма и без всякой нетерпимости. Николай Прокофьевич, повторяю, много работал, но я его обвиняю в том, что он всё хотел обновить состав своих ближайших помощников и так и не обновил. Я думаю, что тут играла роль его врождённая мягкость. А из-за этого у него в министерстве было много элементов, которые шли вразрез с его указаниями. Его область была высшие учебные и научные заведения, по крайней мере, мне казалось, что этому отделу он уделял больше времени и внимания. Я меньше видел в нём стремления поднять и улучшить нашу среднюю и низшую школу, хотя и в этой области, сравнительно, скажем, с работой при старом режиме, было сделано много. Он был кадетом чистейшей воды, и это мне не нравилось в нём. В общем же, иметь такого министра народного просвещения всё же была находка, так как по своим национальным убеждениям он был, по-моему, вполне подходящим человеком.

После падения Украинской Державы был включён Директорией Украинской народной республики в число генеральных судей, являлся президентом Киевского университета.

Деятельность при советской власти

После занятия территории Украины советскими войсками отказался эмигрировать. В 1920 был избран академиком Украинской академии наук, руководил работой её социально-экономического отдела, редактировал «Записки» и «Работы» этого отдела. 18 июля 1921 избран президентом академии, однако 27 февраля 1922 под давлением властей был вынужден сложить полномочия. В мае 1922 — апреле 1926 — председатель Товарищества юристов при Украинской академии наук. Преподавал в Киевском институте социально-экономических наук, Киевском кооперативном институте и других высших учебных заведениях.

В сентябре 1923 был арестован по делу «Киевского областного центра действия», обвинён в создании контрреволюционной организации и шпионаже в пользу Польши и Франции. В апреле 1924 приговорён к 10 годам лишения свободы. В его защиту выступили Украинская академия наук и премьер-министр Франции Раймон Пуанкаре. В мае 1924 срок лишения свободы был сокращён в два раза, в ноябре 1924 заключение было заменено высылкой в Оренбург, а в феврале 1925 Василенко было разрешено вернуться в Киев. Продолжил работу в качестве главы социально-экономического отдела Украинской академии наук, председателя Комиссии по изучению западно-русского и украинского права. В последние годы жизни был тяжело болен. Похоронен на Лукьяновском кладбище в Киеве.

Семья и частная жизнь

Жена — Наталия Дмитриевна Полонская-Василенко, историк, мемуарист. Брат — Константин, член партии социалистов-революционеров, был также осуждён на процессе 1924.

Николай Василенко любил играть на скрипке (известного итальянского скрипичного мастера Николо Амати). Собрал большую библиотеку.

Научные труды

Автор более 500 научных работ, в том числе:

• Вопрос о сервитутах в Юго-Западном крае. Киев, 1894.
• К истории малороссийской историографии и малороссийского общественного устройства (1894).
• Генеральное следствие Гадячского Полка. Полтава, 1896.
• Первые шаги по введению положения 19 февраля 1861 г. в Черниговской губернии. Киев, 1901.
• О. М. Бодянский и его заслуги для изучения Малороссии. Киев, 1903.
• Политические взгляды М.Драгоманова (1912).
• Очерки из истории Западной Руси и Украины (1916);
• Павло Полуботко (1925);
• Як скасовано Литовський статут (1926);
• Територія України в XVII ст. (1927);
• Правове положення Чернігівщини за польської доби (1928);
• Матеріали до історії українського права (1929).

Издал три тома «Материалов для изучения экономического, юридического и общественного строя Старой Малороссии» (Чернигов, 1900—1907). Поместил несколько статей в изданиях И. Д. Сытина, посвящённых крестьянской реформе и Отечественной войне 1812, а также в «Русской истории», редактировавшейся профессором М. В. Довнар-Запольским.

Память о Николае Василенко

Национальная академия наук (НАН) Украины присуждает премию им. Н.Василенко. В Киеве его именем названа улица. Национальный банк Украины выпустил монету с его изображением. На зданиях НАН Украины, где он работал, Глуховского государственного педагогического института (в нём находилась прогимназия, в которой он учился) и школы в его родном селе установлены мемориальные доски.

Литература

• Василенко, Николай Прокофьевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.kmu.gov.ua/control/publish/article?art_id=1219677 Биография]
• [naub.org.ua/?p=307 Научная деятельность]

Отрывок, характеризующий Василенко, Николай Прокофьевич

3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.