Науменко, Владимир Павлович

Владимир Павлович Науменко Володимир Павлович Науменко<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
И.о. председателя Украинской Центральной Рады
7 (20) марта — 14 (27) марта 1917 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Михаил Грушевский
Министр народного просвещения Украинской державы
14 ноября — 14 декабря 1918 года
Глава правительства:	Сергей Гербель
Предшественник:	Николай Василенко
Преемник:	Пётр Холодный, как министр образования УНР
Отец:	Павел Осипович
Супруг:	Вера Николаевна
Дети:	сыновья Сергей и Павел

Влади́мир Па́влович Нау́менко (19 июля 1852, Новгород-Северский, — 8 июля 1919, Киев) — украинский педагог, учёный-филолог (специализировался на истории украинской литературы, изучении украинского фольклора), журналист, общественный деятель.

В марте 1917 года в течение двух недель временно возглавлял Украинскую Центральную раду до возвращения из ссылки Михаила Грушевского, после чего отказался войти в УЦР. Министр просвещения в последнем правительстве гетмана П. П. Скоропадского (ноябрь 1918).

Арестован ЧК по обвинению в контрреволюционной деятельности, осуждён и расстрелян в июле 1919 года.

Жизнь и деятельность

Родился в семье директора гимназии. Детство провёл в Новгороде-Северском (1852—1856) и Белой Церкви. В 1861 году семья переехала в Киев. В 1868 году закончил Вторую киевскую гимназию, в 1873 году — славяно-русское отделение историко-филологического факультета Киевского университета.

В 1874 году женился на Вере Николаевне Шульгиной, сестре известного историка Я. Н. Шульгина.

Украинское национальное движение

Вся жизнь В. П. Науменко была связана с украинским национальным движением. В начале 1870-х он стал членом киевской «Старой громады», с 1875 года — её казначей, с 1876 года вошёл в состав так называемой группы двенадцати — тех членов «Старой громады», которые приняли решение после издания Эмского указа перенести свою деятельность за границу. Науменко редактировал материалы перед их отправкой за границу М. Драгоманову, который занимался вопросами их печати в женевской типографии. С начала 1900-х гг. Науменко фактически возглавлял «Старую громаду». Активно работал он и в созданном в 1873 году по инициативе членов «Старой громады» Юго-Западном отделе Российского географического общества. В 1906—1910 гг. Науменко — активный член киевской «Просвиты». В 1902 году купил на своё имя участок земли, на котором находилась могила Тараса Шевченко, и взял на себя заботы по поддержанию её в порядке.

В течение многих лет В. П. Науменко преподавал русскую словесность в различных учебных заведениях Киева. Получил широкое признание как блестящий педагог, методист и общественный деятель. В 1905 году открыл частную гимназию, считавшуюся одной из лучших в городе.

Владимир Павлович постоянно высказывал своё убеждение, что наиболее эффективным школьное обучение может быть лишь тогда, когда оно ведётся на родном языке ребёнка. Именно поэтому он прилагал огромные усилия для того, чтобы добиться отмены Эмского указа 1876 года о запрете использования украинского языка в школах. В 1881 году он подготовил для сенатора Половцева памятную записку о необходимости возвращения украинского языка в школу, однако в условиях реакции, развернувшейся в Российской империи после покушения на царя, об этом не могло быть и речи.

Журналистика

В 1893—1906 — главный редактор, а с 1902 года — ещё и издатель ежемесячного историко-этнографического и литературного журнала «Киевская старина» (рус. Кіевская старина — Київська минувшина). Автор 115 журнальных публикаций.

Именно при Науменко «Киевская старина» из чисто научного издания постепенно превращается в орган украинофильства, на страницах которого разворачивается борьба за свободное развитие украинской литературы, появляются статьи, характеризующие политическую ситуацию в Восточной Украине (Надднепрянщине), Галиции, Буковине.

В журнале публиковались статьи, в которых отстаивалось право украинского народа на собственный язык, а в конце 1890-х гг. журнал стал участником дискуссии о самостоятельности украинского языка и литературы и об их месте в семье славянских языков. Известна полемика, которую на страницах журнала Науменко вёл с Т. Д. Флоринским, который отказывался признавать украинский язык особым языком, а не «малорусским наречием» (напр.: Науменко В. Решён ли проф. Т. Д. Флоринским вопрос о книжной малорусской речи? // Киевская старина. 1900. Т. 68, кн. 1).

Ещё в начале 1880-х гг. Науменко совместно с другими членами «Старой громады» приступил к сбору материалов для словаря живого украинского языка. В конце десятилетия Науменко и Е. Тимченко начали редактирование собранных материалов, а в 1896 году с согласия руководителя министерства внутренних дел словарь на первые две буквы алфавита был разослан подписчикам в качестве бесплатного приложения к журналу «Киевская старина». Окончательная работа над словарём по договору со «Старой громадой» была проделана Б. Д. Гринченко, под чьим именем четырёхтомный «Словарь украинского языка» и вышел в свет в 1907—1909 гг.

Именно в результате активных усилий Науменко в 1898 году журнал получил разрешение на публикацию художественных произведений на украинском языке и создание украинской типографии; а ещё через два года был открыт книжный склад «Киевской старины».

Журналистская деятельность Науменко была связана и с другими периодическими изданиями: в конце 1870-х — начале 1880-х гг. он сотрудничал с газетой «Труд», в 1898 г. участвовал в создании газеты «Киевские отклики», в 1905—1906 гг. совместно с И. Лучицким основал газету «Свобода и право» — орган киевского комитета партии кадетов. В конце 1906 года он получил свидетельство на право издания в Киеве журнала «Украина», который был призван стать наследником «Киевской старины», однако издание было прекращено уже в конце 1907 года.

Украинский язык

В 1888 г. Науменко подготовил к печати свой «Опыт грамматики малорусского языка», однако цензура не пропустила эту работу. Пришлось пойти на некоторую хитрость, и в 1889 г. работа была опубликована в Киеве под названием «Обзор фонетических особенностей малорусской речи».

В 1905 году Науменко в качестве одного из экспертов участвовал в работе комиссии Академии наук, образованной под председательством академика Ф. Е. Корша для обсуждения по предложению Комитета министров вопроса об отмене стеснений украинской печати. В комиссию вошли академики В. В. Заленский, А. С. Лаппо-Данилевский, С. Ф. Ольденбург, А. С. Фаминцын, Ф. Ф. Фортунатов, А. А. Шахматов. 18 февраля 1905 года экстренное Общее собрание АН обсудило доклад комиссии, написанный А. А. Шахматовым. В докладе содержалось категорическое требование разрешить украинскому народу говорить публично и печатать на родном языке. Общее собрание Академии одобрило доклад комиссии. Доклад и постановление Общего собрания были направлены в министерство народного просвещения, однако чиновники не дали этим документам хода.

В 1906 году Науменко стал одним из основателей Украинского научного общества в Киеве и одним из его руководителей. В 1913 году передал в дар Украинскому научному обществу свою библиотеку в несколько тысяч наименований.

В 1917 году издал небольшую монографию «Общие принципы украинского правописания» («Загальнi принципи украϊнського правопису»), в 1918 году — «Руководство для изучения украинского языка в русских школах». В те же годы участвовал в подготовке к печати русско-украинского словаря, принимал участие в работе Комиссии по правописанию министерства просвещения Украины.

После революции

Февральская революция 1917 года воскресила надежды на политическое и культурное возрождение Украины. 4 (17) марта в Киеве была сформирована Украинская Центральная рада, В. П. Науменко был избран заместителем её председателя и исполнял эти обязанности до возвращения из ссылки М. С. Грушевского, заочно избранного её председателем. Уже через две недели, однако, с возвращением Грушевского, Науменко сдал полномочия и отказался войти в состав УЦР. Политика, а тем более революционная деятельность, его никогда не привлекала.

Отношение Науменко к тому, что творилось на Украине в 1917 году, можно увидеть в его письме П. Стебницкому от 1 июня 1917 года: «Очень-очень скверно чувствую я себя морально: горько глядеть мне на то, что делается вокруг, а особенно — в наших украинских делах… Только то для меня хорошо, что я, может, не доживу до полного разрушения всего того в строительстве наших украинских проблем, чем я жил долгое время своего сознательного пребывания на земле. С нынешней политикой украинцев, которые начали строить Украину методом захватническим ото всех, да ещё и завели свою собственную военщину (остаётся завести ещё своих собственных жандармов), мне не по дороге, а потому я не принимаю участия ни в каких делах, кроме просветительских…»

Крайне тяжело воспринял Науменко решение Центральной рады, обратившейся к Центральным державам за военной помощью в борьбе против советских войск. День, когда было объявлено о подписанном соглашении, он назвал в своей неоконченной записке «позорным днём для Украины, и ответ за этот позор должны принять на себя нынешние деятели…».

На первом собрании возрождённой киевской «Просвиты» Науменко был избран главой её временного правления, занял должность помощника первого украинского попечителя Киевского учебного округа М. Василенко (с лета 1917 года — попечителя округа). Ещё в марте 1917 года Науменко напечатал в газете «Киевская мысль» статью «Национализация школы на Украине», в которой изложил свою программу украинизации начальной, средней и высшей школы. И в этой статье, и в своих многочисленных выступлениях он призывал учитывать реальности, сложившиеся за несколько столетий, — если украинизацию сельских школ он считал возможным начать немедленно, то в городах с преобладанием русского языка это следовало делать постепенно, по мере подготовки необходимого количества учителей свободному владению украинским языком. Уже летом 1918 года министр просвещения Василенко предлагает гетману Скоропадскому пригласить Науменко на работу в Совет министров. 30 июля Науменко был назначен членом Совета министра народного просвещения и искусства, а 14 ноября он принял предложение принять пост министра просвещения. В этой должности ему удалось проработать всего месяц, за который, в частности, он принял участие в формировании руководства созданной Всеукраинской академии наук. Именно его подпись стоит под приказом о назначении В. Вернадского её президентом.

После установления власти Директории УНР Науменко вернулся к научно-педагогической работе. 5 февраля 1919 года Киев был занят советскими войсками. В июле Науменко был арестован ЧК по обвинению в контрреволюционной деятельности, осуждён и расстрелян.

Статьи

• Книжная речь у малороссов и русинов
• Ревнители русского языка в Галиции

Источники

• [www.history.org.ua/JournALL/journal/1998/6/9.pdf Пайкова Е. В. Володимир Науменко (1852—1919). Український історичний журнал № 6, 1998 г.]
• [www.nbuv.gov.ua/portal/soc_gum/Npifznu/2007_21/21/negodchenko.pdf Негодченко О. П. ЖУРНАЛ «КИЕВСКАЯ СТАРИНА» (1882—1906) ЯК ОРИГІНАЛЬНЕ ТА УНІКАЛЬНЕ ЯВИЩЕ УКРАЇНСЬКОЇ КУЛЬТУРИ]

Отрывок, характеризующий Науменко, Владимир Павлович

Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.