Джахандар Шах

Джахандар Шах<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Падишах Империи Великих Моголов
27 февраля 1712 — 11 февраля 1713
Предшественник:	Бахадур Шах I
Преемник:	Фарук Сийяр
Вероисповедание:	ислам
Рождение:	9 мая 1661(1661-05-09) Декхан, Империя Великих Моголов
Смерть:	12 февраля 1713(1713-02-12) (51 год) Дели, Империя Великих Моголов
Место погребения:	Гробница Хумаюна
Отец:	Бахадур Шах I
Мать:	Низам Бай

Джахандар Шах (род. 10 мая 1661 г. Декан — ум. 11 февраля 1713 г. Дели) — падишах Империи Великих Моголов в Индии в 1712—1713 годах, имевший тронное имя Шахиншах-и-Гази Абульфат Муиз-уд-Дин Мухаммад Джахандар Шах Сахиб-и-Куран Падишах-и-Джахан.

Джахандар Шах был сыном Великого Могола Бахадур Шаха I. В день смерти отца, 27 февраля 1712 года, и Джахадар Шах, и его брат Азим-уш-Шах объявили себя падишахами и начали друг с другом борьбу за трон. 17 марта 1712 года Азим-уш-Шах был убит, и правителем империи в течение последующих 11 месяцев становится Джахандар Шах. До того, как начать борьбу за престол Джахандар Шах успешно занимался торговлей, совершал плавания по Индийскому океану, позднее занимал пост субедара провинции Синд. 29 марта 1712 года Джахандар Шах короновался в Лахоре.

Правление Джахандар Шаха было весьма неудачным. Сам он был полностью подчинён влиянию своей старшей жены, бывшей танцовщицы Лал Кунвар. Двор падишаха был крайне развращён и коррумпирован. 10 января 1713 года войско Джахандар Шаха было разгромлено в битве при Агре армией его племянника, Фарук Сийяра, второго по старшинству сына Азим-уш-Шаха. После этого события от него отпал один из крупнейших индийских феодалов, третий наваб Карнатаки Мухаммед Саадатулла Хан I, объявивший Джахандар Шаха узурпатором, незаконно захватившим престол отца. С целью заручиться поддержкой извне, Джахандар Шах послал дань султану Османской империи Ахмеду III. После своего поражения Джахандар Шах бежит в Дели, где он был схвачен по приказу нового падишаха Фарук Сийяра и содержался в заключении вместе с Лал Кунвар, пока 11 февраля 1713 года к нему не были подосланы профессиональные душители-палачи и не убили в присутствии жены. Голова Джахандар Шаха была приподнесена падишаху Фарук Сийяру, а его тело похоронено в делийском мавзолее падишаха Хумаюна. У Джахандар Шаха было пять жён, от которых он имел чётырёх сыновей, один из которых — Аламгир II — был падишахом государства Великих Моголов в 1754—1759 годах, и трёх дочерей.

Отрывок, характеризующий Джахандар Шах

– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.