Дойна
Дойна — молдавская и румынская лирическая народная песня. Возникновение дойны относится к эпохе раннего феодализма. Распространена также у южных славян и западных украинцев. Обычно дойна состоит из двух частей — медленной первой и быстрой второй.
Содержание
Описание
Различают вокальные дойны, при исполнении которых участие инструмента необязательно, и инструментальные дойны, исполняющиеся на флуере, чимпое, нае, скрипке и других музыкальных инструментах. Мелодии дойны зачастую развёртываются как импровизация: они отличаются богатством ладовой основы и ритмической свободой. Для дойны очень характерно повторение одних и тех же кратких мелодических элементов, а также активное использование орнаментационных приёмов. Английский клезмер Мерлин Шеперд говорит: «Исполняя дойну, Вы должны, играя на инструменте, рассказать слушателям очень грустную и трагическую историю из жизни».
В тематике дойны нашло отражение жизни и борьбы молдавского народа. Первоначально дойна появилась как пастушеская (чабанская) песня, первая часть которой представляла жалобу пастуха, а вторая, носящая танцевальный характер, выражала его радость по поводу возвращения отары домой. Со временем сложился целый цикл пастушеских дойн. К XVII — началу XIX вв. относится формирование цикла знаменитых гайдуцких дойн о повстанцах, борцах против османского и феодального гнёта. Широко представлены любовные (de iubire), колыбельные (de leagăn), застольные (de păhar), рекрутские, революционные, похоронные дойны. Примерно с 20-30-х гг. XIX века, когда Бессарабия вошла в состав Российской империи развитие дойны в Молдавии и Румынии шло параллельно. Мотивы и образы дойны использовали поэты-классики (Василе Александри, Михай Эминеску, Джордже Кошбук), композиторы (Ч. Порумбеску, Г. Музическу, Джордже Энеску, С. Драгой, Штефан Няга, Е. Кока и другие).
Среди коллективов, исполняющих дойну, известностью пользуются молдавская хоровая капелла «Дойна», румынский Государственный народный оркестр имени Барбу Лэутару, группа «Фанфаре Чокырлия» («Fanfare Ciocârlia»).
Дойна с текстами на идише вошла также в репертуар клезмеров и нашла отражение в еврейской поэзии — см. напр. стихотворный сборник Мойше Пинчевского «Дойна: стихи и поэмы» (Советский писатель, Москва, 1960), а в качестве примера клезмерского исполнения его же песню «Басарабье» (Бессарабия) в исполнении скрипача Ицхака Перлмана и капеллы Brave Old World (Itzhak Perlman «In The Fiddler’s House», with «Brave Old World» klezmer-band, «Bessarabia», трак №6, компакт-диск, Angel Records, Нью-Йорк, ©1995). Писали дойны также Иосиф Керлер, Зейлик Бардичевер и другие еврейские поэты.
Этимология
Происхождение слова «дойна» доподлинно неизвестно. Предполагается, что оно имеет индо-европейские корни, так как существует литовская народная песня с похожим названием — дайна.
См. также
Тексты
- Фолклор молдовенеск, Кишинэу, 1956
- Поезие популарэ молдовеняскэ, Кишинэу, 1960
- Flori alese din poezia populară, Buc., 1960; в рус. пер. — Молдавский фольклор. Песни и баллады, М., 1953
- Румынские народные песни и сказки, М., 1963.
Напишите отзыв о статье "Дойна"
Литература
- Аксьонова Л. А. Кынтекул популар молдовенеск. — Кишинэу, 1958.
- Tocilescu Gr. G. Balade şi doine. — Buc., 1958.
- Folclor din Transilvania, t. 1-2. — Buc., 1962.
Ссылки
-
[www.music.md/get_song.php?sngid=1088 «Doina şi Brîuleţ»], Валентин Голомоз
Отрывок, характеризующий Дойна
Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
