Древнерусское лицевое шитьё

Древнерусское лицевое шитьё («живопись иглой») — вид декоративно-прикладного искусства, распространённый в эпоху Древней Руси.

Его сюжетные изображения, близкие к художественному и образному строю иконы и фрески, сочетаются с литургическими и вкладными надписями. Вместе с тем лицевое шитье имеет свои особенности, в их числе — бóльшая, чем у многих других видов изобразительного искусства, зависимость от материала, технологии и функционального назначения предмета.

Наиболее крупные собрания произведений лицевого шитья хранятся в Музеях Московского Кремля, в московском Историческом музее, в Русском музее в Санкт-Петербурге, в Сергиево-Посадском и Новгородском музеях.

Краткая история

Древнерусское лицевое шитьё сформировалось под непосредственным воздействием Византии и достигло на Руси необычайного расцвета.

Сюжет

Обычно произведения шитья состоят из основного изображения — святых, сцен их жития, евангельских или библейских сюжетов —— и каймы с подобными же изображениями или орнаментом, с шитыми литургическими и вкладными надписями.

Предназначение

В основном это предметы церковного назначения: судáри (покровцы — небольшие платы) на дискос и потир, плащаницы («воздýхи», «воздýхи большие» — платы большого размера с рисованными или вышитыми изображениями «Положения во гроб», «Оплакивания» или «Снятия со креста»), шитые пелены под иконы, хоругви, одежды и покровы на престолы и жертвенники, покровы на раки с мощами святых, а также облачения духовенства; редко шитые иконы. Эти произведения сделаны из дорогих тканей серебряными, золотыми и шелковыми нитями.

Техника

Лично́е (лица) обычно вышивали тонким шёлком разных оттенков песочного цвета, одежду и все остальное — шелком или серебряными и золотными нитями разными швами. Иногда под золотную нить подкладывали толстую льняную или хлопчатобумажную ткань для придания рельефности. Нередко шитое произведение украшали драгоценными камнями, обнизывали жемчугом. Для прочности под шитье, выполненное по шелковой ткани, клали окрашенный холст, а затем пришивали подкладку.

Шитые произведения отличал сложный процесс их создания. Иногда над одним произведением работали несколько художников: «знаменщики» — иконники и иконописцы, травщики и словописцы, которые «знаменили», то есть рисовали изображения, узоры («травы») и надписи («слова») «под шитье». «Знаменовали» образец на бумаге, а с бумаги переводили на ткань. Иногда рисовали прямо на ткани, а затем знаменовали на бумагу. Для знаменных дел употребляли чернила, сажу, белила, сурик и другие краски. Знаменщики шитых произведений обычно были профессиональными иконописцами, орнаменталистами и каллиграфами. Нанесенный ими на ткань рисунок мастерицы обметывали белыми нитками, а затем вышивали.

Значение и создатели

Шитье церковных пелен считалось делом богоугодным. В каждом более или менее богатом доме Древней Руси были особые светлые комнаты, отведённые для женского рукоделия, — «светлицы». В этих светлицах под руководством хозяйки дома работало иногда до полусотни мастериц. Славились своим шитьем и женские монастыри. Среди вышивальщиц были царицы и княгини, боярыни и монастырские старицы, купеческие жёны и простые мастерицы. Само вышивание было трудоёмким и длительным процессом, над одним произведением часто работали несколько мастериц. Выполненные в многочисленных светлицах произведения лицевого шитья дарили в церкви и монастыри. Пелены и целые шитые иконостасы, хоругви и знамена сопровождали различные торжественные шествия и церемонии, а также воинские смотры и походы. Памятники шитья как ценные предметы дарили представителям духовенства других православных стран.

Литература

• Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц в XVI и XVII ст. — М., 1901.
• Покровский Н. В. Древняя Софийская ризница в Новгороде. — СПб., 1913.
• Шабельская Н. П. Материалы и технические приемы в древнерусском шитье // Вопросы реставрации. Вып. 1. — М.: ЦГРМ, 1926. — С. 113-124.
• Маясова Н. А. Древнерусское шитье. — М., 1971.
• Маясова Н. А. Древнерусская живопись иглой. — М., 1979.
• Маясова Н. А. Древнерусское лицевое шитье: Каталог. — М.: Красная площадь, 2004.
• Круглова А. Р. Золотошвейное рукоделие великокняжеских и царских мастерских XV—XVI веков. — СПб.: Коло, 2011. — 288 с. — ISBN 978-5-901841-75-4.

Отрывок, характеризующий Древнерусское лицевое шитьё

Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая: