Записки у изголовья

«Записки у изголовья» (яп. 枕草子 макура но со:си) — вошедшая в классику японской литературы книга писательницы Сэй-Сёнагон. Она относится к литературному жанру дзуйхицу, к середине хэйанской эпохи (IX—XII вв.).

Название

Название книги не принадлежит автору, оно было закреплено за книгой позже, путём отбора из разных вариантов. Записками у изголовья именовали в Японии тетради для личных заметок, дневники. В твёрдом изголовье кровати устраивали выдвижной ящик, где можно было прятать личные записи, письма или тетради. Именно такую тетрадь получает в подарок от императрицы Тэйси (Садако) (супруги императора Итидзё) Сэй-Сёнагон, чтобы начать с необычной для того времени смелостью вести дневник жизни при дворе императрицы Тэйси.

Содержание

Период написания «Записок у изголовья», приблизительно, 986—1000 гг. н. э., когда Сэй-Сёнагон находилась на службе в свите юной императрицы Садако. Императрица становится одним из центральных персонажей «Записок у изголовья». Сами «Записки» включают бытовые сцены, анекдоты, новеллы и стихи, картины природы, описания придворных торжеств, поэтические раздумья, искусные зарисовки обычаев и нравов. Это богатейший источник информации, содержащий множество красочных и детальных сведений о жизни, культуре и обычаях Японии во времена Сэй-Сёнагон.

Записки состоят из дан (яп. ступень) — глав. Авторским текстом мы не располагаем, а в дошедших записках число данов неодинаково — в среднем около трехсот — и расположены они по-разному, не в хронологическом порядке. Первоначальная архитектоника книги — был ли это классифицированный по рубрикам материал, как в поэтической антологии Кокинсю, или заметки следовали одна за другой, как записи в обычном дневнике, — неизвестна.

Открывает книгу знаменитый дан «Весною — рассвет», который можно назвать программным для эстетических взглядов Сэй-Сёнагон и многих других мастеров японской литературы. Замыкает книгу эпилог, в котором рассказана история создания «Записок». Некоторые даны сцеплены по смыслу или ассоциации. Это позволяет хотя бы гипотетически определить изначальную архитектонику «Записок у изголовья»

Все заметки в книге подразделяют на «рассказы о пережитом», дзуйхицу («вслед за кистью») и «перечисления», которые Сёнагон предположительно заимствовала у китайского писателя Ли Шанъина (812—858):

Неприятно:

резать тупым ножом;

плыть на лодке с рваными парусами;

когда деревья заслоняют пейзаж;

когда забором заслонили горы;

остаться без вина, когда распускаются цветы;

пировать летом в душном закутке.

Тяжёлые времена для Сэй-Сёнагон наступают, когда Тэйси впадает в немилость — отец императрицы умирает, и его брат, регент Фудзивара Митинага, делает свою дочь второй императрицей. О трагических обстоятельствах вскользь упоминается на страницах книги.

После того, как в 1000 году императрица умерла во время родов, Сэй-Сёнагон уходит со службы. Считается, что «Записки у изголовья», начатые в благополучный период, были закончены между 1001 и 1010 годом. Предполагают, что она начала свои записки ещё при дворе, а закончила после смерти императрицы. Она описывает в книге, что писала её для себя, и случайный посетитель унёс рукопись с собой, после чего «Записки» распространились.

Рукописи

До нашего времени дошли четыре основных списка «Записок у изголовья». В двух списках материал классифицирован, в остальных расположен в свободном порядке. Считается, что именно так он был организован изначально. В конце 30-х годов XX века был найден новый вариант книги, более достоверный, разрешивший сомнения исследователей. Именно на нём основан русский вариант перевода.

Перевод на русский осуществлен Верой Марковой. Встречается неполное издание — т. н. «Избранные страницы».

Литература

• Горегляд В. Н. Дневники и эссе в японской литературе X-XIII вв. / Ответственный редактор О. Л. Фишман. — М.: Наука, 1975. — 2800 экз.

Ссылки

• [web.archive.org/web/20140526055514/www.h3.dion.ne.jp/~urutora/makurapage.htm «Записки у изголовья»]  (яп.)

Отрывок, характеризующий Записки у изголовья

Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.