Землетрясения в Алма-Ате

Алма-Ата и её окрестности относятся к Алматинскому сейсмоактивному району 9-балльной зоной юго-востока Казахстана. Наиболее сильные землетрясения: Кемино-Чуйское (20 июня 1936), Чиликское (30 ноября 1967), Сары-Камышское (5 июня 1970), Джамбулское (10 мая 1971), названные по географическому нахождению эпицентра.

Научным центром, занимающимся прогнозированием и изучением землетрясений, является институт сейсмологии. Систематические сведения о землетрясениях известны со второй половины XIX века, в связи с геологическим изучением Семиречья экспедициями горных инженеров А. С. Татаринова и И. В. Игнатьева.

28 мая (9 июня) 1887 года произошло Верненское землетрясение, разрушившее 1799 каменных и 839 деревянных одно-, двух- и более этажных зданий глиняной обработки в центральной части.

Оно произошло в 04:35 по местному времени вблизи города Верный (ныне Алматы) с магнитудой 7,3 по шкале Рихтера. Его очаг располагался на северном склоне Заилийского Алатау в 10 - 12 километрах к югу от города на глубине около 60 километров. За землетрясением последовали  многочисленные ощутимые афтершоки.

Выяснение геологических причин землетрясения, его размеров и последствий, выбор нового места для Верного поручили профессору Петербургского горного института И. В. Мушкетову. Общая площадь разрушений по оценке учёного составила более 2000 кв. км. Эпицентр землетрясения находился на северном склоне Заилийского Алатау на высоте 1500—1800 м в 10-12 км южнее Верного. И. В. Мушкетов подобрал кадры для верненской метеостанции (П. М. Зенков, О. Баум, К. А. Ларионов) и приобрёл сейсмограф в 1889 году.

За 2 года с 1887 по 1890 в районе Верненского землетрясения было зафиксировано свыше 600 подземных толчков. Научные выкладки Мушкетова легли в основу «Правил о возведении зданий, наиболее устойчивых от разрушительных действий землетрясения на основании науки и опыта», утверждённых Семиреченским областным правлением 8 ноября 1888 года. По этим правилам или нормам велось дальнейшее антисейсмическое строительство Верного. Интенсивные землетрясения произошли 13 июня (12 июля) 1899 году (Чиликское) и 22 декабря 1910 (4 января 1911) (Кеминское). Первое охватило огромный район. Землетрясение ощущали в Павлодаре, в Семипалатинске, Верном, где были разрушены постройки. Следующее Кеминское землетрясение было зарегистрировано в Главной физической обсерватории (ныне ГГШ им. А. И. Войсекова, Пулково) русским геофизиком академиком Петербургской АН Б. Б. Голициным и оценено в 11-12 баллов по сейсмической шкале. По своей мощности оно не уступало землетрясению 1887 года, однако разрушений и жертв было значительно меньше, так как при строительстве Верного использование опыта местных зодчих и строителей увязывалось с поисками новых конструкторских систем.

Инженер А. П. Зенков писал по этому поводу: «С глубокой верой за успехи будущего я не боюсь за наш город, за нашу Семереченскую и в то же время сейсмическую область. Я верю в его будущее. Я верю, что недалеко то время, когда наш город украсится солидными в несколько этажей каменными, бетонными и другими долговечными строениями» («Семиреченские областные ведомости», 1911 год, 8 марта).

Верненское землетрясение 1910-11 изучалось экспедицией под руководством учёного геолога К. И. Богдановича.

Отрывок, характеризующий Землетрясения в Алма-Ате

– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.