Павловский кадетский корпус

Па́вловский каде́тский ко́рпус (19.02.1829−25.08.1863) — военное учебное заведение в Санкт-Петербурге; до 1829:

1794−9.10.1797 — Гатчинский сиротский дом;

9.10.1797−23.12.1798 — Дом военного воспитания;

23.12.1798−19.02.1829 — Императорский военно-сиротский дом.

Сиротский дом

В 1794 году цесаревичем Павлом Петровичем учреждён Гатчинский сиротский дом. (Не путать с Гатчинским сиротским институтом.)

9 октября 1797 года на основе Гатчинского сиротского дома образован Дом военного воспитания.

23 декабря 1798 года по Высочайшему повелению императора Павла I Дом военного воспитания преобразован в Императорский военно-сиротский дом в Санкт-Петербурге, для воспитания бедных сирот обоего пола. Дом делился на 2 отделения: благородное и солдатское. В 1-м было 200 мальчиков и 50 девочек, a во 2-м — 800 мальчиков и 50 девочек.

Директором Императорского военно-сиротского дома был назначен майор Веймарн.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Воспитанники благородного мужского отделения назывались кадетами и обучались по сокращённой программе кадетских классов. По окончании курса обучения кадеты производились в офицеры армии и лишь в виде исключения назначались в гвардию и специальные войска.

В солдатских отделениях воспитанники обучались Закону Божию, чтению, письму, арифметике и, по достижении 18 лет, определялись на действительную службу в войсковой части, в которой находились их отцы.

Обучение в женских отделениях производилось по программам, аналогичным программам обучения в мужских классах, но без математики и военных наук, а также, с добавлением различных рукоделий. По достижении воспитанницами шестнадцати лет родителям предоставлялось право забрать детей к себе, но при условии, «буде могут их содержать благопристойно». В противном случае воспитанницы оставались в ведении военно-сиротского дома и поступали «в партикулярные дома на урочное время с договором». При выходе замуж девицы получали приданое: благородные — 300 рублей из сумм кабинета Его Величества и 200 рублей из сумм дома; солдатские дочери — 200 рублей из кабинета и 100 рублей из заведения.

20 августа 1805 года солдатское отделение было расформировано, а его воспитанники распределены в гвардейские и армейские полки.

6 сентября 1806 года девичье отделение переведено в отдельное помещение.

12 декабря 1816 года штат увеличен до 500 кадет, причём в это число введено 30 унтер-офицеров.

Кадетский корпус

19 февраля 1829 года военно-сиротский дом был уравнен по своей организации с остальными кадетскими корпусами и наименован в честь своего основателя Павловским кадетским корпусом. Одновременно из него было окончательно выделено девичье отделение, которое было названо Павловским институтом благородных девиц.

Первым директором Павловского кадетского корпуса был генерал-лейтенант К. Ф. Клингенберг (1829−1843), последним — генерал-майор П. С. Ванновский (1861−1863).

25 августа 1863 года при переформировании военно-учебных заведений Павловский кадетский корпус упразднён, и старшинство его передано в Павловское военное училище.

Источники

• Генерал-лейтенант Кренке В. Д. «Кадетский быт двадцатых-тридцатых годов. 1826−1834» [books.google.com/books?id=-Ic8AQAAIAAJ&pg=PA110#v=onepage&f=false Ч. 1], [books.google.com/books?id=okEFAAAAYAAJ&pg=PA344#v=onepage&q&f=false Ч. 2].
• Полковник Тимченко-Рубан И. Р. «Из воспоминаний о прожитом» — [books.google.com/books?id=BZM8AQAAIAAJ&lpg=PA332&ots=Nrd2Qonkqv&pg=PA332#v=onepage&f=false Ч. 1], [books.google.com/books?id=BZM8AQAAIAAJ&lpg=PA332&ots=Nrd2Qonkqv&pg=PA610#v=onepage&q&f=false Ч. 2], [books.google.com/books?id=mTYFAAAAYAAJ&lpg=PA111&pg=PA94#v=onepage&q&f=false Ч. 3] Учеба в Павловском КК, служба в Павловском и Петровском - Полтавском КК.
• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• [www.memoirs.ru/rarhtml/Anucin_IV90_9.htm Анучин Д. Г. К истории Императорского военно-сиротского дома и Павловского кадетского корпуса // «Исторический вестник», 1890. — Т. 41. — № 9. — С. 613−620.]

Отрывок, характеризующий Павловский кадетский корпус

– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.