Ипат

Ипат (Hýpatos, греч. ὕπατος — «высочайший», мн. hýpatoi; итал. hypatus, ypatus, ipato) — византийский придворный титул, соответствующий латинскому титулу «консул» и первоначально являвшийся лишь калькой с оригинального названия. Женская форма этой должности ипатиса (hypátissa, греч. ὑπάτισσα). Также существовал вариант титула для ушедших с должности ипатов — Апоипат (apó hypátōn, греч. ἀπὸ ὑπάτων — экс-ипат, буквально: «из числа ипатов»), введённый в употребление при императоре Маркиане в середине V века. В результате опять калькирования римских понятий возникли также субверсии данного титула — анфипат (вице-ипат, проконсул), дисипат («лицо, имевшее консульство дважды», бис-консул) и протанфипат. Также «ипатом философов» (греч. ὕπατος τῶν φιλοσόφων) официально именовался глава философской академии в Константинополе.

Провозглашение ординарных консулов в период поздней античности было нерегулярным событием, и после разделения Римской империи в 395 году сан консула-ипата превратился фактически в почётный титул, который к тому же стремительно девальвировал, и посему иногда оставался вакантным в течение многих лет.

По сигиллографическим свидетельствам, с VI-го по IX-ый века существовало множество византийских бюрократов в этом сане, которые, как правило, занимали средние звенья административной и налоговой иерархий. В начале X века ипаты занимали в имперской придворной иерархии 12-ое место, после спатариев, и, согласно «Клиторологию Филофея», это было одним из нижних званий, предназначенных для «бородатых» (т.е. не-евнухов). Знаком отличия (βραβείον, brabeion) этого сана в то время являлся диплом. В «Эскуриальском тактиконе», составленном около 975 года, ипат предстаёт скорее регулярной должностью, наделённой правом взимания судебных пошлин, нежели просто почётным званием. В XI веке сан ипата стал постепенно смещаться вниз в имперской иерархии, а в XII — исчезает из хроник.

Звание в качестве почётного часто присваивалось правителям южно-итальянских городов-государств Тирренского побережья, которые признавали византийскую власть в IX-XI веках. В конце концов, с ослаблением византийской мощи в регионе, эти правители стали употреблять более привычные латинские названия, такие как «консул» и «дукс», эквивалентное титулу герцога. Самыми известными из таких ипатов были представители города Гаэта. Ипат Иоанн I Гаэтский получил почётный титул патрикия от византийского императора, в качестве награды за победы над сарацинами. В этом же городе, чуть позднее, во время правления Доцибила II Гаэта и его жены Орании, в первой половине X-го века, женский титул «ипатиса» (итал. ipatessa) был заменён на «doúkissa» (итал. ducissa).

Литература

• Bury John Bagnell. [archive.org/details/imperialadminist00buryrich The Imperial Administrative System of the Ninth Century - With a Revised Text of the Kletorologion of Philotheos]. — London: Oxford University Press, 1911.
• Kazhdan, Alexander P., ed. (1991), The Oxford Dictionary of Byzantium, New York and Oxford: Oxford University Press, ISBN 978-0-19-504652-6 

Отрывок, характеризующий Ипат

Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.