Ружич, Йован
 Йован Ружич
| ||
| ||
| Общая информация | ||
| Прозвища | Дядя Йова (серб. Čika Jova) Пушечное ядро (фр. Boulet de canon) | |
| Родился | Белград, Сербия | |
| Гражданство |  Сербия  Югославия
| |
| Позиция | защитник, полузащитник, нападающий | |
| Информация о клубе | ||
| Клуб | ||
| Карьера | ||
| Молодёжные клубы | ||
| 1911 | Српски мач
| |
| 1912 | Славия (Белград)
| |
| Клубная карьера* | ||
| 1913—1915 | Велика Сербия
| |
| 1916 |  Сент-Этьен
| |
| 1916 | Ницца
| |
| 1917—1919 | АСФ (Париж)
| |
| 1919—1924 | Югославия (Белград)
|
120 (?) |
| Национальная сборная** | ||
| 1920 | Королевство СХС
|
2 (1) |
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах. | ||
Йо́ван Ру́жич (серб. Јован Ружић / Jovan Ružić; 12 декабря 1898, Белград, Сербия — 25 сентября 1973, Белград, СФРЮ) — югославский сербский футболист, защитник, полузащитник, нападающий. Первый серб, игравший в составе сборной Югославии (Королевства СХС).[1] Участник Олимпиады 1920 года.
Содержание
Карьера
Клубная
Футболом начал заниматься в 1911 год в белградском клубе «Српски мач», в следующем, 1912 году продолжил занятия в белградской «Славия», а в 1913 году стал одним из основателей и первых игроков белградского клуба «Велика Сербия», в составе которого в возрасте 15 лет сыграл свой первый официальный матч. Зимой 1915-1916 годов, из-за неудачного для Сербии хода войны, вместе с отступавшей сербской армией пересёк границу Албании, откуда затем перебрался во Францию, где продолжил заниматься футболом. В 1916 году сначала играл за команду города Сент-Этьен, затем перешёл в клуб «Ницца», а с 1917 по 1919 год, когда изучал право в качестве студента в Париже, выступал за местный клуб АСФ, в итоге став первым в истории сербским футболистом, игравшим в основном составе французских клубов. Йован пользовался большой популярностью у болельщиков во Франции, а благодаря своему очень сильному удару, получил в прессе прозвище «Пушечное ядро» (фр. Boulet de canon). В 1919 году вернулся на родину, где продолжил выступать за к тому времени уже сменивший название на «Югославию» свой старый клуб, в составе которого в этот период сыграл 120 матчей и стал, в составе команды, один раз чемпионом Королевства СХС в 1924 году, после чего завершил карьеру игрока, за время которой успел поиграть на всех футбольных позициях, за исключением вратаря. Помимо этого, провёл 5 матчей за сборную Белграда[1].
В сборной
В составе главной национальной сборной Королевства СХС дебютировал 28 августа 1920 года, в матче против сборной Чехословакии на Олимпиаде 1920 года, эту встречу его команда проиграла со счётом 0:7, а последний раз сыграл в следующем, «утешительном» матче на этой Олимпиаде, 2 сентября против сборной Египта, тогда же забил и свой единственный гол за сборную, ставший вторым в её истории, однако, этот матч тоже был проигран, на этот раз со счётом 2:4[2]. Помимо этого, Йован стал первым сербом, игравшим в составе сборной Югославии (Королевства СХС), поскольку кроме него на поле в первом в истории сборной матче вышли 9 хорватов и 1 словенец[1].
После карьеры
Ещё до завершения карьеры игрока с 1921 года Ружич работал футбольным арбитром, после завершения карьеры игрока продолжил работать рефери, всего отсудив около 950 игр. Работал и функционером. В 1925 году окончил юридический факультет Белградского университета.
Умер Йован Ружич на 75-м году жизни 25 сентября 1973 года в Белграде[1].
Достижения
Командные
Напишите отзыв о статье "Ружич, Йован"
Примечания
Ссылки
- [fifa.com/worldfootball/statisticsandrecords/players/player=293237 Статистика на сайте FIFA] (англ.)
| Сборная КСХС — Олимпийские игры 1920
| ||
|---|---|---|
|
|
вр Врджюка • защ Жупанчич • защ Поробич • защ Рупец • защ Тавчар • защ Шифер • пз Врагович • пз Дубравчич (к) • пз Гранец • пз Симич • пз Шольц • нап Коич • нап Першка • нап Ружич • нап Циндрич • Йопантевич • Поич • Тренер Велько Угринич | |
Отрывок, характеризующий Ружич, Йован
Княжна ошиблась ответом.– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]
Прочтя до этого места, княжна Марья вздохнула и оглянулась в трюмо, которое стояло направо от нее. Зеркало отразило некрасивое слабое тело и худое лицо. Глаза, всегда грустные, теперь особенно безнадежно смотрели на себя в зеркало. «Она мне льстит», подумала княжна, отвернулась и продолжала читать. Жюли, однако, не льстила своему другу: действительно, и глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты. Но княжна никогда не видала хорошего выражения своих глаз, того выражения, которое они принимали в те минуты, когда она не думала о себе. Как и у всех людей, лицо ее принимало натянуто неестественное, дурное выражение, как скоро она смотрелась в зеркало. Она продолжала читать: 211
«Tout Moscou ne parle que guerre. L'un de mes deux freres est deja a l'etranger, l'autre est avec la garde, qui se met en Marieche vers la frontiere. Notre cher еmpereur a quitte Petersbourg et, a ce qu'on pretend, compte lui meme exposer sa precieuse existence aux chances de la guerre. Du veuille que le monstre corsicain, qui detruit le repos de l'Europe, soit terrasse par l'ange que le Tout Рuissant, dans Sa misericorde, nous a donnee pour souverain. Sans parler de mes freres, cette guerre m'a privee d'une relation des plus cheres a mon coeur. Je parle du jeune Nicolas Rostoff, qui avec son enthousiasme n'a pu supporter l'inaction et a quitte l'universite pour aller s'enroler dans l'armee. Eh bien, chere Marieie, je vous avouerai, que, malgre son extreme jeunesse, son depart pour l'armee a ete un grand chagrin pour moi. Le jeune homme, dont je vous parlais cet ete, a tant de noblesse, de veritable jeunesse qu'on rencontre si rarement dans le siecle оu nous vivons parmi nos villards de vingt ans. Il a surtout tant de franchise et de coeur. Il est tellement pur et poetique, que mes relations avec lui, quelque passageres qu'elles fussent, ont ete l'une des plus douees jouissances de mon pauvre coeur, qui a deja tant souffert. Je vous raconterai un jour nos adieux et tout ce qui s'est dit en partant. Tout cela est encore trop frais. Ah! chere amie, vous etes heureuse de ne pas connaitre ces jouissances et ces peines si poignantes. Vous etes heureuse, puisque les derienieres sont ordinairement les plus fortes! Je sais fort bien, que le comte Nicolas est trop jeune pour pouvoir jamais devenir pour moi quelque chose de plus qu'un ami, mais cette douee amitie, ces relations si poetiques et si pures ont ete un besoin pour mon coeur. Mais n'en parlons plus. La grande nouvelle du jour qui occupe tout Moscou est la mort du vieux comte Безухой et son heritage. Figurez vous que les trois princesses n'ont recu que tres peu de chose, le prince Basile rien, est que c'est M. Pierre qui a tout herite, et qui par dessus le Marieche a ete reconnu pour fils legitime, par consequent comte Безухой est possesseur de la plus belle fortune de la Russie. On pretend que le prince Basile a joue un tres vilain role dans toute cette histoire et qu'il est reparti tout penaud pour Petersbourg.
