Калмыкова, Лукерья Васильевна
Лукерья Васильевна Калмыкова, в девичестве Губанова (29 марта 1841, Таврическая губерния[1]—15 декабря 1886[1]) — один из видных деятелей и лидер духоборов. Супруга лидера духоборов, Петра Калмыкова.
Лукерья Калмыкова родилась в семье Василия Никифоровича и Аграфены Савельевны Губановых в 1840 году. Через год семья уехала в Грузию, где поселилась в селе Горелом. В возрасте 16 лет её руки стал добиваться Пётр Калмыков, молодой лидер духоборов. Вместе они прожили недолго — 7 лет, после чего Пётр скончался[1].
В 1864 году после смерти своего супруга, Калмыкова стала лидером духоборов. Она правила духоборческими общинами 22 года. При ней начался расцвет духоборческого быта: она часто бывала в сёлах, оказывала любую помощь неимущим, развивала хозяйство[2]. Особенное внимание было уделено лошадям, которые выращивались духоборами и вывозились во множество районом России и за границу[3]. Также Калмыкова создавала положительный образ духоборов у царствующей власти, управляя почтовыми и транспортными перевозками в районах проживания духоборов[3].
Они (духоборцы)... заставили все окрестное население уважать себя и на далекой окраине, казалось, высоко подняли русское знамя. Раскинувшиеся в трех губерниях, среди нищенского туземного населения, цветущие села их выявляли из себя отрадный вид оазисов, а с политической стороны представлялись этапными пунктами русского дела и влияния в крае. Георгий Шервашидзе.
Часто Калмыкова использовала телесные наказания для особо провинившихся членов общин. Наибольшей проблемой духоборов Лукерья видела пьянство. Она придумала оригинальный способ борьбы с недугом — заставляла пьющих пройти голыми по деревне. Во время войны с Турцией Калмыкова смогла договориться с Великим князем Михаилом Николаевичем, чтобы духоборы, подлежащие призыву в армию, не участвовали в военных действиях, а лишь исполняли роль перевозчиков провианта солдатам[2], в частности духоборческая община смогла выставить для этого дела около 4 тысяч фургонов, и медиков, создавая лазареты[3]. Несмотря на весь свой авторитет, Лукерья пользовалась подлинной любовью всего духоборческого общества, в частности, они называли её исключительно ласково «Лушечкой» или «Лушечкой Блаженной»[2].
Также Калмыкова запомнилась пророчеством о будущем исходе духоборов из России и расколе в среде движения:
Милые мои! Духоборцам предстоит великая борьба — освободиться от пролития крови человеческой. Как желала бы я, чтобы духоборцы были все заедино, но может случиться, что духоборцы расколются между собой, и это будет огромное несчастье. Духоборцам суждено будет покинуть нашу родину и побывать в далеких странах для испытания их веры и дня прославления Господа, но говорю вам, где бы духоборцы ни были, где бы они ни ходили, они должны возвратиться на это место. Это место им обетованное, и когда возвратятся — духоборцы найдут себе покой и утешение[2].
Напишите отзыв о статье "Калмыкова, Лукерья Васильевна"
Примечания
- ↑ 1 2 3 В. Д. Бонч-Бруевич. Материалы к истории и изучению русского сектантства и раскола. — Санкт-Петербург: Б. М. Вольфа, 1908.
- ↑ 1 2 3 4 А. А. Родионов. СССР - Канада. Записки последнего советского посла. — Москва: Алгоритм, 2007.
- ↑ 1 2 3 Алла Беженцева. Страна Духобория. — Тбилиси: Международный культурно-просветительский Союз «Русский клуб», 2007.
|
Это заготовка статьи по духоборам. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
| Лидеры духоборов до раскола
Колесников (1755—1775) ○ Побирохин (1775—1790) ○ С.И.Капустин (1790—1820) ○ В. С. Калмыков (1820—1832) ○ И.В. Калмыков (1832—1841) ○ П.И. Калмыков (1854—1864) ○ Л.В. Калмыкова (1841—1886) ○ М.В.Губанов (1887—1930) и П.В.Веригин (1887—1924) |
Отрывок, характеризующий Калмыкова, Лукерья Васильевна
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
