Михаил Николаевич
Поделись знанием:
Оба великих князя получили боевое крещение при Инкермане. Русский главнокомандующий А. С. Меншиков решил нанести главный удар по английскому корпусу на Инкерманских высотах и разрезать союзную армию пополам, введя затем в дело крупные конные силы и сняв тем самым блокаду Севастополя. 24 октября 1854 г. русские войска атаковали позиции союзников, но из-за густого тумана сражение разбилось на ряд отдельных схваток. Подоспевший 2-й французский корпус вынудил русские войска отступить, понеся серьёзные потери. За отличие в бою у Инкерманских высот великий князь Михаил 7 ноября был награждён орденом св. Георгия 4-й степени.
— сделать следующее. Все полки и батальоны (регулярные и казачьи) должны были представить историю их жизни на Кавказе и действий против горцев. Офицерам, избиравшимся для подобной миссии, давались льготы от исполнения служебных обязанностей и увольнения для поиска архивных материалов. Кроме того, предлагалось привлечь к проекту и «…всех военных и других званий лиц, у кого окажутся какие-либо записки и воспоминания, имеющие какое-либо отношение к событиям минувшей войны…» Уже через два года «Высочайшая инициатива» получила практическое исполнение. А в 1876 г. в Тифлисе вышел I том посвящённого истории Кавказских войн «Кавказского сборника». Всего в продолжение 1876—1912 гг. военно-исторический отдел штаба Кавказского военного округа издал 32 тома «КС».
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.
В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.
Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.
Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
Великий князь Михаил Николаевич<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> </td></tr>
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">портрет работы Эрнста Липгарта (1913 год)</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> | ||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 13 июля 1881 — 23 августа 1905 | ||||||||||||||||||||||||
| Предшественник: | Великий князь Константин Николаевич | |||||||||||||||||||||||
| Преемник: | граф Д. М. Сольский | |||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||
| 6 декабря 1862 — 23 июля 1881 | ||||||||||||||||||||||||
| Предшественник: | князь А. И. Барятинский | |||||||||||||||||||||||
| Преемник: | должность упразднена | |||||||||||||||||||||||
| Рождение: | 13 (25) октября 1832 Петергоф, Российская империя | |||||||||||||||||||||||
| Смерть: | 5 (18) декабря 1909 (77 лет) Канны, Франция | |||||||||||||||||||||||
| Род: | Романовы | |||||||||||||||||||||||
| Отец: | Николай I | |||||||||||||||||||||||
| Мать: | Александра Фёдоровна | |||||||||||||||||||||||
| Супруга: | Ольга Фёдоровна | |||||||||||||||||||||||
| Дети: | Николай, Анастасия, Михаил, Георгий, Александр (Сандро), Сергей, Алексей | |||||||||||||||||||||||
| Военная служба | ||||||||||||||||||||||||
| Годы службы: | 1846—1909 | |||||||||||||||||||||||
| Род войск: | Артиллерия | |||||||||||||||||||||||
| Звание: | генерал-фельдмаршал | |||||||||||||||||||||||
| Сражения: | Крымская война | |||||||||||||||||||||||
| Награды: |
| |||||||||||||||||||||||
Великий князь Михаи́л Никола́евич (13 (25) октября 1832, Петергоф, Российская империя — 5 (18) декабря 1909, Канны, Франция) — четвёртый и последний сын императора Николая I и его супруги Александры Фёдоровны; военачальник и государственный деятель; генерал-фельдмаршал (1878[1]), генерал-фельдцейхмейстер (1852). Председатель Государственного совета (1881—1905).
Содержание
Биография
Родился 25 октября 1832 в городе Петергофе, назван в честь младшего брата Николая I великого князя Михаила Павловича. Получил образование под наблюдением Августейших родителей.
В 1843 и 1844 годах Михаил Николаевич вместе со своими братьями Николаем и Константином проходил практику на люгере «Ораниенбаум», выходя в Финский залив[2].
В службу вступил в 1846 году; генерал-фельдцейхмейстер с 1852 года; с 26 ноября 1852 года по 20 мая 1855 года — командир гвардейской артиллерийской бригады. С началом Крымской войны Михаил находился при действующей армии. Отправляя своих сыновей — великих князей Николая и Михаила — в Крым, император сказал:
|
Если есть опасность, то не моим детям избегать её! | 
|
С 20 мая 1855 года по 26 августа 1856 года Михаил Николаевич — командир артиллерии гвардейских пехотного и резервного кавалерийского корпусов; с 26 августа 1856 года по 16 августа 1857 года — начальник 2-й лёгкой Гвардейской кавалерийской дивизии; с 16 августа 1857 по 9 февраля 1860 года — начальник артиллерии Отдельного гвардейского корпуса; с 9 февраля 1860 года по 6 декабря 1862 года — главный начальник военно-учебных заведений Военного министерства.
6 декабря 1862 года назначен наместником Его Императорского Величества на Кавказе и командующим Кавказской армией, со всеми правами главнокомандующего действующей армией; 19 апреля 1864 года назначен главнокомандующим действующей армией; 23 июля 1881 года уволен от должности наместника и главнокомандующего Кавказской армией.
1 (13) марта 1881, около 2 часов пополудни, был на чае в Михайловском дворце у великой княгини Екатерины Михайловны, где присутствовал также его брат император Александр II, смертельно раненый при возвращении в Зимний дворец около 2 часов 25 минут пополудни[3]; прибыл на место покушения вскоре после второго взрыва (смертельного для императора), отдавал распоряжения и приказания на месте происшествия[4].
Назначен председателем Государственного совета 14 июля 1881 года.
Именным Высочайшим указом от 24 августа 1905 года[5] назначен почётным председателем Государственного совета.
в феврале 1865 г. Августейший Наместник поручил кавказским администраторам — дабы
|
|
сохранить для потомства по возможности полное и подробное повествование тех подвигов, которые совершены были частями войск и отдельными лицами в течение продолжавшейся шестьдесят лет непрерывной войны с горцами… |
|
Чины и звания
- Вступил в службу (02.07.1846)[6]
- Подпоручик (Выс. пр. 02.07.1846);
- Поручик (Выс. пр. 13.10.1847);
- Капитан (Выс. пр. 30.08.1849);
- Назначен флигель-адъютантом к Его Императорскому Величеству (Выс. пр. 23.04.1850);
- Полковник (Выс. пр. 13.10.1850);
- Свиты Его Величества генерал-майор (Выс. пр. 26.11.1852);
- Назначен генерал-адъютантом к Его Императорскому Величеству (Выс. пр. 25.01.1856);
- Генерал-лейтенант (Выс. пр. 27.08.1856);
- Генерал от артиллерии (Выс. пр. 30.08.1860);
- Генерал-фельдмаршал (Выс. пр. 16.04.1878).
Предки
Семья
В 1857 году, в возрасте 25 лет, великий князь Михаил Николаевич женился на Цецилии Баденской (в православии Ольга Фёдоровна) — младшей дочери великого герцога Баденского Леопольда, племяннице Императрицы Елизаветы Алексеевны (супруги Императора Александра I). В браке с ней имел шестерых сыновей и одну дочь[7] :
- Николай Михайлович (14 апреля 1859—1919)
- Анастасия Михайловна (16 июля 1860—1922)
- Михаил Михайлович (4 октября 1861—1929)
- Георгий Михайлович (11 августа 1863—1919)
- Александр Михайлович (Сандро) (1 апреля 1866—1933)
- Сергей Михайлович (25 сентября 1869—1918)
- Алексей Михайлович (16 декабря 1875—1895)
Двор
В 1857—63 годах, к свадьбе великого князя и принцессы, по проекту придворного архитектора Андрея Штакеншнейдера на Дворцовой набережной был возведён Ново-Михайловский дворец. Кроме того, в казну перешёл дом 6 (дом П. Ф. Балка) на Миллионной улице, который был перестроен под служебный корпус дворца великого князя Михаила Николаевича. В здании расположились запасный дом и Конюшенный двор великого князя.[8]. После кончины великого князя в декабре 1909 года двор был упразднён.
Михайловка (также «Михайловская дача» или «Михайловское имение») — дворцово-парковый ансамбль XIX века на Петергофской дороге, принадлежавший Михаилу Николаевичу и великокняжеской линии Михайловичей.
Владел имением Дудергофское (184 десятин, наследовал у матери в 1861 г.) в Петергофском уезде, имением Ай-Тодор в Гаспре Ялтинского уезда (первоначально 69 десятин, затем увеличилось до 200 десятин), имением Грушевское в Екатеринославской, Херсонской и Таврической губ. (75066 десятин), имением Циглировка в Константиноградском уезде Полтавской губ. (14 тыс. 122 десятин), владением Варданэ в Черноморской губ. (8000 десятин, пожаловано в 1871 году), имением Боржоми в Горийском уезде Тифлисской губ. (69 тыс. 513 десятин, пожаловано в 1872 году). Купил в рассрочку до 1923 г. у Общества восстановления христианства 1509 десятин (земли Караязского имения в Тифлисской губернии).
Награды
При совершении Святого Таинства Крещения получил имя Святого Архистратига Божия Михаила и Императорские ордена Святого Апостола Андрея Первозванного, Святого Александра Невского, Святой Анны 1-го класса.
Вместе с державным братом 7 (20) ноября 1854 года он Высочайше пожалован был военным орденом Святого великомученика и Победоносца Георгия 4-го класса «В воздаяние за мужество, оказанное Им в сражении при Севастополе 24-го числа минувшего Октября, и за неустрашимость, коею Он отличился при посещении после того Севастопольских бастионов и батарей, под смертоносным неприятельским огнём». В 1862 году Высочайше пожалован орденом Святого равноапостольного Великого Князя Владимира 1-го класса — редкой наградой для членов Императорской Фамилии.
15 (27) июня 1864 года «За покорение Западного Кавказа» Высочайшим Манифестом Государь Александр II Николаевич жалует Великого Князя Михаила орденом Святого великомученика и Победоносца Георгия 2-го класса. 9 (21) октября 1877 года «За разбитие наголову Кавказскими войсками, под личным предводительством Его Высочества, армии Мухтара-Паши в кровопролитном бою, 3-го Октября 1877 года, на Аладжинских высотах и принуждение большей части оной сложить оружие» пожалован был орденом Святого Георгия 1-го класса.
- Орден Святого Андрея Первозванного (13.10.1832)[6];
- Орден Святого Александра Невского (13.10.1832);
- Орден Святой Анны 1-й ст. (13.10.1832);
- Орден Святого Георгия 4-й ст. за сражение при Инкермане (07.11.1854);
- Орден Святого Владимира 1-й ст. (01.01.1863);
- Золотая драгунская сабля с надписью «За храбрость» (19.03.1863);
- Орден Святого Георгия 2-й ст. (02.07.1864);
- Золотая шпага с бриллиантами и изумрудами с надписью «За окончательное покорение Кавказа» (02.07.1864);
- Орден Белого орла (1865);
- Орден Святого Станислава 1-й ст. (11.06.1865);
- Орден Святого Георгия 1-й ст. (09.10.1877);
- Бухарский Орден Солнце Александра (05.1898);
- Золотая медаль «За труды по освобождению крестьян» (19.04.1861);
- Знак отличия за XL лет беспорочной службы (1888);
- Портреты Николая I, Александра II, Александра III и Николая II с бриллиантами для ношения на груди (14.05.1896);
- Знак отличия за LX лет беспорочной службы на Георгиевской ленте (1908);
- Серебряная медаль «За защиту Севастополя»;
- Бронзовая медаль «В память войны 1853—1856»;
- Серебряная медаль «За покорение Чечни и Дагестана»;
- Медаль «За покорение Западного Кавказа»;
- Медаль «В память русско-турецкой войны 1877—1878»;
- Серебряная медаль «1 марта 1881 года»;
- Тёмно-бронзовая медаль «В память коронации императора Александра III»;
- Медаль «В память царствования императора Александра III»;
- Медаль «В память 50-летия защиты Севастополя» (05.10.1904);
- Крест «За службу на Кавказе»;
- Знак, установленный в память успешного введения в действие крестьянских положений 19 февраля 1861 года.
Иностранные[9]:
- Прусский Орден Чёрного орла (1838);
- Прусский Орден Красного орла (1838);
- Вюртембергский Орден Вюртембергской короны 1-й ст. (13.10.1847);
- Нидерландский Орден Нидерландского льва (30.08.1849);
- Австрийский Орден Святого Стефана, большой крест (17.02.1851);
- Саксонский Орден Рутовой Короны (27.02.1852);
- Баварский Орден Святого Губерта (19.03.1852);
- Неаполитанский Орден Святого Фердинанда и Заслуг (02.05.1852);
- Пармский Константиновский орден Святого Георгия (10.05.1852);
- Гессен-Дармштадтский Орден Людвига (28.05.1852);
- Баденский Орден Верности (29.05.1852);
- Баденский Орден Церингенского льва (29.05.1852);
- Веймарский Орден Белого сокола (07.06.1852);
- Сардинский Орден Аннунциаты (13.01.1857);
- Нассауский Орден Золотого льва Нассау (30.08.1860);
- Портрет персидского шаха (25.03.1865);
- Мекленбургский-Шверенский Крест «За военные заслуги» 1-й и 2-й ст. (13.11.1877);
- Шведский Орден Серафимов (15.02.1892);
- Прусский орден Pour le Mérite;
- Румынский Орден Звезды Румынии 1-й ст.;
- Турецкий Орден Османие 1-й ст.;
- Прусский Орден Дома Гогенцоллернов с цепью;
- Румынская Медаль «За военные заслуги».
Памятники
До революции великому князю Михаилу Николаевичу небольшие памятники были установлены в городах:
- Боржом. Бронзовый бюст на высоком гранитном постаменте. Открыт 7 сентября 1913 г. в Реммертовском парке Боржома. Памятник был уничтожен после 1917 г.
- Петергоф. Бронзовая статуя великого князя на гранитном постаменте близ казарм Лейб- гвардии Конно-гренадерского полка. Открыт 10 июня 1914 г.. Автор памятника — полковник П. А. Самонов. Памятник бы уничтожен после 1917 г.
- Бронзовый бюст великому князю Михаилу Николаевичу был торжественно открыт 19 сентября 2010 г. в Адыгее на территории Михайло-Афонской Закубанской пустыни, напротив храма Архангела Михаила (скульптор А. А. Апполонов)
- Бронзовый бюст великому князю Михаилу Николаевичу был торжественно открыт 1 октября 2011 г. на территории Николо-Берлюковского мужского монастыря в селе Авдотьино, Московской области (скульптор А. А. Апполонов)
- Бронзовый бюст великому князю Михаилу Николаевичу был торжественно открыт 19 ноября 2013 г. в Санкт-Петербурге, на территории Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи (скульптор А. А. Апполонов)
Память
В честь его рождения была построена церковь во имя Воскресения Христова и св. Михаила Архангела в Коломне. Михайловская улица в Петергофе носит его имя. Посёлок Жилгородок до Великой Отечественной войны назывался Мишино в его честь.
- Nicholas I of Russia with 4 sons (engraving).jpg
Николай I и его сыновья. Михаил второй слева
- Grossfuerst Michael Nikolaievich of Russia Kriehuber.jpg
В 1852 году
- Mikhail Nikolaevich, 1865.jpg
В 1865 году
- 1903 ball - Mikh. Nik.jpeg
В наряде запорожского атамана
Напишите отзыв о статье "Михаил Николаевич"
Примечания
- ↑ Шилов Д. Н. Государственные деятели Российской империи. — СПб., 2002. — С. 475.
- ↑ Чернышёв А. А. Российский парусный флот. Справочник. — М.: Воениздат, 2002. — Т. 2. — С. 126. — 480 с. — (Корабли и суда Российского флота). — 5000 экз. — ISBN 5-203-01789-1.
- ↑ Время согласно: Описаніе событія 1-го марта 1881 года, составленное на основаніи показаній ста тридцати восьми свидѣтелей-очевидцевъ. // Правительственный Вѣстникъ. — 16 (28) апреля 1881. — № 81. — С. 2.
- ↑ Описаніе событія 1-го марта 1881 года, составленное на основаніи показаній ста тридцати восьми свидѣтелей-очевидцевъ. // Правительственный Вѣстникъ. — 16 (28) апреля 1881. — № 81. — С. 3.
- ↑ Правительственный Вѣстникъ. — 25 августа (7 сентября) 1905. — № 183. — С. 1.
- ↑ 1 2 Список генералам по старшинству. СПб 1909 г.
- ↑ [dlib.rsl.ru/viewer/01004169063#page13?page=13 Родословная книга Всероссiйскаго дворянства]. // Составилъ В. Дурасов. — Ч. I. — Градъ Св. Петра, 1906.
- ↑ [walkspb.ru/ulpl/millionnaya_ul.html Миллионная улица]
- ↑ Список генералам по старшинству. СПб 1906 г.
Литература
- Д. П. Струковъ. Августѣйшій генералъ-фельдцейхмейстеръ великій князь Михаил Николаевичъ. — СПб., 1906.
- Михаил Казовский — исторический роман «Любить нельзя расстаться» (М.: Амаркорд, 2011), где Михаил Николаевич — один из главных героев.
Ссылки
- [regiment.ru/bio/M/4.htm Биография на сайте «Русская императорская армия»]
- [www.hrono.ru/biograf/bio_m/mih_nik_r.html Биография на Хроносе]
- [www.otechestvo.org.ua/main/200510/2610.htm Багрянородный Великий Князь Михаил Николаевич Романов (к 173-летию со дня рождения]
Отрывок, характеризующий Михаил Николаевич
– Но если он неблагородный человек?– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.
В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.
Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.
Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
Категории:
- Родившиеся 25 октября
- Родившиеся в 1832 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Петергофе
- Умершие 18 декабря
- Умершие в 1909 году
- Умершие в Каннах
- Кавалеры ордена Святого апостола Андрея Первозванного
- Кавалеры ордена Святого Георгия I класса
- Кавалеры ордена Святого Георгия II класса
- Кавалеры ордена Святого Георгия IV класса
- Кавалеры ордена Святого Владимира 1 степени
- Кавалеры ордена Святого Александра Невского
- Кавалеры ордена Белого орла (Российская империя)
- Кавалеры ордена Святой Анны 1 степени
- Кавалеры ордена Святого Станислава 1 степени
- Кавалеры ордена Дома Гогенцоллернов
- Кавалеры ордена Чёрного орла
- Кавалеры ордена Pour le Mérite
- Кавалеры ордена Красного орла
- Кавалеры Большого креста Королевского венгерского ордена Святого Стефана
- Кавалеры Ордена Звезды Румынии
- Рыцари ордена Вюртембергской короны
- Кавалеры ордена Османие 1 степени
- Награждённые орденом Церингенского льва
- Кавалеры ордена Святого Губерта
- Кавалеры ордена Серафимов
- Председатели Государственного совета Российской империи
- Генерал-фельдмаршалы (Российская империя)
- Великие князья Российской империи
- Члены Государственного совета Российской империи
- Участники Крымской войны
- Участники Кавказских войн
- Участники Русско-турецкой войны (1877—1878)
- Кавалеры Высшего ордена Святого Благовещения
- Кавказские наместники
- Члены Александровского комитета о раненых
- Генерал-фельдцейхмейстеры
- Генерал-адъютанты (Российская империя)
- Флигель-адъютанты (Россия)
- Генерал-майоры Свиты
- Похороненные в Петропавловском соборе
