Долгоруков, Василий Владимирович

Василий Владимирович Долгоруков<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет кисти Георга-Христофора Грота</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб князей Долгоруковых</td></tr>
президент Военной коллегии
4 декабря 1741 — 11 февраля 1746
Монарх:	Елизавета Петровна
Предшественник:	Христофор Антонович Миних
Преемник:	Никита Юрьевич Трубецкой
1730 — 1731
Монарх:	Анна Иоанновна
Предшественник:	Михаил Михайлович Голицын
Преемник:	Христофор Антонович Миних
Вероисповедание:	православие
Рождение:	1667(1667) Российское царство
Смерть:	11 февраля 1746(1746-02-11) Санкт-Петербург, Российская империя
Род:	Долгоруковы
Отец:	Владимир Дмитриевич Долгоруков
Мать:	Татьяна Дмитриевна Лодыгина
Военная служба
Годы службы:	1700 — 1718, 1724 — 1731, 1741 — 1746
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Род войск:	пехота
Звание:	генерал-фельдмаршал
Командовал:	Преображенский лейб-гвардии полк, Персидский корпус, Военная коллегия
Сражения:	Северная война, Булавинское восстание, Прутский поход
Награды:

Васи́лий Влади́мирович Долгору́ков (январь 1667, Российское царство — 11 июля 1746, Санкт-Петербург, Российская империя) — князь из рода Долгоруковых, российский генерал-фельдмаршал, участник Северной войны и Русско-турецкой войны 1710 — 1713 годов, член Верховного тайного совета, президент Военной коллегии, кавалер орденов Святого апостола Андрея Первозванного (1711), Святого Александра Невского (25 апреля 1742), польского Белого орла и датского Слона.

Происхождение

Родился в 1667 году в семье боярина В. Д. Долгорукова, который приходился племянником полководцу Ю. А. Долгорукову.

В годы Северной войны

Служил в Преображенском полку. Участвовал в завоевании Курляндии в 1705 году и отличился при взятии Митавы. В феврале 1706 года в чине капитана гвардии откомандирован к гетману И. С. Мазепе; в том же году получил чин майора и командование 1-м батальоном лейб-гвардии Преображенского полка.

В апреле 1708 года во главе воинского отряда направлен на Дон для усмирения Булавинского бунта, в котором погиб его брат Юрий; к лету 1708 года жестоко подавил бунт. В январе получил звание лейб-гвардии подполковника, накануне Полтавской битвы принял командование Преображенским полком и содействовал полному поражению шведов. Вскоре после победы, в ноябре 1709 года официально сменил прежнего командира лейб-гвардии Преображенского полка фон Кирхена, получил при этом чин армейского генерал-майора.

В 1710 году во главе своего полка участвовал во взятии Выборга. В Прутском походе (1711) прикомандирован к генерал-фельдмаршалу Б. П. Шереметеву в качестве «начальника штаба». Когда русская армия была окружена турками, Долгоруков присоединился к предложению Б. П. Шереметева «проложить дорогу штыками или умереть».

Позже действовал в Померании, в 1713 году отличился при взятии Штеттина, получил от датского короля орден Слона.

В 1715 году назначен Петром I председателем особой комиссии, назначенной для исследования подлогов и расхищений по провиантской части, совершенных при участии А. Д. Меншикова; потом, за болезнью Петра, был послан им в Польшу «вместо себя, для лучшего управления дел», а в 1716—1717 годах сопровождал государя в его втором заграничном путешествии.

Опала

Несмотря на расположение Петра, Долгоруков не особенно сочувственно относился ко многим его реформам и примкнул к сторонникам и советникам царевича Алексея Петровича. Когда, в 1718 году, над царевичем был учреждён суд, Долгоруков якобы обронил фразу, что царевич как дурак повелся на уговоры отца. За это он был лишен чинов и навечно сослан в Соликамск. Только в день коронования императрицы Екатерины I, 7 мая 1724 года, ему разрешено было вновь вступить в службу с чином полковника.

При Екатерине I и Петре II

Екатерина I назначила его главнокомандующим войсками, сосредоточенными на Кавказе (1726). При Петре II Долгоруков был вызван в Москву родичами, желавшими иметь под рукой близкого им человека, пользовавшегося известностью в войске.

В 1728 году Долгоруков был произведён в генерал-фельдмаршалы и назначен членом Верховного тайного совета.

При Анне Иоанновне

После кончины Петра Долгоруков на заседании Верховного тайного совета 19 января 1730 года решительно воспротивился ограничению самодержавия, предложенному князьями Д. М. Голицыным и В. Л. Долгоруковым.

Благодаря этому, когда Долгоруковых постигла опала, В. В. Долгоруков был единственным членом этой фамилии, сохранившим своё положение. Но жестокое гонение, воздвигнутое на его родню, до такой степени раздражило его, что он имел неосторожность в резких выражениях порицать императрицу и 23 декабря 1731 года после доноса генерал-поручика принца Людвига Гессен-Гомбургского был арестован. В. В. Долгоруков был осуждён и приговорён к смертной казни, которую заменили тюремным заключением:

…в конце 1731 года издан был манифест, из которого узнали, что самый видный и самый почтенный из Долгоруких за какие-то таинственные преступления заточен в крепость…говорилось в манифесте.. «…приговорены они все к смертной казни. Однако ж мы но обыкновенной своей императорской милости от той смертной казни всемилостивейше их освободили, а указали: отобрав у них чины и движимое и недвижимое имение, послать в ссылку под караулом, а именно: князь Василья Долгорукова — в Шлиссельбург, а прочих — в вечную работу…»

В 1737 году Долгорукова из Шлиссельбурга перевели в крепость Ивангород, а в 1739 году, когда возникло дело о подложном духовном завещании Петра II, Долгоруков был пожизненно заключён в Соловецкий монастырь, хотя вся вина его заключалась в том, что он знал о замыслах своих родичей (в ряде других источников указывается, что Долгоруков был сразу после суда отправлен в Ивангород, а 8 лет спустя на Соловки).

При Елизавете Петровне

Императрица Елизавета (есть указание, что В. В. Долгоруков был её крёстным отцом) вызвала его снова ко двору, вернула ему фельдмаршальский чин и назначила президентом Военной коллегии. В этом звании он ввёл несколько существенных улучшений в организации русской армии и снабжении её вещевым довольствием.

Литература

• Долгоруковы и Долгорукие // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Кивлицкий Е. А., Лященко А. И., Ореус, И. И., Шубинский С. Н. Долгоруковы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Долгоруков, Василий Владимирович

«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.