Долгоруков, Василий Андреевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Долгоруков.
Василий Андреевич Долгоруков
Род деятельности:

генерал-адъютант, генерал от кавалерии, военный министр и шеф жандармов

Дата рождения:

7 марта 1804(1804-03-07)

Место рождения:

Москва, Российская империя

Гражданство:

Российская империя Российская империя

Дата смерти:

17 января 1868(1868-01-17) (63 года)

Место смерти:

Санкт-Петербург, Российская империя

Награды и премии:

Иностранные:

Князь Василий Андреевич Долгоруков (24 февраля (7 марта) 1804, Москва—5 (17) января 1868, Санкт-Петербург[1]) — русский генерал-адъютант, генерал от кавалерии, военный министр во время Крымской войны (1852-56). При Александре II — главноначальствующий III отделением Собственной Е. И. В. канцелярии и шеф жандармов (1856—1866).





Биография

Из рода Долгоруковых. Родился в семье статского советника князя Андрея Николаевича Долгорукова (1772—1834) и Елизаветы Николаевны Салтыковой. Его отец был внучатым племянником фельдмаршала Василия Долгорукова, мать — внучка обер-прокурора Я. П. Шаховского. Имел братьев Николая, Ивана (1796—1807), Илью, Сергея (1802—1832), Дмитрия (1808—1809), Владимира и сестёр Екатерину, Марию, Александру.

Получив домашнее образование, поступил в 1821 г. юнкером в л.-гв. Конный полк и был произведён 23 февраля 1823 в корнеты.

Находясь в день восстания декабристов 14 декабря 1825 во внутреннем карауле Зимнего дворца, он обратил на себя внимание Императора Николая I. Проходя на площадь, Государь спросил, может ли он на него надеяться. «Ваше Величество! Я — князь Долгоруков!» — отвечал молодой корнет. 5 сентября 1830 г. Долгоруков в чине штаб-ротмистра Конного полка был назначен флигель-адъютантом и в следующем году принял участие в усмирении польского мятежа и получил ордена святого Владимира 4 степени, святой Анны 2 степени и чин ротмистра[2]

Произведённый в 1835 году в полковники, Долгоруков сопровождал с 1838 по 1841 г. Александра Николаевича в путешествии по Европе и России. В 1841 г. был назначен исполняющим должность начальника штаба инспектора резервной кавалерии, в ведении которого находились 3 корпуса и южные военные поселения. 22 сентября 1842 он был произведён в генерал-майоры с назначением в свиту и утверждением в должности, а через 3 года пожалован генерал-адъютантом.

В 1848 г. Долгоруков был назначен на пост товарища военного министра и в следующем году произведён в генерал-лейтенанты с назначением членом военного совета. В 1851 и 1852 гг., за отъездом военного министра князя А. И. Чернышёва за границу, управлял по нескольку месяцев министерством, а 26 августа 1852 занял окончательно этот ответственный пост. Возникшая вскоре Восточная война потребовала от Долгорукова необычайного напряжения и явилась для него тяжелым испытанием. Обвинённый в провале российской военной машины, он тем не менее был награждён императором орденами святого Андрея Первозванного и святого Владимира 1 степени.

По окончании Крымской войны в армии были намечены коренные преобразования, и Долгоруков, не чувствуя в себе сил для проведения их в жизнь, просил об увольнении от должности военного министра. 17 апреля 1856 просьба его была исполнена, и Долгоруков был назначен членом Государственного Совета с производством в генералы от кавалерии. Три месяца спустя, по личному желанию государя, Долгоруков занял пост шефа жандармов и начальника III отделения Собств. Е. И. В. канцелярии.

На этой должности пробыл 10 лет, до покушения Каракозова на жизнь царя, после чего попросился в отставку «за неуменье охранять своего государя». Александр «со слезами» на глазах принял отставку и и 10 апреля 1866 назначил Долгорукова обер-камергером. Через два года он умер в Зимнем дворце, незадолго до смерти он веселил Петербург на своем новогоднем балу. Граф П. А. Валуев 6 января 1868 года записал в дневнике[3]:

В прошлую ночь или почти вчера вечером, в исходе 12-го, скоропостижно скончался князь Василий Андреевич Долгоруков. Меня эта весть истинно потрясла. Я искренно уважал покойного и был ему искренно благодарен... Он не был государственным мужем, но он сам никогда себя и не считал им. Всякое самообольщение и всякая недобросовестность ему были чужды. Он никому не делал и никому не желал зла. Я никогда не встречал человека менее злопамятного, а в душе более скромного. Он много сделал добра, еще более желал, но не успевал или не умел его сделать... Сочувствие общее и тем более равное, что у Долгорукова как бы не было семейства. Его сын мало любим. На панихиде присутствовали государь, государыня императрица и все великие князья, кроме цесаревича.

Князь П. А. Вяземский писал в некрологе:

Долг был для него высокое и честное знамя, которому он во всю жизнь свою служил верой и правдой. Человек вполне служебный и светский, он доступен был всем свежим и молодым впечатлениям жизни. Он любил природу и способен был любоваться красотами её. Я бывал с ним летом за городом и на южном берегу Крыма и всегда с сочувствием замечал, что многотрудная служба, недавние заботы и, вероятно, неразлучные с ними тяжкие испытания, оставили в нем еще много простора и свободы для тихих и созерцательных наслаждений.

В то же время князь Пётр Долгоруков, с детства хорошо знавший покойного, аттестует его так: «бездарность полная и совершенная; эгоизм, бездушие в высшей степени; ненависть ко всему, что умно и просвещенно; боязнь… всего, что независимо и самостоятельно». Лев Толстой в «Хаджи-Мурате» описывает Долгорукова как человека «с скучающим выражением тупого лица, украшенного такими же бакенбардами, усами и висками, какие носил Николай I».

Брак и дети

Василий Андреевич был женат с 1828 года на графине Ольге Карловне де Сен-При (1807—16.09.1853), дочери одесского градоначальника графа Армана-Карла-Эммануила де Сен-При от брака с княжной Софьей Алексеевной Голицыной. Она принесла мужу в приданое обширное имение своего деда (4,5 тысяч душ крестьян) в Нижегородской и Костромской губерниях. Согласно отзыву Петра Долгорукова, Ольга Карловна «была лицом некрасива до безобразия, но зато одарена от природы не только замечательным умом, но еще и самыми редкими свойствами души». С 1852 года кавалерственная дама ордена Св. Екатерины (меньшого креста). Умерла в Петербурге после двух дней болезни, несколько похожей на холеру, вернувшись несколько дней перед тем из Москвы «в таком нервном возбуждении, что боялись скорее за её рассудок, чем за жизнь». В браке родилось четыре сына, трое из которых умерли в раннем возрасте.

  • Николай Васильевич (31.12.1829—03.01.1830)
  • Василий Васильевич (16.01.1833—25.01.1833)
  • Александр Васильевич (11.05.1839—26.08.1876), флигель-адъютант; женат на Марии Сергеевне Долгоруковой (1846—1936), дочери князя Сергея Алексеевича Долгорукова (1809—1891) и графини Марии Александровны Апраксиной (1816—1892); овдовев, в 1897 году она вышла замуж вторично за графа П. К. Бенкендорфа. Сын Долгоруковых,Василий Александрович, друг императора Николая II (1868—1918), убит большевиками в Екатеринбурге[4].
  • Алексей Васильевич (17.02.1842—6.12.1849).

Воинские чины

Награды

Российской Империи[5]:

Иностранных государств:

Напишите отзыв о статье "Долгоруков, Василий Андреевич"

Примечания

  1. ↑ Долгоруков Василий Андреевич // Большая российская энциклопедия / С. Л. Кравец. — М.: Большая Российская энциклопедия (издательство), 2007. — Vol. 9. — P. 207. — 767 p. — 65 000 экз. — ISBN 978-585270-339-2.
  2. ↑ Кивлицкий Е. А., Лященко А. И., Ореус, И. И., Шубинский С. Н. Долгоруковы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907..
  3. ↑ Дневник П. А. Валуева в 2-х т.- Т.2.- М.: Из-во АН СССР, 1961.- 588 с.
  4. ↑ [pkk.memo.ru/page%202/KNIGA/Be.html Заклеймённые властью]
  5. ↑ 1 2 Список генералам по старшинству. СПб 1867 г.

Литература

  • Долгоруковы и Долгорукие // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Колпакиди А., Север А. Спецслужбы Российской империи. — М.: Яуза Эксмо, 2010. — С. 118 - 120. — 768 с. — (Энциклопедия спецслужб). — 3000 экз. — ISBN 978-5-699-43615-6.
  • Список генералам по старшинству. Санкт-Петербург, Военная типография, 1867.
  • Список генералам по старшинству. Санкт-Петербург, Военная типография, 1852.
  • Список генералам по старшинству. Санкт-Петербург, Военная типография, 1844.

Ссылки

</tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></table></td></tr></table>

Отрывок, характеризующий Долгоруков, Василий Андреевич

– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Долгоруков,_Василий_Андреевич&oldid=81597903»