Потапов, Александр Львович

Александр Львович Потапов<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Член Государственного совета Российской империи
декабрь 1876 — ?
Монарх:	Александр II
Главноуправляющий Третьим отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии
1875 — 1877
Монарх:	Александр II
Предшественник:	Пётр Андреевич Шувалов
Преемник:	Николай Владимирович Мезенцов
Виленский генерал-губернатор, командующий войсками Виленского округа
2 марта 1868 — 22 июля 1874
Монарх:	Александр II
Вице-губернатор:	Пётр Романович Багратион (помощник по гражданской части; 1868—1870)
Предшественник:	Эдуард Трофимович Баранов
Преемник:	Пётр Павлович Альбединский
Наказной атаман Войска Донского
1866 — 1868
Монарх:	Александр II
Предшественник:	Павел Христофорович Граббе
Преемник:	Михаил Иванович Чертков
Помощник Виленского генерал-губернатора по гражданской части
14 июля 1864 — 17 апреля 1865
Монарх:	Александр II
Губернатор:	Михаил Николаевич Муравьёв
Преемник:	Михаил Иванович Чертков
Управляющий Третьим отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии
1861 — 1864
Монарх:	Александр II
Предшественник:	Александр Егорович Тимашев
Преемник:	Николай Владимирович Мезенцов
Рождение:	15 сентября 1818(1818-09-15) Землянский уезд, Воронежская губерния
Смерть:	24 октября 1886(1886-10-24) (68 лет) Санкт-Петербург
Место погребения:	Сергиева Приморская пустынь
Род:	Потаповы
Отец:	Лев Иванович Потапов
Мать:	Екатерина Петровна
Супруга:	Екатерина Васильевна Оболенская
Дети:	Модест (усыновлён)
Военная служба
Годы службы:	1835—1886
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Род войск:	кавалерия
Звание:
Сражения:	Венгерская кампания Крымская война
Награды:

Алекса́ндр Льво́вич Пота́пов (15 сентября 1818, Воронежская губерния — 24 октября 1886, Санкт-Петербург) — русский государственный и военный деятель, генерал-адъютант (1866), генерал от кавалерии (1874). В период правления Александра II занимал ряд высоких должностей. Стоял во главе Виленской, Ковенской и Гродненской губерний, шеф жандармов и главноуправляющий Третьим отделением в 1874—1876 гг.

Ранние годы

Александр Львович Потапов родился 15 сентября 1818 года в Землянском уезде, Воронежской губернии (точное место рождения неизвестно). Сын богатого воронежского помещика, генерал-майора Льва Ивановича Потапова (1773—1831) и его супруги Екатерины Петровны (1786—1847), представительницы польского дворянского рода Грохольских. Известно, что Лев Иванович был знаком с А. В. Суворовым, принимал участие в знаменитом переходе через Альпы.

Уже в десятилетнем возрасте Александр был определён пажом к Императорскому двору. После получения домашнего образования в 1835 году он поступил на службу унтер-офицером в лейб-гвардии Гусарский полк с зачислением в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. По окончании этого учебного заведения в декабре 1838 года Потапов вернулся в лейб-гвардии Гусарский полк в чине корнета. В лейб-гвардии Гусарском полку произошло знакомство Потапова с поэтом Михаилом Лермонтовым. Лермонтов посвятил Потапову, который сам писал стихи не для печати, следующее послание:

Расписку просишь ты, гусар, —
Я получил твоё посланье;
Родилось в сердце упованье,
И легче стал судьбы удар.
Твои пленительны картины
И дерзкой списаны рукой;
В твоих стихах есть запах винный —
А рифмы льются малафьёй.

Борделя грязная свобода
Тебя в пророки избрала,
Давно для глаз твоих природа
Покров обманчивый сняла.
Чуть тронешь ты жезлом волшебным
Хоть отвратительный предмет,
Стихи звучат ключом целебным,
И люди шепчут: он поэт!..

В апреле 1842 года Потапов получил чин штабс-ротмистра, в декабре 1844 года был назначен полковым адъютантом, а ещё через год, в декабре 1845 года, произведён в ротмистры. В 1846 году был уволен в бессрочный отпуск.

Адъютант Паскевича

В марте 1848 года Потапов возвратился в лейб-гвардии Гусарский полк, и сразу был назначен адъютантом к генерал-фельдмаршалу И. Ф. Паскевичу — наместнику Царства Польского, главнокомандующему действующей армией. В июне того же года Паскевич возглавил российскую армию в Венгерской кампании, целью которой было оказание военной помощи Австрии в подавлении Венгерского восстания. За отличие в Венгерской кампании Потапов был награждён золотой саблей с надписью «За храбрость». По окончании боевых действий в Венгрии он продолжал быть адъютантом при Паскевиче и, когда тот вернулся в Варшаву, последовал за ним.

В 1853 году, с началом Крымской войны, Потапов отправился в расположение Дунайской армии, в составе которой принял участие в военных действиях против османских войск. При осаде турецкой крепости Силистрия он являлся траншей-майором правого фланга осадной линии, был награждён Орденом Святого Владимира 4-й степени с бантом. В ноябре 1855 года был произведён в полковники и назначен начальником штабов 1-й и 3-й пехотной дивизий.

На государственной службе

После окончания Крымской войны, ввиду смерти Паскевича в январе 1856 года, Потапов был пожалован во флигель-адъютанты к императору Александру II. С июня 1857 года он принимал участие в работах комиссии, созданной для рассмотрения следственных дел и постановления приговоров о беспорядках и злоупотреблениях по снабжению войск бывших Крымской и Южной армий, а с 1858 по 1860 год находился в Москве, в распоряжении генерала от инфантерии М. Н. Муравьёва, возглавлявшего эту комиссию.

В июне 1860 года Потапов был назначен исполняющим обязанности санкт-петербургского обер-полицмейстера, а в августе — произведён в генерал-майоры и зачислен в Свиту Его Императорского Величества. В ноябре он был переведён обер-полицмейстером в Москву, но уже в июле следующего года Александр II отправил генерала в Варшаву, поручив ему проведение реорганизации варшавской полиции.

В октябре 1861 года Потапов занял должность начальника штаба Отдельного корпуса жандармов, а 15 декабря по совместительству возглавил Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии. На этом посту он получил известность благодаря громкому делу Н. Г. Чернышевского, которое окончилось осуждением и ссылкой писателя.

В июле 1864 года, несмотря на успешное ведение дел, карьера Потапова в Санкт-Петербурге была прервана в связи с назначением его помощником по гражданской части виленского генерал-губернатора М. Н. Муравьёва, у которого генерал уже когда-то находился в подчинении. Но и здесь Потапов продержался недолго: карательные меры, предпринимаемые Муравьёвым против поляков и литовцев, вызывали сначала тайное, а потом и явное противодействие с его стороны. Как следствие, 17 апреля 1865 года должность помощника генерал-губернатора была упразднена, а сам Потапов — уволен.

Узнав о конфликте между Муравьёвым и Потаповым, Александр II направил последнего на Дон для ревизии положения бывших крепостных крестьян, а вскоре, в октябре 1865 года, назначил его наказным атаманом Войска Донского. Ещё через год Потапов был произведен в генерал-лейтенанты, после чего он стал войсковым атаманом Войска Донского с правами генерал-губернатора и командующего войсками военного округа. В должности генерал-губернатора Потапов разработал проект учреждения войскового училища в Новочеркасске, который, однако, был реализован уже при его преемнике.

Виленский генерал-губернатор

2 марта 1868 года Потапов пришёл на смену Э. Т. Баранову, став виленским генерал-губернатором и командующим войсками Виленского округа. В короткие сроки он добился смещения с важнейших административных постов сторонников репрессивной политики Муравьёва.

Государственный совет

В апреле 1874 года Александр II произвёл Потапова в генералы от кавалерии, а в июле — поставил его во главе жандармерии и Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. В декабре 1876 года Потапов был назначен членом Государственного совета.

В последние годы жизни, начиная с 1877 года, Потапов страдал тяжёлой душевной болезнью и фактически находился не у дел. Он умер в Санкт-Петербурге в возрасте 68 лет и был похоронен в Троице-Сергиевой пустыни, близ Санкт-Петербурга.

Семья

С 20 февраля 1842 года был женат на княжне Екатерине Васильевне Оболенской (1820—1871), дочери генерал-майора В. П. Оболенского. В. П. Шереметева (дочь П. А. Голицына) писала в своём дневнике: «Вечером свадьба Потапова, которая очень трогательна в виду отчаяния родителей Оболенских. Кажется, что её хоронят».

По воспоминанию князя Щербатова, в 1850-х годах супруги Потаповы были центром русского общества в Варшаве. Они жили в самом центре города в скоромной квартире, где можно было встретить все категории русского общество, всякий, приезжий из Петербурга или Москвы, считал своей обязанностью, побывать у Потаповых. «Они к тому же были мастерами своего дела. Екатерина Васильевна, миловидная и вкрадчивая, группировала дам и мужчин, могущих и желающих разговаривать, сама она разливала чай с необыкновенным искусством из крошечного чайника. Александр Львович со своей стороны устраивал партии, и хотя сам очень любил играть, но, если было нужно, поддерживал разговор, отказываясь от карт. У них было особое уменье сводить в общий разговор мужчин и женщин самых разнообразных свойств».

В период, когда муж Екатерины Васильевны занимал пост виленского генерал-губернатора, она занималась благотворительной и филантропической деятельностью: именно её силами в 1869 году было основано Общество «Доброхотной копейки» в Вильне. Детей у супругов не было, однако на их попечении с малолетнего возраста состоял сын отставного поручика Модест Александрович Ивашкин, в 1878 году он был официально усыновлен генералом Потаповым и получил Высочайшее разрешение именоваться Ивашкиным-Потаповым.

Литература

• В. Рудаков. Потапов, Александр Львович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Энциклопедия секретных служб России / Автор-составитель А.И.Колпакиди. — М.: АСТ, Астрель, Транзиткнига, 2004. — С. 151-152. — 800 с. — ISBN 5-17018975-3.
• Федорченко В. И. Императорская Россия // Свита российских императоров. — М.; Красноярск: АСТ: Издательские проекты, 2005. — Т. 2 (М-Я). — С. 190—192. — 533 с. — ISBN 5-17-026483-6.
• Акиньшин А. Н., Ласунский О. Г. Воронежское дворянство в лицах и судьбах: Ист.-генеал. очерки с прил. Перечня дворян. родов Воронеж. губернии. — Воронеж : Петров. сквер, 1994. — 188 с. — ISBN 5-85815-007-1

Отрывок, характеризующий Потапов, Александр Львович

Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.