Хаджи-Мурат (повесть)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Хаджи-Мурат

Хаджи-Мурат у князя Воронцова, иллюстрация Е. Лансере
Жанр:

Повесть

Автор:

Лев Толстой

Язык оригинала:

русский

Дата написания:

1896—1904

Дата первой публикации:

1912

Текст произведения в Викитеке

«Хаджи́-Мура́т» — повесть Льва Толстого, написанная в конце 1890-х — начале 1900-х и опубликованная в 1912 году, после смерти писателя. Главный герой повести — реальное историческое лицо, Хаджи-Мурат, наиб Шамиля, в 1851 году перешедший на сторону русских, а в следующем году погибший при попытке бежать в горы.





Сюжет

Рассказчик вспоминает историю Хаджи-Мурата, когда видит на дороге репей, переломанный колесом, но тем не менее не уничтоженный и продолжающий расти.

Хаджи-Мурат, аварец, известный храбростью в сражениях против русских в Кавказской войне, уходит от имама Шамиля. Он скрывается в горном ауле у чеченца Садо, но когда об этом узнают другие жители аула, он вынужден бежать дальше. Хаджи-Мурат налаживает контакты с русскими войсками и переходит на их сторону с пятью нукерами (аварцами и чеченцем). С помощью русских он рассчитывает победить Шамиля и освободить свою семью, которую Шамиль держит в заложниках.

Главнокомандующий русскими войсками Михаил Воронцов и его жена тепло принимают Хаджи-Мурата и обмениваются с ним подарками. Хаджи-Мурат пользуется уважением военных, хотя они ему не доверяют и его положение близко к положению пленника. На пятый день Воронцов присылает к Хаджи-Мурату своего адъютанта Лорис-Меликова, который записывает его историю. Благодаря этому читатель узнаёт о предшествующих повести событиях в жизни Хаджи-Мурата. Воронцов направляет гонца к военному министру Чернышёву, который недолюбливает Воронцова и пытается в докладе царю представить события превратно. Здесь Толстой делает отступление, давая портрет Николая I — самовлюблённого, жестокого и женолюбивого монарха.

Получив известие о том, что Шамиль угрожает убить или ослепить его сына и обесчестить мать и жену, а русские не планируют в ближайшее время освобождать его семью, Хаджи-Мурат решается бежать со своими нукерами. Однако им не удаётся укрыться далеко, их настигает погоня. В результате Хаджи-Мурата убивают, а его голову один из солдат привозит в крепость.

История создания

Толстой служил на Кавказе во время войны. Он попал туда в двадцать три года и в дневниках и письмах неоднократно упоминал историю с переходом Хаджи-Мурата. В 1875 году он читал «Сборник сведений о кавказских горцах», позднее тесно общался с исследователем Кавказской войны Арнольдом Зиссерманом[1].

Замысел повести родился в июле 1896 года, когда Толстой увидел искорёженный репей и написал в дневнике, что репей напомнил ему Хаджи-Мурата. Первый набросок датируется августом того же года. После этого Толстой начал изучать литературу по истории Хаджи-Мурата и боевых действий на Кавказе. Второй и третий наброски были сделаны в конце 1897 года. В начале 1898 года Толстой написал ещё два варианта, затем в течение трёх лет в дневниках нет упоминаний о «Хаджи-Мурате». Большая часть повести была готова в августе-сентябре 1902 года, однако Толстой решил добавить фрагмент, посвящённый Николаю I, и потратил какое-то время на изучение источников. По-видимому последние правки датируются декабрём 1904 года [1].

Повесть не публиковалась при жизни Толстого по решению писателя. Впервые она была издана в «Посмертных художественных произведениях Л. Н. Толстого» в Москве в 1912 году с цензурными изъятиями, в том же году она вышла без купюр в Берлине. Впервые «Хаджи-Мурат» был издан в России целиком в 1917 году[1].

Постановки

Экранизации

  • «Белый дьявол» (1930), берлинские студии УФА. Реж. Александр Волков, в гл. роли Иван Мозжухин.
  • «Хаджи-Мурат — белый дьявол» (Agi Murad il diavolo bianco) (1959), Италия, Югославия. Режиссёр Риккардо Фреда, в гл. роли Стив Ривз.
  • «Хаджи-Мурат» (1968), Турция. В главной роли Гюнейт Аркин (Cüneyt Arkin).
  • В 1966 году фильм «Хаджи-Мурат» пытался поставить Георгий Данелия, был уже готов сценарий, написанный Расулом Гамзатовым, но фильм не дали поставить. На рукописи сценария имеется надпись Гамзатова:

Лихой наиб, в отчаянном бою,
Давно срубили голову твою.
Покоится близ отчего предела,
В могиле обезглавленное тело.

Но почему, хоть ты погиб давно,
Тебя еще боится Госкино? [2]

Переводы

  • Leo Tolstoy. Haji Murat. Penterjemah Victor Pogadaev. Suntingan dan pengantar Anwar Ridhwan, Ph.D. Kuala Lumpur: Dewan Bahasa dan Pustaka, 2001 (cetakan kedua 2006)
  • Leo Tolstoy. Hadji Murat. Translated by Hugh Aplin. London: Hesperus Classics, 2003.
  • Leo Tolstoy. Hadji Murat. Laura Andresco (translator), Irene Andresco (translator). Madrid: Ediciones Catedra, 2005.
  • Leo Tolstoy. Hadji Murad. Translated by Aylmer Maude. New York: Cosimo Classics, 2006.
  • Leo Tolstoy. Hadji Murat. Translators: Richard Pevear, Larissa Volokhonsky. New York: Vintage Classics Paperback, 2012.

Напишите отзыв о статье "Хаджи-Мурат (повесть)"

Примечания

  1. 1 2 3 Толстой Л. Н. «Хаджи Мурат»: Неизданные тексты / Публ. и [вступ. ст.] А. Сергеенко // Л. Н. Толстой / АН СССР. Ин-т рус. Лит. (Пушкин. Дом). — М.: Изд-во АН СССР, 1939. — Кн. I. — С. 517—565. — (Лит. наследство; Т. 35/36). [feb-web.ru/feb/tolstoy/critics/t35/t352517-.htm]
  2. Владимир Огнев. «Скитания Хаджи-Мурата» - «Дружба Народов», 2015, №9

Отрывок, характеризующий Хаджи-Мурат (повесть)

Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.