Кассирский, Генрих Иосифович
Поделись знанием:
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.
Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.
В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
| Генрих Иосифович Кассирский | |
 в рабочем кабинете (НЦССХ имени А. Н. Бакулева, 2005) | |
| Научная сфера: | |
|---|---|
| Место работы: |
Научный центр сердечно-сосудистой хирургии имени А. Н. Бакулева |
| Учёная степень: | |
| Учёное звание: | |
| Альма-матер: | |
| Награды и премии: |
|
Ге́нрих Ио́сифович Касси́рский (13 декабря 1929, Ташкент — 24 февраля 2013, Москва) — российский учёный-кардиолог, профессор, доктор медицинских наук, руководитель отделения реабилитации института кардиохирургии имени В. И. Бураковского, Научного центра сердечно-сосудистой хирургии имени А. Н. Бакулева РАМН, город Москва. Один из основоположников реабилитационного направления в отечественной кардиологии[1]. Заслуженный деятель науки Российской Федерации (2000).
Содержание
Биография
Генрих Иосифович Кассирский родился 13 декабря 1929 года в Ташкенте, в семье врачей. Отец — Иосиф Абрамович Кассирский, будущий академик РАМН, один из основоположников отечественной гематологии, создатель научной школы. Мать — Эсфирь Григорьевна Кассирская-Розина, врач-микробиолог.
- 1934 — Вместе с семьёй переезжает в Москву.
- 1948—1954 — Учёба на лечебном факультете 1 Московского медицинского института им. И. М. Сеченова.
- 1954—1957 — По окончании института работал участковым врачом-терапевтом на Московско-Рязанской железной дороге, затем в Объединенной поликлинике Министерства путей сообщения.
- 1957—1959 — Проходил клиническую ординатуру на кафедре терапии Центрального института усовершенствования врачей на базе ЦКБ им. Н. А. Семашко МПС, которую возглавлял профессор И. А. Кассирский. В это время начал работу над кандидатской диссертацией, которой руководил профессор И. А. Кассирский и профессор Центральной научно-исследовательской лаборатории гигиены и эпидемиологии железнодорожного транспорта А. М. Волков.
- 1959 — Окончив ординатуру, остался работать в Центральной клинической больнице им. Н. А. Семашко, где организовал кабинет функциональной диагностики и стал его заведующим.
- 1960 — Перешел на работу в Институт грудной хирургии АМН СССР (в 1961 году реорганизован и переименован в Институт сердечно-сосудистой хирургии), на должность младшего научного сотрудника. Переход был обусловлен растущим интересом к диагностике пороков сердца и их последующим хирургическим лечением. Отделение функциональной диагностики в институте возглавлял профессор Г. Г. Гельштейн, под его руководством Г. И. Кассирский продолжил изучение звуковой симптоматики пороков сердца и её изменений после хирургических коррекции пороков.
- 1961 — Защитил кандидатскую диссертацию, посвящённую диагностике болезней сердца методом фонокардиографии. В работе была впервые представлена частотная характеристика тонов и шумов сердца, особенности её восприятия при аускультации и изменения после митральной комиссуротомии. В это же время начинает изучение звуковой симптоматики врождённых пороков сердца.
- 1969 — Защитил докторскую диссертацию на тему «Фонокардиография врождённых пороков сердца». В этой работе, впервые в стране, сопоставил особенности звуковой симптоматики пороков сердца у детей с анатомо-физиологическими показателями до и после их хирургической коррекции.
Результаты исследования звуковой симптоматики пороков сердца были обобщены в трёх монографиях:
- «Звуковая симптоматика приобретённых пороков сердца» (1964) в соавторстве с И. А. Кассирским. В книге были представлены аускультативные признаки всех известных на то время приобретённых пороков сердца, раскрыт механизм возникновения тонов и шумов сердца в связи с анатомо-гемодинамическими особенностями того или иного порока.
- «Фонокардиография при врождённых и приобретённых пороках сердца» (1972).
- «Атлас клинической кардиографии» (1983) — первый в СССР, в соавторстве с В. В. Соловьёвым.
Кроме того, полученные Г. И. Кассирским фонокардиограммы пороков сердца были воспроизведены на виниловых дисках c комментариями И. А. Кассирского и вошли во второе издание БМЭ.
Г. И. Кассирский прочёл курс лекций по фонокардиографии для врачей по специальной учебной программе на Центральном телевидении СССР.
- 1970 — В составе научно-консультативного отделения ИССХ АМН СССР Г.И Кассирский создал группу реабилитации кардиохирургических больных. В последующие годы Г. И. Кассирский и его ученики провели большое количество исследований в области реабилитации больных после операций на сердце, по результатам которых сотрудники группы защитили ряд кандидатских диссертаций. В этих работах были изучены степень физической адаптации больных после кардиохирургических вмешательств, механизмы адаптации кардиореспираторной системы к физическим нагрузкам, обоснованы клинические и физиологические особенности реабилитации этих пациентов. Были разработаны программы велоэргометрических тренировок и лечебной физкультуры, исследована эффективность реабилитационных занятий по данным методикам. Первоначально преимущественно изучали больных после коррекции приобретённых пороков. Полученные результаты были обобщены в монографиях:
- «Медицинская реабилитация в кардиохирургии» (1976) в соавторстве с М. А. Гладковой.
- «Реабилитация больных после хирургической коррекции приобретённых пороков сердца» (1998) в соавторстве с Е. А. Дегтярёвой, Т. В. Грошевой, Т. Г. Горячевой.
- 1990 — Сотрудники отделения под руководством Г. И. Кассирского совместно с кафедрой клинической психологии МГУ им. М. В. Ломоносова впервые начали изучать вопросы психологической адоптации кардиохирургических больных. Применение подхода, включавшего сопоставление клинико-функционального статуса и качества жизни пациентов, позволяет оптимизировать программу их реабилитации.
- 1996 — Решение директора НЦССХ им. Бакулева РАМН академика РАМН Л. А. Бокерия создать в институте кардиохирургии им. В. И. Бураковского отделение реабилитации больных врождёнными пороками сердца, которое с первого дня возглавил Г. И. Кассирский, придало новый импульс развития проблемы реабилитации кардиохирургических больных. Это способствовало разработке методов исследования, выработке критериев клинико-функциональной оценки эффективности реабилитации. Применение велоэргометрии с неинвазивным определением показателей гемодинамики методом импеданс-кардиографии позволило изучить особенности адаптации сердечно-сосудистой системы у детей после коррекции пороков сердца к физическим нагрузкам. Исследования включали больных с коарктацией аорты, «бледными» врождёнными пороками, осложнёнными лёгочной гипертензией, клапанными пороками сердца, тетрадой Фалло, атрезией лёгочной артерии, гемодинамической коррекции сложных врождённых пороков, то есть были охвачены все основные группы пациетов с врождённой патологией. Накопленный материал позволил классифицировать типы реакций сердечно-сосудистой системы на дозированную физическую нагрузку у кардио-хирургических больных. Были обоснованы принципы физической реабилитации детей с врождёнными пороками сердца. Оригинальная методика была применена для определения качества жизни оперированных детей.
Результаты этих исследований изложены в ряде статей, докладов, диссертаций и монографии «Реабилитация больных после хирургической коррекции врождённых пороков сердца» (2007) в соавторстве с Л. М. Зотовой.
- 2000 — Указом Президента Российской Федерации Г. И. Кассирскому было присвоено звание — «Заслуженный деятель науки Российской Федерации».
Таким образом, начав в середине 1950-х годов заниматься звуковой диагностикой пороков сердца, Г. И. Кассирский последовательно и методично перешёл к проблеме этапной реабилитации кардиохирургических больных всех возрастов, став признанным корифеем и одним из лидеров этого важнейшего направления хирургического лечения больных с пороками сердца.
Г. И. Кассирский был членом правления и Председателем секции реабилитации в кардиохирургии Российского общества кардио-соматической реабилитации и вторичной профилактики. Он был награждён памятными медалями академиков А. Н. Бакулева и В. И. Бураковского.
Г. И. Кассирский — автор 7 книг, две из которых являются приоритетными — «Атлас клинической фонокардиографии» и «Медицинская реабилитация в кардиохирургии». Всего опубликовано более 200 печатных работ. Под руководством Г. И. Кассирского защищено 24 кандидатские и 1 докторская диссертации. Впервые в нашей стране им был прочитан цикл лекций по фонокардиографии по учебной программе Центрального телевидения. Участвовал в ряде международных кардиологических конгрессов в Амстердаме, Вене, Ницце, Берлине, Вашингтоне, конгрессе по реабилитации в Стокгольме. По проблеме реабилитации изучал опыт в Польше и Венгрии.
Г. И. Кассирский был одним из старейших сотрудников НЦССХ им А. Н. Бакулева РАМН. В институте он прошёл путь от младшего научного сотрудника до профессора, руководителя отделения реабилитации больных врожденными пороками сердца.
Избранные труды
- Кассирский И. А., Кассирский Г. И. Аускультативная симптоматика приобретённых пороков сердца. — М., 1961.
- Кассирский И. А., Кассирский Г. И. Звуковая симптоматика приобретённых пороков сердца. — М.:, Медицина, 1964.
- Кассирский Г. И. Фонокардиграфия при врождённых и приобретенных пороках сердца. — Ташкент: Медицина, 1972.
- Соловьёв В. В., Кассирский Г. И. Атлас клинической фонокардиографии. — М.: Медицина, 1983.
- Кассирский Г. И., Гладкова М. А. Медицинская реабилитация в кардиохирургии. — М.: Медицина, 1986.
- Кассирский Г. И., Дягтерёва В. А., Грошева Т. В., Горячева Т. Г. Реабилитация больных после хирургической коррекции приобретённых пороков сердца. — М., 1998.
- Кассирский Г. И., Зотова Л. М. Реабилитация больных после хирургического лечения врождённых пороков сердца. — М.: НЦССХ им. А. Н. Бакулева РАМН, 2007.
- Кассирский Г. И. Академик И. А. Кассирский. Жизнь. Творчество. Врачевание. — М.: Русский путь, 2011.
- Кассирский И. А., Кассирский Г. И. Очерки и рассказы. — М.: Русский путь, 2012.
Напишите отзыв о статье "Кассирский, Генрих Иосифович"
Примечания
Ссылки
- [www.rujen.ru/index.php/%D0%9A%D0%90%D0%A1%D0%A1%D0%98%D0%A0%D0%A1%D0%9A%D0%98%D0%99_%D0%93%D0%B5%D0%BD%D1%80%D0%B8%D1%85_%D0%98%D0%BE%D1%81%D0%B8%D1%84%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87 Российская еврейская энциклопедия]
- [www.rosokr.ru/science/13 Российское общество кардиосоматической реабилитации]
- [map.biorf.ru/pages.php?id=Kassirsky_G_I Кассирский Генрих Иосифович. Карта российской науки]
- [www.nano-rf.ru/?part_id=122&articles_id=268 Академик Бокерия о реабилитации]
- [www.kved.ru/php/content.php?id=795 Курортные ведомости № 2 2004]
- Бокерия Л. А., Глянцев С. П., Неведрова М. Н. [cardio.medi.ru/66_1406.htm#19 Отец и сын Кассирские — гордость отечественной кардиологии (к 85-летию со дня рождения заслуженного деятеля науки, профессора Г. И. Кассирского)] // Российский кардиологический журнал. — 2014. — № 6.
Отрывок, характеризующий Кассирский, Генрих Иосифович
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.
Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.
В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
