Кимляйский Александро-Невский монастырь

Монастырь
Александро-Невский Кимляйский мужской монастырь что на Флегонтовой горе
Страна	Россия
Местоположение	республика Мордовия, Ковылкинский район, с. Кимляй
Конфессия	Православие
Епархия	Мордовской митрополии
Тип	Мужской
Первое упоминание	1870
Основные даты: 1896 — женская община 1901 — женский монастырь 1997 — восстановлен как мужской
Дата упразднения	1918
Здания: Александро-Невская церковь
Известные насельники	игумения Екатерина (Ксения Ермолаевна Ахлестина)
Состояние	действующий, восстанавливается
Сайт	[flegontova-gora.cerkov.ru/ Официальный сайт]

Александро-Невский Кимляйский мужской монастырь на Флегонтовой горе возник в 1870-е как женский. Монастырь расположен в Ковылкинском районе, на левом берегу р. Мокши, при деревне Кимляй и близ крупных сел — мокшанского с. Волгапино и русского c. Троицк (бывшего заштатного города Краснослободского уезда Пензенской губернии). Женская община, созданная в 1870-х усилиями К. Е. Ахлестиной (позже — игум. Екатерины), на Флегонтовой горе, где в 1856—1870 подвизался пустынник старец Флегонт Дормидонтович Островский. С 1889 приписана к Успенскому Краснослободскому монастырю, статус общины получила в 1896, а монастыря в 1901. После революции закрыт, на территории располагались совхоз, затем детдом, практически все постройки разрушены. В 1997 восстановлен как мужской. Адрес монастыря на 1917 г. - Пензенская губерния, Краснослободский уезд, д. Кимляй

Старец Флегонт

Обитель возникла на месте отшельнической кельи подвижника Флегонта Дормидонтовича Островского. Сын бедного, примерно-строгой жизни благоговейного диакона с. Волгапино, Дормидонта Островского, Флегонт от детства обращал на себя внимание окружающих особенностями своего детского характера: он не дружил с детьми сверстниками и искал больше уединения. Любимым местом его детских развлечений был лес, находившийся недалеко от его родного дома; там он очень удачно ловил птичек и, накормив их, отпускал на волю. Если ему не удавалось уйти в лес, он дома лепил из воска, либо из глины колокола и разные церковные принадлежности; другие развлечения не занимали его. Очень рано и легко, под руководством своего отца, Флегонт научился читать и писать; особенно любил читать он букварь с религиозно-нравственным содержанием и другие назидательные книги и церковно-богослужебные; читал он назидательные книги всем, кто бы ни просил его, а когда слушатели в благодарность давали ему гроши, то он бросал их в колодец. Воспитанный под руководством религиозного, высоконравственного отца, Флегонт с юных лет имел в себе семена добродетелей, страха Божия и чистоты сердца. Когда настала пора школьного возраста, отец отвез Флегонта и его брата Феодора в Ломовское Духовное училище. Не красна была жизнь Флегонта в училище: терпя насмешки, иногда и побои от товарищей, он испытывал и материальную нужду: отец, по бедности своей, часто не доставлял своим детям необходимого хлеба в достаточном количестве, и тогда братьям вместе с заботами об уроках приходилось заботиться ещё о пропитании самих себя. Не раз случалось Флегонту кормиться «Христовым именем», особенно по зимам: бывало пойдет на мельницу, выпросить Христа ради муки или ржи карман да и ест украдкой, чтобы товарищи не насмехались, и водичкой запьет. Летом в свободное от уроков время братья ходили удочкой рыбу ловить, наловят — часть променяют на хлеб, а остатки сварят себе и с радостными слезами благодарят Бога, что Он Милостивый не допустил им умереть с голода. Несмотря на такие суровые условия жизни, способный и прилежный Флегонт успешно прошел училищный курс и перешел в Пензенскую Духовную Семинарию. Ни чуть ни лучше были условия жизни и в Семинарии, но это его не печалило. Воспитанный в страхе Божием, Флегонт с детства привык всякий свой поступок обдумывать и слушать своего внутреннего голоса. Скромный и тихий Флегонт, подвергавшийся за свою глубокую религиозность насмешкам и издевательствам от товарищей, при всех неблагоприятных условиях своей ученической жизни, дошел все же до 2 класса Семинарии. На второй год Риторики ему ниспослано было от Бога столь тяжелое испытание, что ему пришлось преждевременно оставить Семинарию. По увольнении из Семинарии, Флегонт явился в родительский дом; здесь, по выздоровлении, он стал разделять с отцом тяжелые труды по хозяйству. Грустно было бедному отцу смотреть на недоучившегося Флегонта, возвратившегося по необходимости к тяжелым трудам земледельца, и вот при помощи добрых людей отцу удалось дать сыну более легкие занятия: Флегонт поступил на службу в Пензенский Земский Суд.

В свободное от занятий по службе время Флегонт часто погружался в самопознание с целью религиозно-нравственного усовершенствования; в одно из таких самоуглублений он слышит внутренний голос: «купи книгу Нового Завета и удались в лес за реку Суру на три дня.» Там, окруженный живописной природой, он предался молитве и строгому самоиспытанию. Началась сильная гроза: гром и молния почти непрерывно следовали друг за другом и полился сильный дождь и лил три дня, так что Сура вышла из берегов, и мост трактовой через Суру был залит водою. Все эти три дня Флегонт провел в лесу за Сурой в молитвенном бдении, а на четвёртый день его на лодке перевезли к городу; в квартире и Суде его едва узнали: так от молитвы и бдения изменилось лицо его; все его знакомые говорили о Флегонте после этого, что он стал новым человеком. Под живым впечатлением всего испытанного в продолжении трех суток в лесу в полном уединении, Флегонту по возвращении в город не хотелось совсем общения с людьми. Протоиерей Николаевской церкви Овсов, заметив в нём глубокую религиозность, сделал его чтецом в этой церкви. Флегонт в церкви всегда читал с таким священным жаром, в таком восторге и так выразительно, что прихожане Николаевской церкви просили пр. Овсова назначить Флегонту особые чтения, что первый и исполнил, назначив для чтения время по совершении проскомидии и до начала литургии. После этого молва о Флегонте разошлась чуть не по всей Пензе.

Преследуемый молвою, Флегонт возымел намерение оставить службу в Суде и поступить в монастырь. 15 Сентября 1848 года Флегонт получил отставку и вид на проживание во всех городах России и отправился к себе на родину, дав слово себе прожить там непременно три года, дабы научиться всякой чёрной работе и поступить потом в монастырь. И вот будущий подвижник начинает работать у отца: весной пашет, сеет, потом жнет, молотит, плетни плетет, хлевы чистит, а зимой ходит по монастырям, внимательно вглядываясь во все подробности монастырской жизни. Между тем семейство Флегонта весьма опечалилось увольнением его от должности, и некоторые члены семьи иногда упрекали его сумасбродством, только одна сестра постоянно сочувствовала ему. При таких обстоятельствах Флегонт стремился искать уединения как для молитвы, так и для отдохновения. Он было вырыл себе пещеру для тайных подвигов, но пещера его скоро была открыта людьми и он по этому поводу потерпел много насмешек от своих односельчан; вследствие этого пещера была оставлена им и он отправился в Саров. В Сарове он прожил довольно долго и там заболел; заболевши, он решил вернуться на родину.

В 1850 году и три месяца следующего года Флегонт пробыл в доме родителей. Повинуясь своему внутреннему голосу, Флегонт стал просить благословение у родителей на странствование. Получил благословение и отправился путешествовать по монастырям, был в Сарове и Дивееве, в Муроме и Владимире, Боголюбском монастыре, в Суздале, Ярославле, в Яковле-Дмитриевском монастыре, где поклонялся мощам святителя Димитрия Митрополита Ростовского; в Сергиевой Лавре, в Москве в Новом Иерусалиме, в Киево-Печерской Лавре. Дошедши до Орла, он узнал о прозорливости одного Оптинского старца схимонаха Макария, ему пожелалось посмотреть прозорливого старца и он пошел в Оптинскую обитель. Потом пошел через Курск в Воронеж поклониться мощам святителя Митрофана. Воздав честь сему угоднику, Флегонт пошел в Самарскую Епархию через Саратов, Николаев и Бузулук. В Бузулук пришел Флегонт на Покров, зиму же провел в Сорочинской крепости. В неделю жен Мироносиц Флегонт отправился из Сорочинской крепости на родину. Походивши по святым местам, Флегонт начал присматриваться на пути к горам и лесам с целью избрать себе место для отшельнического жития. На третий день по прибытии домой Флегонт просил благословения у отца подвизаться по образу отшельничества где-нибудь по близости от родного дома, имея в виду показанную ему в сновидении гору, но отец, в избежание молвы, не советовал жить по близости и предлагал ему идти в Самарскую Епархию в Бузулукскую обитель, куда его звали монахи. Тогда Флегонт, простившись с родными и взяв икону Божией Матери, снова отправился в Самарскую сторону. Несколько времени он странствовал по Самарской Епархии с целью избрать себе место для жительства; наконец, ему приглянулась дикая гора близ города Бузулука Самарской губернии. На вершине этой горы Флегонт, с разрешения духовного и гражданского начальства, вырыл землянку и в ней поселился.

У подошвы этой горы стоял мужской монастырь. Сначала Флегонту жилось спокойно, его стали посещать приходящие; это не понравилось монахам, они донесли архиерею о том, что Флегонт без позволения принимает посетителей. Преосвященный убеждал Флегонта поступить в число братии монастыря, но он отказался, потому что у него было иное призвание. Через несколько времени, он покинул свою землянку и пошел на родную сторону, на показанную ему в сновидении гору близ деревни Кельмляй. Придя в деревню в 1856 году, выпросил себе у крестьян небольшой угол горы, начал с помощью своих почитателей разравнивать место и из нарытой земли делать земляной столп, а небольшое пространство возле столпа засадил плодовыми деревьями. Столп этот имеет вид усеченного конуса; сажен трех вышины; в вершину его была опущена трех-аршинная келлия с одним небольшим окошечком; В этой келье Флегонт прожил 7 лет. Затем он поставил себе 4-х аршинную келлию на верху столпа над прежним жилищем; в верхнем помещении Флегонт прожил тоже семь лет. Нижняя келлия была ему подарена отцом и при помощи добрых людей поставлена на место; верхяя келлия была куплена у отца на средства почитателей; содержался Флегонт частью от отца, а большею частью от благотворителей. Во время пребывания на столпе отшельник Флегонт молился и трудился, в свободное от трудов время читал духовные книги и беседовал на основании Св. Писания и жития святых с посетителями. В начале декабря 1870 года Флегонт заболел; о дне кончины своей он заранее сказал своим близким, служившим ему; по христиански подготовился встретить кончину и в ночь с 12-го на 13-е декабря 1870 года, запершись изнутри в своей келлии, раб Божий Флегонт скончался. Пред погребением Флегонта вышел спор: отец его — диакон села Волгапина, желал похоронить его сына в Волгапине, другие же родственники и почитатели — при Иоанно-Богословской церкви г. Троицка. Спор был покончен жребием, выпавшим на Иоанно-Богословскую церковь.

22 мая 1909 года в Пензенской Духовной Консистории рассматривался вопрос, возбужденный Пензенским Губернатором о перенесении праха старца Флегонта из заштатного города Троицка в Александро-Невский женский монастырь. 8 августа 1908 года последовала резолюция Его Преосвященства: «В виду особого уважения, с которым, как оказывается, местное население относится к памяти старца Флегонта (Островского), для всестороннего рассмотрения возбужденного дела о перенесении его праха из г. Троицка в Александро-Невский монастырь, нахожу нужным организовать комиссию, в состав которой под председательством Архимандрита Харитона назначаются: Кафедральный протоиерей Григорий Соколов, Епархиальный миссионер Симеон Магнусов и преподаватель Семинарии Алексий Хвощев». 6 сентября 1910 года прах перенесли без всякой торжественности и склеп заделали наглухо.

Игумениря Екатерина

После смерти старца Флегонта (12.01.1870) в его келье поселилась богомолка и духовная дочь отшельника Ксения Ермолаевна Ахлестина (игумения Екатерина), жившая вблизи Флегонтовой горы с 1859 Ксения Ермолаевна Ахлестина происходила из крестьян села Вольная Лашма Наровчатского уезда Пензенской губернии. На двадцатом году своей жизни Ксения Ермолаевна, вместе с матерью посетила Флегонта Островского, о ком в народе шла молва, как о человеке прозорливом. Высоко-нравственный облик Островского и его подвиги в духе христианского отшельничества, произвели на Ксению Ермолаевну глубокое впечатление, и она решила как можно чаще посещать его. В продолжение десяти лет она служила ему почти безотлучно. Овдовев, в 1868 году она окончательно поселилась рядом со столпом старца Флегонта. Почувствовав приближение смерти, Островский осенью 1869 года позвал к себе Ксению Ермолаевну и, сообщив ей о своей скорой кончине. Старец завещал своей лучшей ученице, устроить на месте его подвигов иноческую обитель, и обитель трудами Ахлестиной была создана.

После смерти подвижника Флегонта Ксения Ермолаевна, руководимая чувством благоговейного уважения к памяти подвижника и желанием свято исполнить завет его, c весны 1870 по февраль 1909 Ксения Ахлестина неустанно возводила монастырь: на пустом месте она построила два храма, кельи, хозяйственный двор, основала школу, сиротский приют, больницу, построила хутор возле с. Ворона Краснослободского уезда. К 1890 вокруг Ксении Ермолаевны собралась группа из 30 сестер, и хотя никакого узаконения община в первые годы своего существования не проходила, жизнь сестер строилась по строгим монашеским правилам, списанным с устава Серафимо-Дивеевского монастыря.

Весной 1870 года она поселилась в келье почившего старца. Для начала необходимо было приобрести в собственность сад и келью Островского, так как гора находилась во владении крестьян деревни Кимляй. Благодаря тому уважению, каким пользовался подвижник Флегонт у жителей д. Кимляй, крестьяне охотно уступили Ксении Ермолаевне место жительства подвижника. Чтобы обеспечить своё существование, Ксения Ермолаевна открыла у себя в келье домашнюю школу, в которой обучала церковно-славянской грамоте мальчиков и девочек окрестных селений. Ведя обучение детей в строго-религиозном духе, Ксения Ермолаевна вскоре привлекла к себе симпатии населения. Приходили даже и взрослые люди, особенно девушки, не желавшие почему либо выйти замуж. Некоторые из них, после обучения грамоте, стали оставаться. Появилась необходимость в дополнительном жилище, которое и было построено, с помощью благотворителей, у входа в сад в 1874 году. Для общежития насельниц горы в распоряжении имелся флигель с передними и задними комнатами, разделенными сенями, кухня, амбар и погреб. По началу сестер было немного. К 1883 году община состояла из пяти человек. В 1883 году Ксения Ермолаевна задумала устроить на горе часовню в память мученической кончины Царя Освободителя Александра II. Идею построения часовни поддержали и жители деревни Кимляй. Нотариальным порядком общине было выделено полдесятины земли, предоставив решением от 23 апреля 1883 года в её пользование две десятины пахотной земли под одну межу с её садом. Указом Пензенской духовной консистории от 31 мая 1884 года Ксении Ермолаевне было разрешено построение часовни. Но в июне месяце 1885 года Флегонтову гору посетил Епископ Антоний (Николаевский) и высказал мнение, что лучше было бы построить вместо часовни храм. К этому времени сестер в общине было уже шестнадцать.

В марте 1888 года Ксения Ермолаевна получила разрешение на построение храма. В ноябре месяце 1888 года храм был заложен, а в сентябре 1889 года храм был отстроен и 15 октября освящен во имя святого благоверного князя Александра Невского Архимандритом Гедеоном. Храм был деревянным, на каменном фундаменте, без колокольни, с железной крышей. Под церковью были устроены четыре комнаты: трапезная, псалтырня, рухлядная и приемная, а под ними подвал. Построен на доброхотные пожертвования. Генерал-Лейтенантом Иваном Андреевичем Араповым было пожертвовано необходимое количество леса, а Краснослободским купцом второй гильдии Иваном Димитриевичем Головым был устроен иконостас. Прочее благоукрашение храма было произведено на средства иных благотворителей. Постоянно священника при церкви не было, службу временно исполнял заштатный священник.

В этом же году община увеличилась ещё на шестнадцать человек. Итого в 1889 году под началом Ксении Ахлестиной проживали 31 девица, средний возраст которых составлял 22 года. В 1889 году на Пензенскую кафедру прибыл преосвященный Епископ Василий (Левитов). Указом Пензенской Духовной Консистории № 8156 от 30 сентября 1889 года общину Ксении Ермолаевны была временно приписана к Краснослободскому Успенскому женскому монастырю и состояла под ведением благочинного монастырей, настоятеля [www.nlomov.net/allcityinet_kazansk_mon.htm| Нижне Ломовского Казанского мужского монастыря], Архимандрита Гедеона.

Во время нахождения на Пензенской кафедре епископа Павла (Вельчинского), (1893—1902), дело Ксении Ермолаевны в устроении обители быстро пошло вперед. Преосвященный Павел, лично ознакомившись с религиозно-нравственным и материальным состояние общины Ксении Ермолаевны, дал ей широкие полномочия по сбору пожертвований. В 1895 году она приобрела покупкою на своё имя 127 десятин пахатной земли, которую и пожертвовала вместе с усадебным местом на открытие женской общины. В 1896 году Епископ Павел ходатайствовал перед Священным Синодом об учреждении женской общины и об укреплении за нею жертвуемых усадьбы с садом (35 сажен в длину и 20 в ширину) в деревне Кимляй и участка земли. Кроме того, сообщалось, что Краснослободский купец Глотов письменно заявил, что в случае учреждения общины на «Флегонтовой горе», он жертвует общине 82 десятины пахотной земли. Со стороны Министерства Внутренних Дел препятствий обнаружено не было. Обсудив изложенное Святейший Синод, согласно ходатайству Преосвященнейшего и на основании высочайшего повеления, указом за № 4244 определил: "Близ деревни Кимляй Краснослободского уезда, в местности, именуемой «Флегонтова гора», учредить женскую общину, с таким числом сестёр, какое община в состоянии будет содержать на свои средства. Августа 31 дня 1896 года за общиной закреплены «земли села Вольная Лашма, Наровчатского уезда, а также 108 десятин 1200 кв. сажен, или сколько окажется в натуре, состоящего Пензенской губернии, Краснослободского уезда, при сельце Васильевке (Свищевка тоже)».

Указом Пензенской Духовной Консистории от 24 сентября за № 245 1869 года Ксения Ермолаевна, по избранию насельниц Кимляйской общины, была утверждена настоятельницей. А Мария Ивановна Карякина, с 1971 года проживавшая на «Флегонтовой горе», указом Пензинской Духовной Консистори от 3 октября сего года за № 5216 утверждена в должности казначеи. Ещё одной близкой помощницей Ксении Ермолаевны в этот период была Анна Тимофеевна Бельская (из духовного звания), девица села Волгапино, племянница старца Флегонта, поступившая на гору в 1869 году. Проходила послушание — украшение икон цветами. В 1896 году община увеличилась числом до 71. Причем, 68 насельниц были девицами. По резолюции Преосвященнейшего Павла от 10 августа 1897 года за № 3946 приложенной в указе Пензенской Духовной Консистории от 12 августа за № 9075, Ксения Ермолаевна Ахлестина 30 августа того же года была пострижена в монашество с именем Екатерина. В том же году 30 августа была пострижена в монашество будущая настоятельница обители Мария Ивановна Карякина с наречением ей имени Варвара (Указ № 9075 от 12 августа).

С разрешения Пензенского Епархиального Начальства от 3 сентября 1898 года за № 9438, по проекту, утверждённому Строительным Отделением Пензенского Губернского правления от 31 августа того же года за № 47, 13 сентября был заложен каменный соборный храм настоятелем Троице-Сканова монастыря Наровчатского уезда игуменом Варсонофием. По проекту храм был трех-престольный и пятиглавый, длиною 15 и шириною 11 сажен. В 1908 году было окончено строительство соборного храма и 19 октября того же года состоялось освящение его среднего престола в честь Преображения Господня Архимандритом Краснослободского Спасо-Преображенского монастыря Григорием. При храме, на расстоянии 10 сажен, была отстроена временная деревянная колокольня, длиною и шириною в 6 аршин при высоте 17 аршин.

К 1901 году значительно увеличилось количество земель, ставшими собственность общины. 17 декабря 1900 года «Государь Император, ВЫСОЧАЙШЕ соизволил на укрепление за Кимляйскою женскою общиною, жертвуемой Краснослободскими 2 гильдии купеческими сыновьями Алексеем и Петром Гурьевыми луговой земли в двух участках, в количестве 88 десятин 1770 кв. сажен, или сколько в натуре окажется, состоящей Краснослободского уезда, близ заштатного города Троицка, в урочищах под названием села Изосимовки, деревень Ежовки, Потьмы и за рекою Мокшею». 9 января 1901 г. за общиной был укреплен участок земли в количестве 11 десятин 220 3/4 кв. сажен, находящийся рядом с г. Троицком. Сия земля была пожертвована общине крестьянином села Сутягина Краснослободского уезда Михаилом Карповым.

В 1901 году Преосвященнейший Епископ Пензенский и Саранский Павел (Вильчинский) обратился в Святейший Синод с ходатайством об обращении Кимляйской женской общины в женский общежительный монастырь, с наименованием его Александро-Невским. Святейший Синод, заслушав предложение Обер-прокурора Победоносцева К. П. за № 5026 на данную тему, указом за № 4833 удовлетворил ходатайство. Ксения Ермолаевна, за время пребывания преосвященнейшего Епископа Павла на Пензенской кафедре, успела привести свою общину в цветущий вид. Она усердно принялась за внутреннее устройство своей общины. В высшей степени ласковая и вместе с тем строгая и настойчивая, она положила себе правилом быть всегда тем, чем должна быть по своему званию и обязанности, чтобы сестры, видя повсюду живой пример её, также не отступали, но вполне и точно согласовали бы жизнь свою с уставом монашеским. Скоро разнеслась молва о знаменитой строительнице обители. Увеличилось количество паломников, особенно в праздничные дни. Чем больше с каждым годом притекало в обитель богомольцев, тем заметнее становился приток денежных средств. 7 апреля 1905 года, за «отлично усердную и полезную службу» игумения Екатерина была удостоена награждения Наперсным Крестом.

В 1906 году под началом игумении Екатерины находилось 7 монахинь, 37 указных послушниц и 173 сестры, живущих на испытании. Итого 218 насельниц. К этому времени монастырь занимал уже довольно большую территорию с тремя каменными двух-этажными корпусами, несколькими десятками деревянных флигелей, келий, других хоз.построек, владел большими участками пахотной земли, лесными участками.

От тяжелых трудов, здоровье игумении Екатерины пошатнулось. Она перестала выезжать из монастыря. В храм её привозили при помощи сестер, только к литургии и изредка к утрени. 6 февраля 1908 года она скончалась. Отпевание и похороны тела игумении были совершены 8 февраля, при огромном стечении народа, архимандритом Краснослободского Спасо-Преображенского монастыря Григорием, при участии многих окружных священников. На литургии священник В. М. Иссинский почтил почившую надгробным словом. Тело почившей игумении Екатерины было погребено под алтарем соборного храма.

До закрытия

Приемницей почившей игумении стала казначея монахиня Варвара (Марфа Корякина). В 1909 году в обители было уже 17 пострижениц, а количестово сестер составляло 250 человек, из которых указных послушниц было 47, а проживающих на испытании 186. К монастырским постройкам добавился отстроенный в 1909 году деревянный флигель длиною 27 аршин и шириною 11. В нём располагались сестры, занимающиеся сбором пожертвований. На протяжении 40 метров монастырь был обнесен деревянной оградой высотою в 2,5 метра. В том же году Краснослободским мещанином Василием Саратовкиным монастырю было пожертвовано усадебное место с садом, размером 14 на 16 сажен, с жилым деревянным помещением (9х7 аршин), находящиеся в г. Краснослободске. Священник монастыря в этот период имел жалование уже не 480, а 800 рублей. С разрешения Пензенского Епархиального начальства было начато строительство двух-этажного полукаменного корпуса. Игумения Варвара активно выступала за перенос праха старца Флегонта Островского в свой монастырь. С разрешения Пензенского Епархиального Начальства от 8 ноября 1912 года за № 18962, в 1913 году к подвальной части Соборного храма, над останками подвижника старца Флегонта, пристроен каменный алтарь, усердием благотворительниц мещанок г. Москвы Марии Тарасовой и Параскевы Васильевой, в увековечение его блаженной памяти; престол которого было решено посвятить имени Св. Апостола Флегонта.

Два раза, с разрешения Епархиального начальства, она выезжала из обители. Первый раз, с 7 июля 1911 года, она была отпущена сроком на один месяц в г. Киев на поклонение святыням, а второй — в г. Москву на богомолье с 14 августа 1913 года сроком на 15 дней. В отчете о поездках значится, что возвратилась точно в срок. Некоторые сестры обители удостоились разрешения Церковного начальства паломничества по святым местам, в основном в Киев.

По определению Святейшего Синода от 30 марта 1910 года за № 2415, за отличную усердную и полезную службу, игумения Варвара была удостоена награждением наперсным крестом. В 1910 году под её начальством значились 30 монахинь, 87 указных послушниц и 137 сестер на испытании, всего 255 человек. Возросло жалование священника — в 1910 году он уже получал 1000 рублей оклада в год. В Церковно-приходской школе обучалось 5 мальчиков и 17 девочек. Законоучителем состоял священник Тихон Невзоров, а учительницей Евгения Веселовская. В том году умерла одна из первых насельниц Флегонтовой горы, постоянный член монастырского совета, монахиня Ангелина (Бельская).

Летом 1910 года в по Пензенской Губернии распространилась эпидемия холеры. Преосвященный Митрофан (Симашкевич) благословил настоятельницам Нижнеломовского Успенского, Мокшанского Казанского и Кимляйского Александро-Невского женских монастырей, направить своих насельниц в села для ухода за больными. По окончании эпидемии настоятельницы монастырей отмечены грамотами. Сестры Кимляйского монастыря первыми в уезде наладили правильное медицинское обследование населения.

На 1914 годом в обители проживало 247 человек (из них 39 монахинь, 105 указных и 142 наиспытании). Причт уже состоял из двух священников, получающих жалование в размере 700 и 500 рублей. В послужных списках священно-церковно-служителей при монасыре значатся два священника — Тихон Невзоров и Иоанн Безсонов. В школе обучалось 10 мальчиков и 14 девочек. Преподавали в ней те же Невзоров и Веселовская. В богадельне содержалось на полном обеспечении 7 стариц. Вся площадь, занимаемая монастырскими строениями, по планам измерения 1914 года составляла 4,4 га. В отстроенном двух-этажном полукаменном корпусе разместились сестры обители. Корпус с северной стороны имел подвальный этаж, в котором находились хлебопекарня и сестры-хлебницы. В 1913 году в обители была открыта живописная мастерская, расположившаяся в двух-этажном каменном корпусе, где прежде находилась рукодельная мастерская. Игуменские покои находились на втором этаже каменного корпуса, первый этаж которого занимала просфорня. К строениям добавилось несколько деревянных домов и флигелей. Был построен дом для второго священника 16х2. В лугах были отстроены деревянный дом 24х12 для сестер, занимающихся ловлей рыбы и при нём деревянная изба 7х7 для караульщика и рыбака. Добавились второй деревянный амбар для хранения зернового хлеба и ещё одна баня 10х7. Увеличилась монастырская ограда. Теперь она закрывала обитель на протяжении 591 м. Другие земли монастыря, находящиеся в разных местах, занимали площадь 804,46 га и делились следующим образом: под пашнею — 532 га; под сенокосом — 93 га; под мелким кустарником — 31,8 га; под лесом — 105 га; под усадьбами и садами — 14,55 га; неудобной — 28 га. По реестрам 1918 года в Кимляйском монастыре жили 39 монахинь и 252 послушницы.

После революции 1917 г

Огонь революции, разгоревшийся в 1917 году, не минул и Кимляйского монастыря. Большевиками были приложены всевозможные усилия, чтобы память о монастыре, просуществовавшем сравнительно недолгое время, но уже зарекомендовавшего себя известностью, была полностью уничтожена. Началось всё с расстрела крестного хода в 1919 году. Тогда, на масленице, в село Большой Азясь Краснослободского уезда, съехались около 10 тысяч человек. С базарной площади, с пением «Христос Воскресе», верующие двинулись с крестным ходом в Кимляйский Александро-Невский монастырь ко Флегонтовой горе. Крестный ход был организован в связи с расстрелом Царской семьи в июле 1918 года и выражал неприятие новой безбожной власти. В районе с. Волгапино по крестному ходу, окруженному большевиками, был открыт огонь. Было много убитых, многие попали в плен. Не удается пока установить точную дату закрытия монастыря. Известно только, что закрыт до 1924 года. Постройки монастыря новые власти передали коммуне-сельхозартели с. Сутягино, располагавшегося далеко от Кимляя, за Большим Азясем, так как крестьяне Волгапина и Кимляя отказались поднимать руку на обитель, выросшую на их глазах и при их участии.

Позже в 40-е гг. XX века оставшиеся после разрушения корпуса Кимляйского монастыря были приспособлены под детские дома. На территории монастыря расположился Кимляйский детский дом № 5. Воспитывались здесь дети от 3 до 7 лет. По достижении семилетнего возраста дети перевозились в Рузаевский детский дом. Туда же перевезены были все воспитанники в 1983 году, когда детский дом закрыли. Два корпуса, доставшиеся в наследие детскому дому, вскоре были полностью разрушены и разворованы.

В 1996 году о некогда существовавшем монастыре напоминала одна лишь заросшая кустарником четвёртая часть стены игуменского корпуса и земляной столп старца Флегонта.

Возрождение

В 1996 монастырь возобновлен, обращен в мужской. По благословению епископа Саранского и Мордовского Варсонофия на Флегонтову гору была отправлена группа монахов во главе с наместником игуменом (ныне архимандритом) Серафимом (Новаковским). Возрождение обители началось с возведения Свято-Георгиевской церкви-часовни на столпе старца Флегонта и строительства небольшого келейного корпуса для братии. В ходе восстановительных работ было принято решение — попытаться восстановить половину здания игуменского корпуса, засвидетельствовав тем самым почтение к неусыпным трудам здесь подвизавшихся когда-то сестер, и тем самым получив от них некую преемственность. С лета 1997 года по весну 1998 года левая часть игуменского корпуса была восстановлена, в верхнем этаже которой 03.06.1998 г. Высокопреосвященнейшим Архиепископом Варсонофием был освящен домовой храм во имя Св. благоверного князя Александра Невского, а на нижнем этаже расположились библиотека, четыре келии, трапезная и кухня.

В 2009 году, с благословения Архиепископа Варсонофия, началось строительство церкви на месте разрушенного соборного храма обители. Была спланирована территория и залит фундамент. В 2010 году было закончено возведение стен храма и начались работы по изготовлению крестов, куполов, барабанов и кровли. В январе 2011 года пять золотых крестов венчали купола нового храма. В 2012 году было закончено оштукатуривание внутренних и наружних стен. Храм планируется освятить в честь Св. преподобного Антония Киево-Печерского. Пол храма был выложен керамогранитом, а подпрестолье и панели в иконостас были изготовлены из природного камня. Необычным явился выбор материала для изготовления иконостаса и других принадлежностей храма, а именно кованное железо. В своей основе храм представляет собой четырёхугольник, покрытый четырёхскатной крышей и увенчанный пятью главками. Главки состоят из высокого барабана и куполов в форме луковицы. Размер храма 25,8×9,6 м. Высота до донца креста составляет 21 м. С востока к церкви примыкает алтарь, а с запада притвор. Обе абсиды шестигранной формы. Фасады церкви украшены красивым карнизом с рядом кокошников. Большие арочные окна и двери церкви обведены несколькими вставленными одна в другую арками. В храме ведутся иконописные работы. К 2014 г. полностью расписан Алтарь.

Осенью 2012 года со стороны алтарной абсиды нового соборного храма, на расстоянии от неё в 20 метрах, началось строительство двухэтажного каменного игуменского корпуса. В настоящее время на Флегонтовой горе подвизаются 6 монахов и 2 послушника. Монастырь имеет подворье в г. Ковылкино.

Ссылки

«[sites.google.com/site/penzakotoroinet/penza-kotoroj-n-t/a/aleksandro-nevskij-monastyr-na-flegontovoj-gor Александроневсккiй монастырь, что на Флегонтовой горѣ]»

Отрывок, характеризующий Кимляйский Александро-Невский монастырь

– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»