Коимшиди, Феофилакт Мильтиадович

Коимшиди Феофилакт Мильтиадович
Основные сведения
Страна	Российская империя, Республика Армения, СССР, Россия
Дата рождения	13 сентября 1914(1914-09-13)
Место рождения	Карс
Дата смерти	27 декабря 2005(2005-12-27) (91 год)
Место смерти	Волгоград
Работы и достижения
Работал в городах	Новороссийск, Краснодар, Сталинград, Воркута, Волгоград
Важнейшие постройки	Памятник чекистам

Коимши́ди Феофила́кт Мильтиа́дович (13 сентября 1914, Карс, Российская империя — 27 декабря 2005, Волгоград, Россия) — советский и российский архитектор, автор монумента на Площади Чекистов в Волгограде.

Биография

Ранние годы

Родился в турецком городе Карс (в то время — Российская империя) в греческой семье. Отец Мильтиад Анастасьевич был преподавателем реального училища. После возвращения города в состав Османской империи в 1918 году Коимшиди эмигрировали во вновь созданную Республику Армения, поселились в городке Алаверди, имевшем крупную греческую общину. Республика в 1920 году оказалась под протекторатом РСФСР, а в 1922 году вошла в состав СССР.

Семья переехала в Краснодар в 1926 году. Здесь старшеклассник Феофилакт выполнил свою первую художественную работу: портрет Ленина из табачных листьев для выставки в местном клубе. По окончании семилетней школы в 1930 году вернулся в Алаверди и устроился рабочим в маркшейдерское бюро.

Поступил в Московский топографический техникум в 1931 году. В Москве некоторое время жил во 2-м Троицком переулке у дальнего родственника, военного теоретика, «отца советского оперативного искусства» Владимира Триандафилова. Переехал в Ленинград, поступив на архитектурный факультет Всероссийской академии художеств в 1933 году.

Родители тем временем обосновались в Ялте. Отец был арестован в 1937 году и расстрелян в 1938-м по традиционному для эпохи обвинению в «контрреволюционных выступлениях» и шпионаже.

Феофилакт женился, получил диплом архитектора и работу в ялтинском отделении «Крымгоспроекта» в 1939 году. Попав под сокращение штатов, в 1940 году переехал в Новороссийск для работы в отделении треста «Краскрайпроект». Создал проекты двух жилых и одного административного здания, которые не были построены из-за начала Великой Отечественной войны.

Мобилизован на фронт в августе 1941 года, отправлен в эшелоне новобранцев, без выдачи обмундирования и оружия, в украинский город Лубны. В день прибытия город, оказавшись на окруженной гитлеровцами территории, был оккупирован. Феофилакт с двумя товарищами по призыву перезимовал в одной из окрестных деревень и в 1942 году вернулся в занятую фашистами Ялту, где оставались его мать, жена и сын. Был освобожден от принудительных работ по фальшивой медицинской справке, устроился преподавателем черчения и рисования в среднюю школу.

После освобождения Ялты советскими войсками началась депортации крымских греков в Башкирию. Феофилакт не обнаружил себя в списке подлежащих переселению лиц, но все же выехал в Уфу. Через несколько месяцев он покинул Башкирию, переехав в Краснодар по приглашению для работы в тресте «Краскрайпроект». Здесь он создал фасад здания краевого исполкома, а в декабре 1944 года был направлен в восстанавливаемый после битвы Сталинград.

Сталинград

В качестве сотрудника управления отделочных работ бюро «Тракторострой» участвовал в восстановлении жилых домов Верхнего поселка, рынка, школы № 3.

Переведен в Областной отдел архитектуры в 1946 году. В Сталинграде по проектам Коимшиди построены два жилых дома на улице Баррикадная, в Калаче-на-Дону — кинотеатр и гостиница.

После победы на всесоюзном конкурсе проектов памятника чекистам, погибшим в Сталинградской битве (было подано более 40 заявок) создал в 1947 году главную работу своей жизни — Памятник чекистам в Ворошиловском районе Волгограда.

Арестован 22 декабря 1948 года, обвинен в «побеге из мест обязательного поселения» и осужден Особым совещанием 28 января 1949 года на 20 лет каторжных работ. (Реабилитирован в 1998 году).

Каторга

Наказание отбывал в Воркутинском лагере на строительстве шахт и добыче угля. Спроектировал и построил фонтан перед заводоуправлением шахты №26.

Освобожден в марте 1954 года после пяти лет каторжных работ ввиду отмены приговора. Вернулся в Сталинград.

Вторая половина жизни

После возвращения на волю не создал значительных работ. Занимался в основном типовым проектированием сначала в организации «Облпроект», затем в ведущем проектном институте города «Волгоградгражданпроект». Позже возглавил отдел промышленной эстетики ВНИИТМАШ, сменив сферу деятельности на промышленный дизайн.

Жил в доме 14 на улице Пушкина.

Работы

Памятник чекистам

Монумент расположен на разбитой специально для него площади, на берегу реки Царицы возле крупной Рабоче-Крестьянской улицы. На пилоне высотой 18 метров установлена бронзовая мужская фигура (3,85 метра), с высоко поднятым символическим мечом:

«Мной была предусмотрена строгая фигура солдата, одетого в шинель, в последнем порыве, когда остается только приставить правую ногу и принять положение «смирно»

— Воспоминания Ф. М. Коимшиди. Часть 4

Автор скульптуры Михаил Аникушин (самая известная его работа — памятник Пушкину перед зданием Государственного Русского музея в Санкт-Петербурге) учился вместе с Коимшиди в академии.

Первоначальный проект подразумевал четыре выстроенных в ряд пилона одинаковой высоты, без фигуры солдата, но с мечами на верхушках:

«Четыре огромных пилона, выросшие из земли как преграда, заграждение, частокол, непроходимое препятствие на пути завоевателя. Между пилонами три мемориальные доски. На центральной — рельефный знак чекиста, на флангирующих — тексты посвящения. Масштаб проекта вышел за рамки, предусмотренные условиями конкурса, и я сделал другой вариант».

Семья

В 1939 году женился на крымской гречанке Елизавете Саввопуло (умерла в 1999 году). Первый сын Мильтиад родился в 1941 году, живет в городе Волжский. Второй сын Георгий родился в 1947-м, эксперт-криминалист, живет в Москве, женат на враче-рентгенологе Ольге Коимшиди. Дочь Елизавета родилась в 1956 году, закончила ту же академию, что и отец, стала художником.

См. также

• [v1.ru/text/album/650078.html]
• Сергей Сена. [34metra.ru/text/culture/428704.html Выпуск телепрограммы «Городские истории» о Феофилакте Коимшиди]. Телерадиокомпания «Волгоград-ТРВ»: Сайт v1.ru. (2004).

Отрывок, характеризующий Коимшиди, Феофилакт Мильтиадович

Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.