Кристиан, Уильям

Уильям Генри Кристиан
Дата рождения	9 апреля 1825(1825-04-09)
Место рождения	Утика, Нью-Йорк
Дата смерти	8 мая 1887(1887-05-08) (62 года)
Место смерти	Утика, Нью-Йорк
Принадлежность	США
Род войск	армия США
Годы службы	1861 — 1862
Звание	полковник
Командовал	26-й Нью-Йоркский пехотный полк
Сражения/войны	Гражданская война в США Сражение у Кедровой горы Второе сражение при Булл-Ран Сражение у Южной горы Сражение при Энтитеме

Уильям Генри Кристиан (William Henry Christian) (9 апреля 1825 — 8 мая 1887) — американский военный и гражданский инженер. Служил полковником армии Севера в годы гражданской войны, был организатором 26-го Нью-Йоркского пехотного полка. В ходе первых же сражений у него начала проявляться своего рода фобия на выстрелы, и в итоге 17 сентября 1862 года он бежал с пол боя при Энтитеме, за что был вынужден подать в отставку. Впоследствии лишился рассудка (по официальной версии - из-за последствий солнечного удара) и закончил свои дни в приюте для умалишенных.

Ранние годы

Уильям Кристиан родился в Утике, штат Нью-Йорк, и в возрасте 21 года записался добровольце в 1-й Нью-Йоркский добровольческий полк во время войны с Мексикой. Он проявил себя дисциплинированным военнослужащим и дослужился до звания 1-го сержанта, хотя так и не принял участия в боевых действиях. После окончания мексиканской войны он много времени посвятил тренировке нью-йоркского ополчения.

Гражданская война

Когда началась гражданская война, Кристиан навербовал рядовых в армию и с санкции губернатора сформировал 26-й Нью-Йоркский пехотный полк, который 17 мая 1861 года поступил на службу штату сроком на 2 года службы. 29 мая Кристиан был назначен командиром этого полка. Полк не успел принять участия в первом сражении при Булл-Ран. Осенью полк был переведен в бригаду Генри Слокама, а 3 октября Кристиану было поручено отправиться к Поник-Чеч на перехват кавалерийского отряда противника, но Кристиан не сумел справиться с порученным уме отрядом, из-за чего Слокам отдал его под суд (который так и не состоялся), а полк вывели из бригады и вернули в укрепления Вашингтона.

До лета 1862 года полк простоял в Вашингтоне, а в июне 1862 года его перевели в Северную Вирджинию и включили в бригаду Зеалуса Тауэра (в дивизии Джеймса Рикеттса). В составе этой дивизии полк Кристиана был переброшен к полю боя у Кедровой горы, но не успел принять участия в сражении. После этого полк участвовал в перестрелках на реке Раппаханок, где у Кристина появились первые признаки падения духа и депрессии. 30 августа бригада Тауэра должна была быть введена в бой (в ходе второго сражения при Булл-Ран), и в это время Кристиан оказался больным - по его словам, это были последствия солнечного удара. Его оставили в тылу под деревом. Некоторые историки подозревают Кристиана симуляции, поскольку последствия солнечного удара длятся довольно долго, а Кристиан пришёл в себя почти сразу после сражения.

Несмотря на такое поведение, Кристиана назначили командиров бригады после того, как генерал Тауэр был ранен во время атаки. Полк он сдал подполковнику Ричардсону. Таким образом в распоряжении Кристиана оказалась бригада из четырех полков:

• • 26-й Нью-Йоркский пехотный полк: подп. Ричард Ричардсон
  • 94-й Нью-Йоркский пехотный полк: подп. Кальвин Литтлфилд
  • 88-й Пенсильванский пехотный полк: подп. Джордж Жиль
  • 90-й Пенсильванский пехотный полк: полк. Питер Лиль

Во время сражения при Шантильи бригада была лишь незначительно задействована. После сражения армия отступила к Вашингтону, а когда через несколько дней началась Мерилендская кампания, она вместе со всем корпусом Хукера участвовала в наступлении на запад и сражении у Южной горы. Бригада Кристиана успешно наступала на левом фланге дивизии и в бою потеряла всего 2 человек убитыми и 4 ранеными.

Здесь, как и при Шантильи, Кристиан проявил себя относительно неплохо.

Во время сражения при Шантильи 17 сентября бригада Кристиана участвовала в первом наступлении корпуса Хукера, находясь на крайнем левом флаге. Здесь бригада попала под перекрестный артиллерийский обстрел, отчего Кристиан потерял самообладание. "Он был спокоен под мушкетным огнём при Шантильи и Южной горе, - писал исследователь Кристен Траут, - но, возможно, именно плотный артиллерийский огонь привёл его в панику?". Наконец, он не выдержал, спрыгнул с коня и побежал в тыл, крича, что бой проигран. Он фактически бросил бригаду под огнём, и командование временно принял полковник 90-го Пенсильванского, Питер Лиль.

Впоследствии Кристиана нашли прячущимся под деревом на участке бригады Трумана Сеймура. В тот же вечер генерал Рикеттс вызвал его в штаб и потребовал подать в отставку, обещая в противном случае отдать Кристиана под трибунал. На следующий день Рикеттс подписал отставку и передал бригаду полковнику Лилю, которого повысил до гнерала.

Послевоенная деятельность

История с бегством Кристиана отразилась в частных письмах, но но не была зафиксирована в рапортах и отчетах. Даже на его родине никто не обсуждал его внезапную отставку. Никто впоследствии громко не осуждал его и ветераны даже приглашали его на послевоенные встречи.

Однако, Кристиан тяжело переносил неудачу своей военной карьеры. Он несколько раз просил вернуть его обратно в армию, однажды предложив даже служить без жалованья. Однако всякий раз получал отказ. Кристиан стал гражданским инженером, но с каждым годом его депрессия становилась всё глубже. У него начались признаки расстройства рассудка, он время от времени истерически смеялся и постоянно говорил, что не покидал бригаду во время боя. В 1886 году его жена, будучи не в состоянии ухаживать за ним, сдала Кристина в приют для душевнобольных. Причиной расстройства был объявлен солнечный удар, который он получил перед вторым сражением при Булл-Ран.

Он был похоронен на кладбище Форрест-Хилл-Семетери в Утике.

Ссылки

• [emergingcivilwar.com/2016/06/28/showing-the-white-feather-the-civil-war-ordeal-of-col-william-h-christian/ Showing the White Feather”: The Civil War Ordeal of Col. William H. Christian]
• [localhistory.morrisville.edu/sites/unitinfo/christian-26.html William Henry Christian]
• [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=94253846 Кристиан на findagrave.com]

Отрывок, характеризующий Кристиан, Уильям

В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.