Кролов, Карл

Карл Кролов

Карл Кро́лов (нем. Karl Krolow; 11 марта 1915, Ганновер — 21 июня 1999, Дармштадт) — немецкий поэт и писатель.

Уже в своих первых сборниках стихотворений «Воспеваемая, добрая жизнь» (1943), «Напасть» (1948) и «На Земле» (1949) поэт и эссеист Карл Кролов продолжает традиции модернистской «поэзии природы» Оскара Лёрке и Вильгельма Лемана. Позднее поэт подпадает под влияние испанских и французских сюрреалистов, произведения которых Кролов переводит на немецкий язык. Основной темой его поэтических размышлений-экспериментов становится чувство безнадёжности, испытываемое современным человеком, существующим в «бараке случайностей» (сборники «Ветер и время» (1954), «Дни и ночи» (1956)). Своего наивысшего развития поэтический талант Кролова достигает в богатых словесными ассоциациями и абстрактными метафорами сборниках стихотворений «Пейзажи для меня» (1964) и «Будничные стихи» (1968). Среди других поэтических работ следует назвать сборники «Время проходит» (1972), «Осенний сонет с Гегелем» (1981), «Огромное спасибо и так далее» (1984).

Творчество Карла Кролова было отмечено многочисленными премиями и наградами за его вклад в развитие немецкой литературы. В 1956 году он становится лауреатом премии Георга Бюхнера. В 1983 году он награждается Гессенской культурной премией, в 1985 году — литературной премией Баварской академии изящных искусств. Был членом Баварской академии изящных искусств, а также академий Майнца и Дармштадта. В 1975 году Карл Кролов был удостоен Большого креста Ордена «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия».

Отрывок, характеризующий Кролов, Карл

Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.