Лауда (музыка)

Ла́уда (итал. lauda — хвала) — жанр паралитургической музыки и поэзии (итальянской, реже латинской) в Италии XIII—XVI веков.

Первой лаудой на итальянском языке (умбрийском диалекте) считается «Песнь о солнце» (ок.1225) Франциска Ассизского, написанная ритмической прозой и восхваляющая в качестве «братьев и сестёр» все явления мира, включая «сестру Смерть» (музыка этой лауды не сохранилась).

Расцвет лауды связан с народным религиозным движением, зародившимся в Умбрии в середине XIII века и охватившим многие области Италии; братства мирян, охваченные настроением покаяния, экстатической любви к Христу и Богоматери, отвращения к мирским благам, распевали лауды на своих собраниях. С музыкальной точки зрения лауды XIII — начала XIV веков представляли собой одноголосные, преимущественно силлабические, реже развитые мелизматические мелодии.

Из этого времени до нас дошли около 200 сборников лауд, так называемые лаударии (итал. laudario), из них только 2 с музыкой: Кортонский лаударий (конец XIII века; 65 лауд, из них 46 с музыкой) и Флорентийский лаударий (известный также как «Laudario Magliabechiano») начала XIV века (в этом кодексе 97 лауд, из них 88 с музыкой).

Нередко лауды выполнялись как контрафактуры светских тексто-музыкальных форм (чаще всего баллат), при этом традиционные куртуазные мотивы и сюжеты заменялись на религиозные; например, вместо возлюбленной госпожи трубадуров — «госпожа Бедность»; баллата Франческо Ландини «Блондинка-зеленщица» была перетекстована в лауду «Об Иисусе Христе». Со второй половины XIV века получили распространение многоголосные лауды. Известна драматическая разновидность лауды с диалогами между аллегорическими персонажами: Грешником и Мадонной, Христом и Душой, Душой и Любовью.

Имена составителей лауд (поэтов и композиторов) по большей части неизвестны. Выдающиеся образцы средневековой лауды создал Якопоне да Тоди, их основные мотивы: страстное желание умереть вместе с Христом, жизнь Иисуса как зеркало души, плач Мадонны над Сыном; душа как невеста Христа, найденная для него ангелами; полное растворение души в Боге. В XV—XVI веках словом лауда назывались композиционно незамысловатые разновидности фроттолы, баллаты и других песенных форм. Лауды сохраняли значение популярной («народной») религиозной музыки до конца XVI века. В Тоскане этому способствовали проповеди Дж. Савонаролы, который призывал к пению лауд не только в братствах мирян, но и в церкви. В Риме лауды (многоголосные, в простой гоморитмической фактуре) составляли важнейшую часть музыкального оформления молитвенных собраний в ораториях Филиппа Нери. Несомненна роль диалогической лауды как одного из жанровых источников (позднейшей) оратории. Перепечатки сборников лауд известны вплоть до начала XIX века. В ХХ веке к лаудам Моденского лаудария, Якопоне да Тоди и др. в своих сочинениях неоднократно обращался композитор Луиджи Даллапиккола.

Литература

• Pirrotta N. Music and Culture in Italy from the Middle Ages to the Baroque. Cambridge, MA, 1984;
• Laude cortonesi dal secolo XIII al XV, edd. G. Varanini, L. Banfi and A.C. Burgio. Firenze, 1981–85;
• Barr C. The monophonic lauda and the lay religious confraternities of Tuscany and Umbria in the late Middle Ages. Kalamazoo, MI, 1988;
• Wilson B. Music and merchants: the Laudesi companies of republican Florence. Oxford, 1992;
• Fallows D. A catalogue of polyphonic songs, 1415–1480. Oxford, 1999.

Избранная дискография

• Laudario di Cortona. Un mystère du XIIIe siècle (анс. Органум – Marcel Pérès, dir.) // Harmonia mundi HMC 901582
• Laudario di Cortona <Cortona, Biblioteca del Comune e dell' Accademia Etrusca, Ms. 91> (анс. Микролог) // Micrologus 00010/3
• O Yesu dolce. Laudi italiane del quattrocento (анс. Микролог) // Opus 111 30-169
• Laude di Sancta Maria. Veillée de chants de dévotion dans l'Italie des Communes (La Reverdie) // Arcana 34
• A laurel for Landini (Gothic Voices) // Avie 2151 (светские прототипы и лауды-контрафактуры)

Отрывок, характеризующий Лауда (музыка)

На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.