Левинский, Исаак Маркович

Исаак Маркович Левинский
Псевдонимы:	Гарольд
Дата рождения:	19 декабря 1876(1876-12-19)
Дата смерти:	21 февраля 1955(1955-02-21) (78 лет)
Место смерти:	Ленинград
Гражданство:	Российская империя, СССР
Род деятельности:	поэт, журналист, общественный деятель, публицист
Направление:	сатира, публицистика
Язык произведений:	русский

Исаа́к Ма́ркович Леви́нский (19 декабря 1876 — 21 февраля 1955, Ленинград) — театральный и общественный деятель, журналист, поэт-сатирик. Публиковался в киевских изданиях 1890-х—1920-х годов под псевдонимом Гарольд.

Биография

И. М. Левинский начал свою журналистскую деятельность в газете «Киевское слово», затем сотрудничал с газетами «Киевская заря» (1906), «Киевская мысль» (длительно), «Киевская газета», «Зритель» (1918), «Киевская жизнь» (1919), журналами «Театральная жизнь» (1918), «Искусство» (1922) и другими. Публикации Гарольда были злободневны, писались оперативно, отражая различные стороны киевской жизни. Кроме рецензий, отзывов, воспоминаний он в течение почти 30 лет написал множество стихотворений, также создал несколько сатирических театральных миниатюр, например, «Летим, братцы, летим!» (соавтор М. М. Никольский-Франк, поставлена в 1910 году в театре «Лирико-комическая опера»), «Петроград — Олимп» (поставлена в 1917 году в Художественном театре А. Н. Кручинина). В газетах Гарольд был ведущим рубрик «Арабески», «Рифмы дня», «Рифмы театра», «Отражения», «Миниатюры».

В 1912—1920 годах И. М. Левинский был председателем Совета директоров Киевского литературно-артистического клуба (КЛАК). Один из создателей Киевского отделения профсоюза работников искусств «Рабис», с 1917 года — член правления губернского отдела «Рабис». Избирался депутатом Киевского горсовета, делегатом съездов работников искусств, в том числе всероссийских. В 1926—1931 годах занимал должность заместителя директора Киевского театра русской драмы, затем был коммерческим директором Театрального треста, заместителем директора Правобережного театрального бюро.

В 1930-х годах И. М. Левинский переехал в Ленинград, где работал в филармонии. Во время Великой Отечественной войны находился в эвакуации в Алма-Ате. Последние годы своей жизни (1950—1955) жил в Ленинградском доме ветеранов сцены.

Литературное наследие И. М. Левинского малоизвестно и практически не изучено. В советское время оно было почти забыто, так, в 1969 году в сборнике «Стихотворная сатира первой русской революции» было опубликовано всего четыре стихотворения 1906 года.

Библиография

• И. М. Левинский (Гарольд) Стихотворения // Стихотворная сатира первой русской революции (1905-1907). — Л.: «Советский писатель», 1969. — (Библиотека поэта. Большая серия).
  • И. М. Левинский. [az.lib.ru/l/lewinskij_i_m/text_0010.shtml Четыре стихотворения] (1906). — в Библиотеке Мошкова. Проверено 25 мая 2012. [www.webcitation.org/6AsCfy8Du Архивировано из первоисточника 22 сентября 2012].

Литература

• М. О. Рибаков. Вулиця Архітектора Городецького. — К.: Фенікс, 2007. — С. 129—130. — ISBN 978-966-651-499-1.

Отрывок, характеризующий Левинский, Исаак Маркович

– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.