Лепренс де Бомон, Жанна Мари
| Жанна-Мари Лепренс де Бомон | |
| фр. Jeanne-Marie Leprince de Beaumont | |
 | |
| Супруг: |
Томас Пичон |
|---|---|
| Дети: |
шестеро |
Жанна-Мари Лепренс де Бомон (фр. Jeanne-Marie Leprince de Beaumont, урождённая Vaimboult; 26 апреля 1711, Руан — 8 сентября 1780, Шавано) — французская писательница, педагог, прабабушка Проспера Мериме[1].
Происходила из мелкопоместного дворянства. После двух лет неудачного брака уехала в 1746 г. в Лондон, где занималась воспитанием детей состоятельных англичан. В Англии она вышла замуж и стала матерью большого семейства. В эпоху Просвещения широкое распространение получила её педагогическая система, «проникнутая духом уважения к ребенку, рационализма и преклонения перед книгой»[2].
В 1748 г. опубликовала дидактический роман «Торжество истины». Также писала школьные учебники, преподавала в школе для девочек. Её перу принадлежат сказки, некоторые из которых представляют собой обработку хорошо известных сюжетов. Хрестоматийной считается её редакция сказки «Красавица и чудовище», сочинённой писательницей Габриэль-Сюзанной Барбо де Вильнёв. Её обычно печатают в качестве приложения к сказкам Шарля Перро.
После 17 лет пребывания в Англии Лепренс де Бомон уехала на континент, последние годы провела в Савойе.
Наиболее известное сочинение писательницы - учебное пособие «Magasin des Enfants ou Dialogues d'une sage gouvernante avec ses eleves de la premier distinction» (Лондон, 1756; в русском переводе «Детское училище или нравоучительные разговоры между разумною учительницею и знатными разных лет ученицами», СПб., 1761-1767). Как следует из названия, книга составлена «диалогами» гувернантки, мадмуазель Бон (фр. добрейшая), с девушками знатных семейств разной национальности и разного возраста (от 5 до 13 лет). Разговором о простых вещах учительница объясняет устройство мира, рассказывает об обязанностях доброй жены и т.п. А нравоучительные сказки, дополняющие каждый такой диалог (Принцы Счастливый и Несчастливый, Принц Очаровательный, Красавица и Чудовище и др.), дают полезный пример поведения и учат добросердечию, отзывчивости и милосердию. Например, знаменитая "Красавица и Чудовище" у Лепренс де Бомон почти полностью лишена сказочности, но зато объясняет знатным девицам, что нельзя бояться уродства, представленного Чудовищем, и сторониться его. Отвращение должно вызывать холодное сердце, которым обладают сестры Красавицы. Не случайно, в наказание добрая Фея превращает их в статуи и ставит их при входе во дворец Красавицы и ее мужа. Рассказ подкреплен полезным примером "из жизни". Одна из слушательниц гувернантки вспоминает, что как-то ее папа привел в дом на должность лакея совершенно черного арапчонка, и он был настолько уродлив, что она постоянно пряталась от него, но, постепенно привыкнув, бояться перестала, и теперь, когда он несет ее в карету, она совсем не замечает его уродливого лица. На это мадмуазель Бон делает замечание: "К уродству можно привыкнуть, к злобе же никогда. Не стоит стесняться быть некрасивым, но надлежит делать так много добра, чтобы люди не замечали нашего некрасивого лица и любили нас за наше сердце". Книга была популярна в Европе и в России и выдержала множество переизданий. В России общий тираж мог дойти до 15 млн. экземпляров. А среди читателей был даже малолетний великий князь Павел Петрович.
Труды
- 'Детское училище', в 4-х томах (Лондон, 1756)
- Г-жа Ле-Пренс-де-Бомон, 4-я часть «Юношеского училища, или Нравоучительных разговоров» (Москва, 1774). Переводчик: Иоанн Харламов
- Г-жа Ле-Пренс-де-Бомон, 3-я часть «Совершенного воспитания» (Москва, 1787). Переводчик: Иоанн Харламов
Напишите отзыв о статье "Лепренс де Бомон, Жанна Мари"
Примечания
Ссылки
- [alocvet.narod.ru/lib/kopanev.doc Н. А. Копанев, «Петербургские подписчики на первое лондонское издание 'Magasin des enfans' М. Лепренс де Бомон»]
- [kingdom.danceage.ru/home/article/24], [www.antikbook.ru/preview.php?bookshow1=4906]
Отрывок, характеризующий Лепренс де Бомон, Жанна Мари
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
