Лили Эльбе

Лили Эльбе
Lili Elbe
Лили Эльбе в 1926 году
Имя при рождении:	Einar Mogens Andreas Wegener
Дата рождения:	28 декабря 1882(1882-12-28)
Место рождения:	Вайле, Дания
Дата смерти:	13 сентября 1931(1931-09-13) (48 лет)
Место смерти:	Дрезден, Германия
Гражданство:	Дания
Жанр:	пейзажная живопись
Учёба:	Датская королевская академия изящных искусств

Лили Ильзе Эльвенес (дат. Lili Ilse Elvenes), более известная как Лили Эльба (дат. Lili Elbe; 28 декабря 1882, Вайле, Дания — 13 сентября 1931, Дрезден, Германия) — датская трансгендерная женщина, фигурант одного из первых достоверных случаев операции по хирургической коррекции пола. Изначально Эльба, урожденный - Эйнар Магнус Андреас Вегенер, был известным датским художником-пейзажистом. Позже он начал представляться как Лили, и широкой публике был известен в качестве сестры Эйнара. После операции по смене мужского пола на женский - официально имя было изменено на Лили Ильзе Эльвернес, также после операции она прекратила заниматься живописью.

Биография

Ранние годы

Иногда в качестве года рождения Эльбы называется 1886 год — эти данные происходят из книги о ней, в которой ряд фактов изменён в целях защиты личной жизни лиц, которые в ней фигурируют. Фактология жизни Герды Вегенер указывает на то, что верен 1882 год, так как в 1904 году, будучи в училище, они вступили в брак. Есть большая вероятность, что Эльба была интерсексуальна, хотя это и оспаривается некоторыми исследователями.

Женитьба и работа натурщицей

Знакомство Эйнара Вегенера и Герды Готлиб произошло в Датской королевской академии изящных искусств в Копенгагене, и они вступили в брак в 1904 году, когда Вегенеру было 22 года, а Готлиб - 18. Оба были художниками. Специализацией Вегенера была пейзажная живопись, а Герда занималась иллюстрациями для книг и журналов мод. Они ездили в Италию и Францию, и в итоге в 1912 году осели в Париже, где у художника появилась возможность жить жизнью женщины. В 1907 году Вегенеру присудили премию Нейхаузена, его картины выставлялись сообществом датских художников, в художественном музее Вайле в Дании, а также в Париже.

Вегенер начал носить женскую одежду, когда однажды на работу не явилась натурщица Герды Готлиб, и она попросила мужа надеть чулки и туфли на каблуках, чтобы иметь возможность писать его ноги вместо ног отсутствующей модели. Вегенер почувствовал себя неожиданно комфортно в женской одежде. Со временем Готлиб прославилась своими рисунками красавиц с гипнотическими миндалевидными глазами, одетых в шикарные наряды. В 1913 году она шокировала публику признанием, что моделью, вдохновившей её на изображения этих фем-фаталь, на самом деле был её супруг, «Эльба».

В 1920—1930 годах Вегенер регулярно представлялся женщиной, посещая разнообразные праздники и развлекая гостей их дома. Одним из любимых развлечений "Эльбы" было пропадать в толпе зевак во время парижского карнавала, нося при этом свои экстравагантные наряды. Когда он был в женском обличье, Герда Готлиб представляла его сестрой Эйнара, а правду знали лишь ближайшие друзья семьи.

Операция и развод

В 1930 году Вегенер приехал в Веймар для операции по коррекции пола, которая в то время была экспериментальной. В течение двух лет он подвергся четырём операциям. Первая из них, удаление тестикул, была совершена под наблюдением М. Хиршфельда в Берлине. Остальные операции были выполнены К. Варнекросом, доктором Дрезденской муниципальной женской лечебницы. В это время случай Эльбы стал сенсацией в датских и немецких газетах. В октябре 1930 года датский суд счёл брак Вегенера и Герды недействительным, Вегенеру удалось легально сменить пол и имя, и получить паспорт на имя Лили Ильзе Эльвенес. Она прекратила заниматься живописью, считая это частью своей прежней идентичности. После официального расторжения брака она вернулась в Дрезден для заключительной операции.

Смерть

В надежде когда-нибудь выносить и родить ребёнка, Лили в сентябре 1931 года подверглась серии операций, целью которых было вживление матки. Эльбе умерла из-за отторжения организмом пересаженной матки (это была её 5-я операция, и одна из первых операций такого рода в мире) 13 сентября в возрасте 48 лет. 

Только спустя 10 лет в Марокко Герда узнала о смерти Лили и произнесла: «Лили, бедняжка моя». Офицер итальянской армии Фернандо Порта спустил все сбережения Герды. Прожив с ним несколько лет в Марракеше и Касабланке, она развелась с Порта в 1936 году и замуж больше не выходила. Детей у неё не было. Герда вернулась в Данию, стала прикладываться к бутылке и в 1940 году умерла в полной нищете.

В популярной культуре

О случае Эльбы в 1933 году была написана книга «Man into Woman: The First Sex Change».

Посвящённый Эльбе роман 2000 года «Девушка из Дании» Д. Эберсхофа, стал международным бестселлером и был переведён на многие языки. Фильм «Девушка из Дании» 2015 года был хорошо принят на Венецианском кинофестивале, и получил премию Оскар за лучшую женскую роль второго плана.

Отрывок, характеризующий Лили Эльбе

– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.