Лукницкий, Сергей Павлович

Сергей Лукницкий
Род деятельности:	прозаик, поэт, журналист, правовед
Жанр:	проза
[lib.ru/PROZA/LOUKNITSKIY/ Произведения на сайте Lib.ru]

Серге́й Па́влович Лукни́цкий (6 февраля 1954, Москва — 27 июля 2008, Москва) — русский советский писатель и поэт, журналист, учёный-правовед, член Союза писателей России, кандидат географических наук (1989), доктор социологических наук (1998), профессор, действительный член Академии информатизации (отделение прав человека) (МАИ, ООН) (1999), действительный член Русского географического общества РАН.

Лукницкий — автор 6 романов и более 20 повестей, в числе которых «Фруктовые часы», «Весёленькая справедливость», «Бином всевышнего», «Начало Водолея» и другие. Среди главных тем его произведений: право и СМИ, конец света и внеземные миры, любовь и чувственность, поворот вспять биологических часов человека и клонирование, путешествия во времени и пространстве. Его перу принадлежат несколько детективов, детские сказки для взрослых, а также стихи, которые автор называл стихоВТОрениями.

Многие годы Лукницкий работал на стыке литературы и правоведения. Главное дело его жизни — подготовка обширных материалов для реабилитации поэта Николая Гумилёва.

Биография

Родился в семье писателей Павла и Веры Лукницких. В 1971 году поступил на факультет журналистики Ленинградского госуниверситета. Одновременно занимался живописью на курсах при Ленинградском институте живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина. Через год был переведен в МГУ. После окончания университета работал специальным корреспондентом по РСФСР, позже — редактор отдела «Литературной газеты» (1975—1979).

В 1979—1984 гг. — консультант Прокуратуры СССР по делам прессы.

В 1983 году Лукницкий окончил Московскую Юридическую Академию, получив специальность юриста-правоведа. В следующем году был приглашен создать и возглавить пресс-бюро МВД СССР, в 1988 году организовал информационно-издательский отдел Советского Фонда культуры под руководством Д. С. Лихачёва. 20 лет жизни посвятил делу реабилитации Николая Гумилёва, которая состоялась только в 1991 году. О перипетиях и трудностях реабилитации поэта написал книгу «"Дело" Гумилёва», М., 1996. Жанр своего труда назвал «социально-правовое исследование».

В 1989—1993 гг. был заместителем секретаря Союза юристов СССР по связям с общественностью и СМИ.

В 1993—1994 — начальник управления Министерства информации и печати Российской Федерации, начальник Главной государственной инспекции Мининформпечати РФ по защите печати и средств массовой информации.

Работал заместителем главного редактора «Юридической газеты», заместителем руководителя Федеральной службы России по телевидению и радиовещанию.

В последнее годы занимал пост заместителя президента Гильдии российских адвокатов, помощника руководителя Федеральной службы по интеллектуальной собственности, патентам и товарным знакам, советником Председателя Государственного Комитета РФ по антимонопольной политике.

Скоропостижно скончался 27 июля 2008 года в Москве.

Научная деятельность

Область научных интересов Лукницкого: правовое обеспечение средств массовой информации, информационное обеспечение правоохранительных органов.

С. Лукницкий — автор научных трудов и монографий, таких как:

• Правоохранительные органы и печать (монография, 1996),
• Информационная ниша антимонопольной политики (монография, 1997),
• Государство и информация (монография, 1997),
• Печать и политика (сборник статей, 1997),
• Россия и печать: век антиСМИитизма (1998).
• "Дело" Гумилёва ( опыт правовой полемики) 1996.
• Есть много способов убить поэта (социально-правовое исследование) 2002.

Ссылки

• [www.unescochair.ru/index.php?option=content&task=view&id=26 Лукницкий Сергей Павлович]

Отрывок, характеризующий Лукницкий, Сергей Павлович

В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.