Мациевич, Лев Макарович

Лев Мациевич
Имя при рождении:	Левко Макарович Мациевич
Род деятельности:	авиатор, деятель украинского национально-освободительного движения
Дата рождения:	1 (13) мая 1877(1877-05-13)
Место рождения:	Александровка, Чигиринский уезд, Киевская губерния, Российская империя
Дата смерти:	24 сентября (7 октября) 1910(1910-10-07) (33 года)
Место смерти:	Санкт-Петербург, Российская империя

Лев (Левко́) Мака́рович Мацие́вич (укр. Левко Макарович Мацієвич; 1 [13] мая 1877, Александровка, Чигиринский уезд, Киевская губерния — 24 сентября [7 октября] 1910, Санкт-Петербург) — российский авиатор украинского происхождения, капитан. Деятель украинского национально-освободительного движения, сооснователь Революционной украинской партии. Погиб в первой авиационной катастрофе в Российской империи.

Биография

Родился в мещанской семье. В 1901 году окончил Харьковский технологический институт, в 1902 году — Морское инженерное училище (экстерном), в 1906 году — Николаевскую морскую академию.

Один из видных деятелей украинского национально-освободительного движения, член студенческого кружка «Студентська громада» в Харькове. В 1900 году вместе с Д. Антоновичем, М. Русовым, Н. Михновским и другими основал первую политическую украинскую партию в Российской империи — Революционную украинскую партию (РУП).

В 1908 году начал служить в Морском техническом комитете, с 1909 года — в отделе воздухоплавания. Мациевич очень внимательно наблюдал за развитием авиации, на одном из заседаний в отделе он представил первый в мире проект авианосца, способного нести 25 самолётов. В этом проекте он первым в мире предложил идею катапульты и тормозной системы, ограничивавшей пробег самолёта по палубе.

В 1910 году Мациевич был направлен в Европу для изучения мирового авиационного опыта. Во Франции он прошёл обучение в авиационной школе Анри Фармана и в числе первых российских летчиков получил диплом школы.

Гибель

24 сентября (7 октября) 1910 года Мациевич выступал с показательными полётами в Санкт-Петербурге на Всероссийском празднике воздухоплавания. В этот день он совершил на своём «Фармане» несколько полётов, катал высших офицеров, влиятельных особ, а тремя днями ранее, 21 сентября, катал председателя правительства Петра Столыпина. Перед последним полётом Мациевича адъютант шефа российской авиации великого князя Александра Михайловича передал пожелание показать какое-нибудь авиационное достижение. Мациевич решил взлететь на самолёте на возможно максимальную высоту. Ровно в 18 часов его самолёт начал разваливаться в воздухе на глазах у потрясённых зрителей.

Писатель Лев Успенский, десятилетним подростком присутствовавший при гибели Мациевича, описал её обстоятельства в книге «Записки старого петербуржца»:

Мотор мациевичевского «фармана» вновь заревел баском, уже когда солнце почти коснулось земли. Почерк этого пилота отличался от всех — он летал спокойно, уверенно, без каких-нибудь фокусов, «как по земле ехал». Машина его пошла на то, что в те времена считалось «высотой» — ведь тогда даже среди авиаторов ещё жило неразумное, инстинктивное представление, что чем ближе самолёт к земле, тем меньше опасности; так, вероятно, — держи ближе к берегу — понимали искусство навигации древние мореплаватели.
«Фарман» то, загораясь бликами низкого солнца, гудел над Выборгской, то, становясь чёрным просвечивающим силуэтом, проектировался на чистом закате, на фоне розовых вечерних облачков над заливом. И внезапно, когда он был, вероятно, в полуверсте от земли, с ним что-то произошло…
Потом говорили, будто, переутомлённый за день полета, Мациевич слишком вольно откинулся спиной на скрещение от расчалок непосредственно за его сиденьем. Говорили, что просто один из проволочных тяжей оказался с внутренней раковиной, что «металл устал»… Через несколько дней по городу поползли — люди всегда люди! — и вовсе фантастические слухи: Лев Мациевич был-де втайне членом партии эсеров; с ним должен был в ближайшие дни лететь не кто иной, как граф Сергей Юльевич Витте; ЦК эсеров приказал капитану Мациевичу, жертвуя собой, вызвать катастрофу и погубить графа, а он, за последние годы разочаровавшись в идеях террора, решил уйти от исполнения приказа, решил покончить с собой накануне намеченного дня…
Вероятно, то простое объяснение, которое восходило к законам сопротивления материала, было наиболее правильным.
Одна из расчалок лопнула, и конец её попал в работающий винт. Он разлетелся вдребезги; мотор был сорван с места. «Фарман» резко клюнул носом, и ничем не закреплённый на своём сиденье пилот выпал из машины…
На лётном поле к этому времени было уже не так много зрителей; и всё-таки полувздох, полувопль, вырвавшийся у них, был страшен… Я стоял у самого барьера и так, что для меня всё произошло почти прямо на фоне солнца. Чёрный силуэт вдруг распался на несколько частей. Стремительно чиркнул в них тяжёлый мотор, почти так же молниеносно, ужасно размахивая руками, пронеслась к земле чернильная человеческая фигурка… Исковерканный самолёт, складываясь по пути, падал то «листом бумаги», то «штопором» гораздо медленнее, а ещё отстав от него, совсем наверху какой-то непонятный маленький клочок, крутясь и кувыркаясь, продолжал своё падение уже тогда, когда всё остальное было на земле.
На этот раз солдаты аэродромной службы и полиция опередили, конечно, остальных. Туда, где упало тело лётчика, бежали медики с носилками, скакала двуколка Красного Креста.<…>
Я даже не подошёл к остаткам самолёта. Подавленный до предела, совершенно не понимая, что же теперь будет и как надо себя вести — это была вообще первая в моей жизни смерть! — стоял я над неглубокой ямкой, выбитой посреди сырой равнины поля ударившимся о землю человеческим телом, пока кто-то из взрослых, видя мое лицо, не сказал сердито, что детям тут делать нечего.
Еле волоча ноги, я ушёл. Но, видно, мне «было что тут делать», я тоже унёс с собой и сохранил навсегда запах растоптанных множеством ног трав, мирный свет очень красного в тот день заката и рычание мотора в одном из ангаров, который, несмотря ни на что, гонял кто-то из механиков, и ту вечную память о первом героически погибшем на моих глазах человеке, что позволила мне сейчас написать эти строки…

Эта трагедия вызвала потрясение у всех. Хоронили Мациевича как национального героя, улицы Санкт-Петербурга были заполнены народом, над траурной процессией летел дирижабль «Кречет». Мациевич был похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.

Мациевич стал первой жертвой авиационной катастрофы в Российской империи. Его смерть привела к изобретению ранцевого парашюта Глебом Котельниковым.

Архив семьи Мациевичей сохраняется в Киеве в семье Юрия Сахно, внука младшего брата Льва Макаровича — Евгения Макаровича.

Память

• В Санкт-Петербурге, на месте гибели Льва Мациевича (ныне — сквер между домами № 11/1 и 13/1 по Аэродромной улице, 59°59′50″ с. ш. 30°17′14″ в. д.59.9973972° с. ш. 30.2873639° в. д. / 59.9973972; 30.2873639   ), в 1912 году был установлен памятный камень в честь авиатора (архитектор И. А. Фомин).
• Там же, в районе бывшего Комендантского аэродрома, находится площадь Льва Мациевича.
• Николай Александрович Морозов, который был одним из пассажиров Мациевича и очевидцем его гибели, посвятил погибшему летчику стихотворение "Памяти Л.М.Мациевича".
• Поэт Александр Блок описал последний полет Льва Мациевича в стихотворении «Авиатор» (1910-1912 гг.). Стихотворение содержит поразительное предвидение Блока в отношении будущего военного использования авиации для бомбардировки наземных целей, о чем в 1910 г. не задумывались даже ведущие военные теоретики.
• В октябре 2015 года в городе Александровка (Кировоградская область) был установлен памятник Льву Мациевичу. К инициативной группы по установке памятника вошли писатель Владимир Кобзарь, профессор НаУКМА Владимир Панченко, краевед Иван Петренко и народный депутат Николай Томенко.

Литература

• Коллард, Ю. [exlibris.org.ua/kollard/r06.html Спогади юнацьких років] : [укр.]. — Торонто : Срібна Сурма, 1972.</span>
• Муромов, И. А. [www.darkgrot.ru/cult/momento-mori/aviakatastrofi-/article/2419/ 100 великих авиакатастроф]. — Вече, 2004. — 528 с. — ISBN 5-9533-0029-8.</span>
• Панченко, В. Є. [www.ekmair.ukma.kiev.ua/handle/123456789/2579 Небо Левка Мацієвича] : [укр.] : нарис. — К. : Пульсари, 2009. — 49 с.</span>
• Сандул, Валентин. [ukrgazeta.plus.org.ua/print.php?ida=355 Підкорювач «Фармана»] : [укр.] // Персонал Плюс. — 2006. — № 13/61 (6 квітня).</span>
• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915. — С. 230.
• [www.day.kiev.ua/290619?idsource=72998&mainlang=ukr Український Ікар] : [укр.] // День. — 2002. — № 180 (4 жовтня).</span>

Ссылки

• Грабовський, Сергій. [www.radiosvoboda.org/articleprintview/957419.html Левко Мацієвич — авіатор, інженер, політик [укр.]]. Радіо Свобода (10 января 2007). Проверено 13 октября 2014.
• Жила, Володимир. [web.archive.org/web/20071114221755/www.chota.plast.org.ua/aviohistoriPP.htm Левко Мацієвич — перший український пілот [укр.]]. Чота крилатих. Проверено 13 октября 2014.
• Квятковський, Андрій. [www.istpravda.com.ua/digest/2010/11/10/3786/view_print Перший український авіатор — оспіваний Блоком соратник Міхновського [укр.]]. Історична правда (10 ноября 2010). Проверено 13 октября 2014.

Отрывок, характеризующий Мациевич, Лев Макарович

– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.