Нидерландская политика по наркотикам

Нидерландская политика по наркотикам основана на двух принципах:

1. Употребление наркотиков относится к проблемам здравоохранения и не является преступлением

2. Строго различаются «лёгкие» (производные конопли: марихуана, гашиш) и «тяжёлые» наркотики.

Политика по наркотикам регулируется опиумным законом, в состав которого входят два перечня препаратов. Первый содержит средства относящиеся к тяжёлым, второй — к лёгким наркотикам. Любые операции (ввоз/вывоз, продажа, наличие) с препаратами из обоих списков запрещены законом.

Тем не менее, некоторые операции не преследуются, хотя и не являются легальными. Нормы криминального права рассматриваются, как носящие потенциальный характер: министерство юстиции может отказаться от преследования некоторых правонарушений, если это позволяет достичь более высоких общественных целей. В случае политики по наркотикам, такие цели — это здоровье населения (через разделение рынков лёгких и тяжёлых наркотиков) и общественный порядок.

Посредством контроля за продажей лёгких наркотиков и строгого преследования операций с тяжёлыми, два рынка существуют раздельно, что снижает вероятность встречи потребителей конопли с более опасными для здоровья тяжёлыми наркотиками.

Хотя в целом в стране действует описанная выше политика терпимости (нидерл. gedoogbeleid) к лёгким наркотикам, местные власти вправе ограничивать её на локальном уровне, что часто происходит в пограничных областях, в целях ограничения вывоза наркотиков за границу и наркотуризма.

История

Первый вариант опиумного закона был принят в 1919 году. В 1928 году он был изменён, для приведения в соответствие с положениями международной опиумной конвенции 1925 года. Хотя употребление и наличие наркотиков является преступлением согласно опиумному закону, часто оно не преследуется правоохранительными органами, с целью предотвращения возникновения организованного нелегального рынка наркотиков.

Изначально, закон не предусматривал наказания за хранение и выращивание конопли, так как марихуана и гашиш не были широко известны в Нидерландах. Однако, в начале 1950-х годов потребление марихуаны выросло, и в 1953 году году закон был изменён, запретив хранение и выращивание конопли, с максимальным сроком лишения свободы в четыре года. Новая редакция закона тут же вызывает критику: журналист Ян Врейман заявляет, что поправка «спорна», в статье в газете Het Parool в 1955 году, фармацевт О. М. де Вал в 1961 году заявляет, что привыкание к марихуане не доказано, и в статье в De Groene Amsterdame призывает к отмене запрета. Статья вызывает реакцию международного сообщества, Интерпол и Всемирная организация здравоохранения выступают с утверждениями, что марихуана вызывает привыкание. Уже в том же году нидерландское министерство здравоохранения даёт заказ на исследование вопроса Й. Боэй. Результат исследования оказывается не в пользу потребителей гашиша, который «при регулярном употреблении вызывает различные изменения характера. Возрастает уставаемость, пропадает желание работать и терпение. Пропадает инициатива: единственное оставшееся желание человека — продолжать употреблять наркотические средства». Это приводит к решению нидерландских министерств здравоохранения и юстиции продолжить борьбу с коноплёй, и в 1961 Нидерландами подписана Единая Конвенция ООН по наркотикам, включающая коноплю в список наркосодержащих растений, выращивание которых подлежит государственному контролю.

В середине шестидесятых лёгкие наркотики используются как орудие провокации полиции анархистским движением Прово (нидерл. Provo), а затем более многочисленной контркультурой хиппи. Масштабы употребления растут быстрее, чем контингент полиции по борьбе с наркотиками: если в 1966 году открыто 74 дела по нарушению опиумного закона, то в 1969 уже 544. Как из-за нехватки сил, так и из-за сомнений в уместности жёсткого преследования растёт и число расследований, не доведённых до суда (26 или 35 % в 1966, 1969 или 55 % в 1969 году). В 1969 году Министерство Внутренних Дел (nl:Openbaar Ministerie) издаёт официальную директиву, устанавливающую низкий приоритет преследованию употребления лёгких наркотиков (высокий приоритет отдаётся торговле лёгкими наркотиками и всем операциям с тяжёлыми).

В 1970 году в роттердамском парке Кралингсе Бос проходит музыкальный фестиваль, привлекающий 90 тысяч посетителей, среди которых полиция ожидает большое число потенциальных потребителей марихуаны. Тем не менее, принимается решение не преследовать употребление активно, хотя в парке находятся сотрудники полиции в штатском. Отсутствие серьёзных инцидентов при свободном наличии марихуны на фестивале изменяет отношение к жёсткому преследованию нарушителей некоторых сотрудников роттердамской полиции. Кралингский фестиваль считается символической датой рождения современной политики непреследования употребления лёгких наркотиков.

В 1968 году организуется новая комиссия по исследованию различных аспектов конопли под эгидой Лаука Хюльсмана. Часть исследования проводится в США, где марихуана известна более давно и более распространена. Комиссия не находит убедительных доказательств тому, что «...конопляные продукты вреднее для здоровья, чем кофе или табак. И, даже если они были вредны, многие члены комиссии сомневались, по принципиальным мотивам, что государство вправе вмешиваться в выбор граждан, что им есть и пить». Комиссия использует пример сухого закона в 1920-е годы в США, в поддержку аргумента, что запрет лишь увеличивает привлекательность продукта и вызывает рост преступной деятельности. В 1971 году комиссия предоставляет конечный документ, в котором рекомендует вывести из сферы криминального права употребление и хранение небольшого количества продуктов из конопли и рассматривать продукцию и распространение продуктов из конопли как проступок, а не преступление. Кроме того, в будущем рекомендуется вывести из сферы криминального права употребление любых наркотиков.

Под влиянием рекомендаций комиссии Хюльсмана в 1972 году издаётся директива, официально закрепляющая разделение наркотиков на лёгкие и тяжёлые. Употребление и хранение лёгких наркотиков превращается директивой из преступления (нидерл. misdrijf) в проступок (нидерл. overtreding). Кабинет Йопа ден Ойла и, особенно, министр здравоохранения Ирене Ворринк выступают за полную легализацию лёгких наркотиков, однако, этот процесс затруднён международными соглашениями, мешающими Нидерландам изменить законодательство по наркотикам в одностороннем порядке.

См. также

• Опиумный закон

Ссылки

• [www.drugtext.nl/ Сайт drugtext.nl] коллекция текстов по истории, настоящему положению и предложениям по изменению нидерландской наркополитики  (нид.)
• [www.drugtext.nl/index.php/beleid/9-het-nederlandse-drugbeleid «Нидерландская наркополитика»] на сайте drugtext.nl  (нид.)

Отрывок, характеризующий Нидерландская политика по наркотикам

Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.