Николовский, Гоце

Гоце Николовский Гоце Николовски
Основная информация
Дата рождения	1947(1947)
Место рождения	Скопье, Социалистическая Республика Македония, СФРЮ
Дата смерти	16 декабря 2006(2006-12-16)
Место смерти	Скопье, Македония
Страна	СФРЮ, Македония
Профессии	певец, музыкант
Жанры	народная музыка, эстрада
Лейблы	Diskos, Jugoton

Го́це Николо́вский (макед. Гоце Николовски; 1947—2006) — македонский певец и музыкант, известный прежде всего благодаря песне «Бисер Балкански» («Балканский жемчуг»).

Биография

Гоце Николовский родился в Скопье, столице Социалистической Республики Македонии, входившей в СФРЮ в 1947 году. Пик его популярности пришёлся на 1990 год, когда он со своим «Балканским жемчугом» занял 1-е место на песенном фестивале в Валандове — ежегодном конкурсе певцов бывшей Югославии.

Песня моментально сделалась хитом в тогда ещё социалистической Македонии, а после её отделения от Югославии «Балканский жемчуг» даже стал своего рода неофициальным гимном нового государства. Самого Николовского так же часто называли «Бисер Балкански».

В течение 1990-х Николовский записал ещё несколько шлягеров, но ни один не смог повторить успеха «Балканского жемчуга». В 1992 году Николовский принял участие в фестивале «Canberra ’92» в Австралии с песней «Од мајка нема помила».

Популярность Николовского постепенно угасала, и к новому тысячелетию его имя фактически исчезло из поля зрения публики.

Самоубийство

16 декабря 2006 года около 22:00 по местному времени соседи Николовского услышали выстрел. Около 3:00 17 декабря полиция подъехала к запертому изнутри дому Николовского, в котором и обнаружила тело 59-летнего певца. Гоце Николовский покончил с собой, выстрелив себе в голову.

Было установлено, что в момент выстрела он находился дома один. Рядом с телом был обнаружен пистолет и предсмертная записка, адресованная семье.

Полиция исключила любые криминальные версии происшествия.

Ссылки

• Гоце Николовский (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Николовский, Гоце

– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?