Окладский, Иван Фёдорович

Иван Фёдорович Окладский
Псевдонимы:	агентурный псевдоним Техник, Иванов Иван Иванович, Александров Иван Иванович, Петровский Иван Александрович
Дата рождения:	1859(1859)
Место рождения:	дер. Оклад, Новоржевский уезд, Псковская губерния, Российская империя
Дата смерти:	1925(1925)
Место смерти:	СССР
Гражданство:	Российская империя Российская империя→ СССР СССР
Образование:	Двухгодичное городское училище
Вероисповедание:	православие
Партия:	Народная воля
Основные идеи:	народничество
Род деятельности:	слесарь, электромеханик, профессиональный революционер, сотрудник Департамента полиции
Награды:	денежные премии, перевод в сословие почётных граждан

Иван Фёдорович Окладский (1859, дер. Оклад, Псковская губерния — 1925, СССР) — рабочий-слесарь, русский революционер, член партии «Народная воля», сотрудник Департамента полиции.

Биография

Родился в крестьянской семье. Родители перебрались на заработки в Санкт-Петербург. Отец приписался к мещанскому обществу города, вследствие чего и получил фамилию Окладский, затем занялся мелочной торговлей. Будучи беспризорным, с 13 лет попал в среду членов партии «Народная воля». Народовольцы Василий Семёнович и Прасковья Семёновна Ивановские, С. Г. Ширяев, П. А. Алексеев, А. К. Пресняков и другие хорошо его знали и принимали участие в его судьбе. Окончил двухгодичное городское училище.

В 1874 году участвовал в деятельности Южно-российского союза рабочих в Одессе.

В сентябре 1879 года жил в Харькове, встретился здесь с А. И. Желябовым и был приглашён участвовать в покушении под Александровском.
Работал в динамитной мастерской в доме № 37 на Большой Подьяческой улице в Санкт-Петербурге.
Летом 1880 года участвовал в попытке покушения под Kаменным мостом в Санкт-Петербурге. Арестован 4 июля 1880 года. По процессу 16-ти приговорен к смертной казни. Под влиянием таких людей, как С. Г. Ширяев и А. А. Квятковский, на суде держался достойно. Однако, оказавшись в камере смертников, смалодушничал и согласился сотрудничать с Департаментом полиции. В ночь с 3 на 4 ноября 1880 года к Окладскому в камеру Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, уже после оглашения смертного приговора, но до объявления ему о замене смертной казни бессрочной каторгой, явился начальник Петербургского жандармского управления Комаров с целью возможного получения некоторых пояснений о деятельности партии «Народная воля». Окладский сообщил, что редактором газеты «Народная Воля» был Н. А. Морозов, живший с Ольгой Любатович, которая в качестве сестры и под фамилией Сидоренко жила с Окладским, в Туле в 1874 году. После объявления тут же о замене ему смертной казни бессрочной каторгой, был немедленно переведён в Екатерининскую куртину в целях изоляции. Здесь, быстро поддавшись уговорам представителей Департамента полиции, выдал и лично указал две конспиративные квартиры партии «Народная Воля» на Подольской и Большой Подьяческой улицах, из которых в одной была типография, а в другой заготовлялся динамит. Это послужило причиной ареста Г. М. Фриденсона, А. И. Баранникова, Н. Н. Колодкевича, Н. В. Клеточникова и С. С. Златопольского. 27 февраля на основании полученных данных был произведён в квартире М. Н. Тригони арест Тригони и Желябова.

Одновременно он принимал участие в опознании как по карточкам, так и лично предъявленных ему террористов, — М. Н. Тригони, М. Ф. Фроленко, Н. А. Морозова и других. Кроме того, по предложению департамента полиции, Окладского подсаживали в соседние камеры Трубецкого бастиона, откуда он перестукивался с рядом сидящими заключенными. Вместе с тем Окладский сообщил Охранке о предполагавшемся взрыве Каменного моста путём четырёх резиновых подушек, наполненных динамитом, которые 6 июня и были извлечены из Екатерининского канала.

24 июня 1881 года бессрочная каторга была заменена — ссылкой на поселение в Восточную Сибирь, а затем — 15 октября 1882 года — ссылкой на Кавказ. 30 декабря 1882 года был отправлен на Кавказ. По пути следования в Харькове для опознания была показана Вера Фигнер. По прибытии на Кавказ, он был оставлен в Тифлисе, где в апреле 1883 года поступил секретным сотрудником в Тифлисское жандармское управление.

В январе 1889 года он был доставлен в Петербург и поступил негласным сотрудником департамента полиции с окладом в 150 рублей, которые получал вплоть до Февральской революции. Успешно завязав связи с деятелями петербургского подполья, предал кружок Истоминой, Фейта и Румянцева, за что 11 сентября 1891 года по докладу министра внутренних дел получил полное помилование, с переименованием в Ивана Александровича Петровского, и переводом в сословие личных почетных граждан. 28 августа 1903 года Сенат Российской империи удовлетворил ходатайство о награждении его переводом в сословие потомственных почётных граждан.

Служил в Департаменте полиции до самой Февральской революции.

После революции работал на заводе «Красная Заря» (Ленинград) в должности механика для лабораторных изысканий. Жил до ареста в доме №10 по Адмиралтейскому проспекту.

Предательство Окладского было раскрыто в 1918 году Н. С. Тютчевым.

24 января 1924 года был арестован. Верховным судом РСФСР 14 января 1925 года был приговорён к смертной казни, замененной в связи с преклонным возрастом десятью годами лишения свободы.

Умер в местах лишения свободы в 1925 году.

Мнения современников

В. И. Дмитриева:

«… Маленький, чёрный, с длинным, некрасивым лицом и неприятно бегающими глазами он, в своем засаленном пиджаке и сапогах бутылками, скорее подходил к типу деревенских прасолов. …Было что-то фальшивое и в его преувеличенно-развязных манерах, и в беспокойно бегающих глазах и в хвастливом тоне, с каким он рассказывал о своем участии в неудачном покушении на царский поезд под Александровском. …Окладский юлил перед Пресняковым и обращался с ним, как маленькая собачка перед большим бульдогом. А Пресняков этого не замечал и, по странной игре случая, этот истребитель шпионов и предателей даже и не подозревал в то время, что бок о бок с ним, в тесном содружестве, находится будущий предатель.»

А. В. Прибылёв:

«…Факт, что для „Народной Воли“ Окладский явился злым гением, именно его указания нанесли наиболее тяжелый и грандиозный удар по всей „Народной Воле“. Несомненно было для меня, что если-бы не этот удар, Народная Воля жила-бы много больше и принесла-бы больше пользы. После удара, нанесенного Окладским, сохранившиеся остатки сумели провести несколько крупных фактов, а в последующее время она стала падать…»

П. Е. Щеголев:

«…В середине ноября 1880 года Окладский был патентованным предателем, человеком, который в любой момент готов перестукиваться с кем угодно, опознавать и выдавать кого угодно».

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_o/okladsky.html Хронос. // Окладский, Иван Федорович]

Отрывок, характеризующий Окладский, Иван Фёдорович

– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.