Песнь о моём Сиде

«Песнь о моём Сиде» (Cantar de mío Cid) — памятник испанской литературы, анонимный героический эпос (написан после 1195, но до 1207 года) неизвестным певцом-хугларом.

«Песнь о моём Си́де» близка к исторической правде в большей степени, чем другие памятники героического эпоса, она даёт правдивую картину Испании и в дни мира, и в дни войны. Её отличает высокий патриотизм.

Главным героем эпоса выступает доблестный Сид, борец против мавров и защитник народных интересов. Основная цель его жизни — освобождение родной земли от арабов. Историческим прототипом Сида послужил кастильский военачальник, дворянин, герой Реконкисты Родриго (Руй) Диас де Вивар (1040—1099), прозванный за храбрость Кампеадором («бойцом»; «ратоборцем»).

История написания

Первые фрагменты произведения начали складываться в виде легенд еще при жизни дворянина в XI веке. Полный текст поэмы был сложен в середине XII века, точнее в 40-х годах. Полностью произведение было записано в конце XII - начале XIII века. Единственный сохранившийся оригинал  — рукопись 1307 года, сильно испорченная. Поэма впервые была опубликована не раньше XVIII века.

Содержание

Часть первая. Изгнание Сида. (стихи 1-1086)

Первая глава поэмы утеряна, её пересказ дается в краткой прозаической форме. По ложному обвинению Сид был изгнан из Кастилии королём Альфонсом VI. Родриго прощается с женой, доньей Хименой, и дочерьми, Эльвирой и Соль. Находясь в неблагоприятных условиях, Сид собирает отряд воинов, одерживает ряд побед над маврами, захватывает добычу, часть из которой отправляет в подарок изгнавшему его королю, честно выполняя свой вассальный долг.

Часть вторая. Свадьба дочерей Сида. (стихи 1087-2277)

Родриго захватывает Валенсию и отбивает атаки альморавидов. Заполучив очень солидную добычу, Сид отдает часть королю и предлагает объединиться. Тронутый дарами и доблестью Сида, Альфонс VI прощает изгнанника и разрешает его семье переехать в Валенсию. Король сватает за его дочерей своих приближённых — знатных инфантов де Каррион. Свадьба длится две недели.

Часть третья. Оскорбление в лесу Корпес (стихи 2278-3730)

Зятья Сида оказываются коварными и трусливыми. Однажды, когда Сид спал, в городе из клетки вырвался лев. Все подданые, кроме инфантов бросились защищать Родриго, те же спрятались. За это они были осмеяны. Инфанты терпят обиду и решают отомстить. Они вывозят дочерей Сида в лес, где избивают их до полусмерти. Родриго Диас решает ответить по закону. В суде, которым лично руководит король, дворянин добивается полного возврата имущества и поединка с инфантами, три на три. В судебном поединке победу одерживaют бойцы Сида. К его дочерям сватаются теперь достойные женихи — инфанты Наварры и Арагона. Звучит хвала Сиду, который не только защитил свою честь, но и породнился с испанскими королями.

Расхождение с реальным прототипом

Несмотря на то, что произведение очень точно отображает реальные события, оно имеет ряд незначительных отличий. Вопреки исторической правде Сид изображён рыцарем, имеющим вассалов и не принадлежащим к высшей знати. На самом деле, дворянин был представителем высших слоев кастильской знати. В тяжелое время изгнания Сид не был столь принципиален и служил наемником как у христиан, так и у мавров. В поэме это опущено для идеализации образа борца Реконкисты. Родриго Диас не был так бескорыстен, как показано в произведении. Как типичный феодал, он думал не только о пользе короля, но и о своей выгоде.

Ссылки

• [www.cervantesvirtual.com/portales/cantar_de_mio_cid/ Песнь о моём Сиде (PDF)] (исп.)
• [gremlinmage.ru/medieval/sid.html Песнь о моём Сиде] (рус.)

Отрывок, характеризующий Песнь о моём Сиде

Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?