Пивная башня

Пивна́я башня — резервуар для подачи пива. Получил популярность в 90-х годах во Франции, Германии, Великобритании благодаря удобству, долгому сохранению пенного напитка охлаждённым.

Технология разлива

Наиболее принципиальными моментами для правильного соблюдения технологии разлива являются контроль за степенью насыщенности пива диоксидом углерода СО₂ и поддержание в системе необходимого уровня рабочего давления. В первую очередь для насыщения пива газом потребуется запастись баллоном из углеродистой стали, предназначенным для хранения пищевой углекислоты. В заведениях общепита наиболее удобными в использовании считаются компактные баллоны на 10 л, которые можно с легкостью размещать под барными стойками.

Для поддержания в системе определенного уровня стабильного давления газа служит углекислотный редуктор с СО₂, устанавливаемый на баллон. В его задачи входят снижение исходного давления газа в «хранилище» с 60-80 до 1-2 атмосфер и автоматическое поддержание его на должном уровне.

От правильного выбора и наладки редуктора зависит очень многое, поскольку появившееся в канале избыточное давление пива способно привести к обрыву шланга или даже к мини-взрыву. В состав редуктора входят манометр для демонстрации уровня высокого давления в баллоне и манометр для показаний уровня низкого давления в пивной магистрали. Обычно при помощи одного редуктора можно разливать сразу до 5 сортов пива. Только в этом случае следует обязательно помнить: каждый сорт пива желательно наливать при указанном производителем давлении. В случае пренебрежения этим правилом сильно возрастет процесс пенообразования и усложнится процедура разлива. Поскольку даже в стационарных условиях бара или ресторана незначительное колебание температуры может потребовать от бармена изменения рабочего давления, обычно в редукторе для этих целей предусмотрена возможность его регулировки по специальной шкале.

См. также

• Кег

Отрывок, характеризующий Пивная башня

После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.