Поппо II (герцог Тюрингии)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Поппо II (Боппо II; нем. Poppo II.; ок. 830/835 — ок. 906) — маркграф Сорбской марки и герцог Тюрингии в 880—892 годах, граф в Фолькфельде в 788/880—906 годах, граф в Нордгау в 903—906 годах из династии Поппонидов.

Носил титулы dux Sorabici (limitis) или dux Thuringorum, иногда marchio (маркграф). До направления в Тюрингию был графом (comes).

Поппо II принадлежал к роду Поппонидов и был братом Генриха Франконского и Эгино. Их отцом или дедом был Поппо I фон Грапфельд.

Поппо сменил Радульфа II в Сорбской марке не позднее 880 года. В этом году далматы, чехи и сорбы вторглись в земли союзных Германии славянских племен. Поппо предпринял против них экспедицию, о которой упоминается в анналах Фульдского аббатства. Вероятно, этот его поход увенчался успехом.

В 883 году Поппо II развязал войну против собственного брата — Эгино (который упоминается с титулом со-герцога Тюрингии), но потерпел жестокое поражение.

В 892 году Поппо II был лишён всех титулов и владений. Согласно Регино Прюмскому, он посоветовал епископу Вюрцбурга Арну предпринять экспедицию против славян, в ходе которой тот был убит. Это послужило причиной опалы тюрингского герцога. Преемником Поппо стал Бурхард.

В 899 году Поппо были возвращены его родовые владения, в 903 году он стал графом в Нордгау, а в 906 году упоминался в качестве графа Фолькфельда.

У Поппо II было два сына:

  • Адальберт (ум. 915), граф в Грабфельде
  • Поппо III (ум. 945), граф в Грабфельде и Туллифельде.

Напишите отзыв о статье "Поппо II (герцог Тюрингии)"



Литература

  • Reuter, Timothy. Germany in the Early Middle Ages 800—1056. New York: Longman, 1991.
  • Reuter, Timothy (trans.) The Annals of Fulda. (Manchester Medieval series, Ninth-Century Histories, Volume II.) Manchester: Manchester Univ

Отрывок, характеризующий Поппо II (герцог Тюрингии)

– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.