Рибамар
|
Рибамар
Ribamar
Показать/скрыть карты
|
Ribamar - посёлок в районе (фрегезии) Санту-Изидору, расположенный примерно в 38 км от центра Лиссабона и менее чем в 3 км к северу от известного приморского курорта Эрисейры. Этот посёлок известен своей кухней и своими пляжами: Святого Лаврентия, Coxos и Рибейра d'Ilhas, которые являются частью одного из четырёх мировых World Surfing Reserve, выбранных [www.savethewaves.org/WSR_about WSR]. Здесь проводятся чемпионаты по серфингу и бодибордингу на национальном или международном уровне[1].
Содержание
История
Есть такие здания, как strong Santa Susana], а также часовня 18 века.
Форт Santa Susana на южном пляже Святого Лаврентия, был построен в 17 веке по приказу Жуана IV, для защиты побережья от набегов пиратов и вместе с фортом Picoto был частью Lines of Torres Vedras (ряд укреплений, созданных для защиты Лиссабона во время французских вторжений) . Вокруг расположены парапеты и открытые канонерки, датированные 19 веком[2].
Часовня была на боковой двери с 1736, и была восстановлена в 1959. В конце 2005 продолжалась реконструкция крыши и ремонт наружной отделки. Есть икона Иоанна Крестителя в полихромном дереве.
За последние 20 лет Рибамар стал столицей морской еды для Лиссабонского региона, с примерно 15 ресторанами и миллионом посетителей в год.
Пляжи
Побережье с 5 пляжами включено в World Surfing Reserve Эрисейры, с севера на юг: Святого Лаврентия, Coxos, Crazy Left, Cave e Ribeira D'Ilhas.
Referências
Внешние ссылки
- [maps.google.com/maps?f=q&hl=en&q=lisboa&ll=39.000543,-9.419661&spn=0.022112,0.059052&t=k Спутниковые снимки Рибамара]
|
Это заготовка статьи по географии Португалии. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
| ||||||||
Напишите отзыв о статье "Рибамар"
Отрывок, характеризующий Рибамар
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
