Российский зарубежный съезд

Российский зарубежный съезд — съезд русской эмиграции в 1926 году, на котором собрались представители русских диаспор из 26 стран. Проходил в Париже в отеле «Мажестик» с 4 апреля по 11 апреля 1926 года.

Организация съезда велась инициативной группой по объединению русских общественных организаций П. Б. Струве с 1923 года.

На Съезде присутствовало около 400 делегатов. В работе съезда приняли участие П. Б. Струве, А. Ф. Трепов, П. Н. Краснов, Н. Е. Марков, С. С. Ольденбург, И. А. Ильин и другие деятели русской эмиграции. Съезд принял обращение к Великому князю Николаю Николаевичу. На съезде были рассмотрены: положение в Советской России; отношение грядущей России и её национальной государственной власти к русским людям, находящимся в Красной армии и на советской службе (доклад А. М. Масленникова); основные черты будущего хозяйственного устройства России (доклад Б. Н. Соколова); вопрос о земле (доклад В. И. Гурко).

О работе Съезда

«…что у них было — это политическая культура. В дискуссиях — ясность изложения, доброжелательность обсуждений, тонкий учёт разнообразий мнений, тщательность процедуры. И вся эта культура очень пригодилась при трудности сформулировать программу, приемлемую для наибольшего охвата деятелей спорящих политических направлений, даже внутри монархистов, а уж тем трудней, чем шире спектр; и при крайней важности привлечь и удержать малую денежную прослойку эмиграции — властную „торгово-промышленную группу“. И всё же — несчастье всякой эмиграции: кроме противоречий принципиальных — сколько же личных амбиций, раздробляющих всякое живое объединение и действие…» А. Солженицын

Литература

• [www.rp-net.ru/store/element.php?IBLOCK_ID=30&SECTION_ID=0&ELEMENT_ID=3163 Российский Зарубежный Съезд. 1926. Париж: документы и материалы. Издательство «Русский путь», М, 2006, 848 стр.], ISBN 5-85887-168-2

Отрывок, характеризующий Российский зарубежный съезд

– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.