Ротфельс, Ханс
| Ханс Ротфельс | |
| Hans Rothfels | |
| Род деятельности: | |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: |
Кассель, Германская империя |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: |
Тюбинген, ФРГ |
Ханс Ротфельс (нем. Hans Rothfels, 12 апреля 1891, Кассель, Германская империя — 22 июня 1976, Тюбинген, ФРГ) — немецкий историк национально-консервативного направления.
Биография
Ханс Ротфельс родился в состоятельной еврейской семье в Касселе (Гессен-Нассау). В 1910 он обратился в лютеранство. Изучал историю и философию в Гейдельбергском университете под руководством Фридриха Майнеке. Когда началась Первая мировая война, Ротфельс вступил в германскую армию и был ранен под Суассоном, после чего находился в госпитале до 1917. Награждён Железным Крестом второй степени. Докторская диссертация Ротфельса была посвящена Карлу фон Клаузевицу — «Карл фон Клаузевиц: политика и война» (1918, опубликована в 1920). В 1922 Ротфельс прокомментировал и издал частные письма Клаузевица. После этого он занялся изучением жизни и политической деятельности Отто фон Бисмарка. В 1924—1926 Ротфельс преподавал в Берлинском университете, в 1926—1934 — в Кёнигсбергском университете[1]. Работая на кафедре истории в Кёнигсберге, он получил известность как немецкий националист и консерватор, призывавший к пересмотру версальских договорённостей и отмене данцигского коридора. В своих исторических работах Ротфельс обосновывал доминирование Германии в Восточной Европе. Несмотря на это, Ротфельс был отстранен от преподавания после прихода к власти в Германии национал-социалистов вследствие своего еврейского происхождения. В 1938 он уехал в Великобританию, затем в США.
В эмиграции Ротфельс преподавал в Сент-Джон колледже (Оксфорд) в 1938—1940, затем переехал в США, где оставался до 1951 и получил гражданство. Преподавал в ряде американских университетов, стал профессором в Чикагском университете. В 1948 опубликовал самую известную книгу «Германская оппозиция Гитлеру» о заговоре 20 июля 1944.
В 1951 Ротфельс вернулся в ФРГ, где преподавал в Тюбингенском университете. Он также основал Институт современной истории (Institut für Zeitgeschichte) как центр исследований нацистского периода. В 1950-х Ротфельс был одним из немногих немецких историков, которые предприняли серьезное исследование Холокоста, который игнорировало большинство немецких ученых того времени. Другой темой Ротфельса было изгнание этнических немцев из Восточной Европы после Второй мировой войны. Он работал над этой темой вместе с Теодором Шидером, Вернером Конце и другими историками, готовившими многотомное собрание документов по изгнанию немцев из Центральной и Восточной Европы. В конечном счете Ротфельс стал одним из самых влиятельных историков ФРГ.
Дискуссии в современной историографии о Ротфельсе
Ротфельс в течение своей долгой карьеры оставался противоречивой фигурой. Многие характеризовали его как противника демократии и, в частности, Веймарской республики. Вокруг него в Кёнигсберге сложился кружок (Königsberger Kreis), В который входили, помимо прочих, Теодор Шидер и Вернер Конце. Немецкий историк Инго Гаар в книге «Историк в национал-социализме» («Historiker im Nationalsozialismus», 2000) определил Ротфельса как врага Веймарской республики и сторонника нацистов[2]. Ученики Ротфельса В. Конце и Т. Шидер присоединились к НСДАП, за что определенная доля ответственности была возложена на учителя. Ученик Ротфельса Генрих Август Винклер подверг критике выводы Гаара, обвинив оппонента в некорректном использовании источников[3]. В дискуссии приняли участие другие историки[4]. В интеллектуальной биографии Ротфельса, написанной Яном Эккелем (2005), историк отвергает версию Гаара о «фашистском» характере мышления Ротфельса, подчеркивает недостаток источников для окончательного решения вопроса о характере взглядов Ротфельса в 1920—1930-х гг., но обращает внимание на то, что в эмиграции Ротфельс проявил свои убеждения, поддержав консервативное крыло Сопротивления[5]. Дискуссия историков вокруг роли Ротфельса в становлении немецкой историографии нацистского периода продолжается.
Сочинения
- Carl von Clausewitz: Politik und Krieg. Berlin: Dümmlers Verlag, 1920.
- Bismarck Und Der Staat; Ausgewählte Dokumente, Eingeleitet Von Hans Rothfels, Stuttgart: Kohlhammer, 1925.
- The German Opposition to Hitler. Chicago, Illinois: An Appraisal Henry Regnery Company, 1948; издана в Германии — Die deutsche Opposition gegen Hitler (Scherpe, Krefeld, 1949, переиздания в 1961 и 1963).
- Bismarck-Briefe. Ausgewählt Und Eingeleitet Von Hans Rothfels. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht 1955.
- Das politische Vermächtnis des deutschen Widerstandes. Bonn: Bundeszentrale für Heimatdienst, 1956.
- Bismarck, der Osten und das Reich. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1960.
- Bismarck; Vorträge und Abhandlungen. Stuttgart: W. Kohlhammer 1970.
Напишите отзыв о статье "Ротфельс, Ханс"
Примечания
- ↑ Conze, Werner. Hans Rothfels // Historische Zeitschrift. 1983. Bd 237. H. 2. S. 311—360
- ↑ Haar, Ingo. Historiker im Nationalsozialismus. Deutsche Geschichtswissenschaft und der «Volkstumskampf» im Osten. Göttingen, 2000
- ↑ [www.ifz-muenchen.de/heftarchiv/2001_4.pdf Winkler, Heinrich August. Hans Rothfels — Ein Lobredner Hitlers? // Vierteljahreshefte für Zeitgeschichte. 2001. H. 4.]. [www.webcitation.org/6GwsMDWbG Архивировано из первоисточника 28 мая 2013].
- ↑ [hsozkult.geschichte.hu-berlin.de/forum/type=diskussionen&id=300 Harvey, John L. Were Chicago and Providence really so far from Königsberg and Tübingen? The Rothfelsstreit in an American Key // H-Soz-u-Kult, 04.03.2003]. [www.webcitation.org/6GwsNP4X2 Архивировано из первоисточника 28 мая 2013].
- ↑ Eckel, Jan. Hans Rothfels. Eine intellektuelle Biographie im 20. Jahrhundert. Göttingen: Wallstein, 2005
Отрывок, характеризующий Ротфельс, Ханс
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
