Савич, Любиша

Любиша Савич
серб. Љубиша Савић
Прозвище	Любо Маузер (серб. Љубо Маузер), Маузер
Дата рождения	11 августа 1958(1958-08-11)
Место рождения	Ковачица, СФРЮ
Дата смерти	7 июня 2000(2000-06-07) (41 год)
Место смерти	Биелина, Республика Сербская, Босния и Герцеговина
Принадлежность	Югославия Югославия Республика Сербская Республика Сербская
Род войск	Легкая пехота
Годы службы	1992—1996
Звание	капитан
Командовал	Гвардия «Пантеры»
Сражения/войны	Боснийская война

Любиша «Маузер» Савич (серб. Љубиша «Маузер» Савић; 11 августа 1958, Ковачица — 7 июня 2000, Биелина) — югославский сербский военный и общественный деятель, участник Гражданской войны в Боснии, командир сербской легкопехотной бригады «Пантеры».

Биография

Ранние годы

Родился 11 августа 1958 в семье Джордже и Анки Савичей. Воспитывался в патриархальной семье вместе со старшим братом. Окончил профессиональное техническое училище в Биелине, после чего окончил Высшую школу социальных работников в 1982 году. Поступил на педагогический факультет университета, работал в Социальном центре в Биелине, занимал должность секретаря Ассоциации глухих и слабослышащих лиц Биелины. Савич занимал должность директора муниципального фонда социальной и детской защиты.

Личная жизнь

В 1981 году Любиша женился на своей однокурснице, в браке у них родилось два сына (жена и сыновья проживают и по сей день в Биелине). Савич был верным семьянином, способствовал открытой, дружественной и здоровой атмосфере в семье. Увлекался рыбалкой, настольным теннисом и баскетболом. Свободное время проводил также в своей мастерской, где занимался изготовлением изделий из дерева и металла. Савич также любил читать художественную литературу, в его доме было много книг отечественной и иностранной литературы. Увлекался рок-музыкой 1970-х годов, играл в шахматы, был членом шахматного клуба «Пантеры».

В Коммунистической партии Любиша Савич не состоял, да и в политику долгое время он не вмешивался. Однако после встречи с Йованом Рашковичем Савич занялся общественно-политической деятельностью. Он являлся членом Сербского фонда солидарности и членом содружества сербов в Боснии и Герцеговине. Велик его вклад в создание Сербской демократической партии и появление её ячеек в Семберии и Маевице; помимо всего прочего, Савич участвовал в первых выборах Биелинской общинской Скупщины.

Военная карьера

Савич стал основателем Сербской национальной гвардии в Биелине, которая позднее переросла в 1-ю лёгкую биелинскую пехотную бригаду. Гвардия в народе носила имя «Пантеры». Любиша командовал этой гвардией во время многочисленных военных операций. Его большой запас знаний, способность быстро и хладнокровно выполнять свои обязанности в критических ситуациях и мировоззрение (человек, по его мнению, является основой всего мира), позволило ему стать одним из самых известных командиров и офицеров. Своим любимым оружием он считал пистолет типа «Маузер», в честь которого получил своё прозвище. Мобилизировал Савич свою гвардию «Пантер» вполне быстро: его стараниями в части появился бронетанковый «железный батальон», в составе которого были танки Т-55, бронетранспортёры М-60ПБ и импровизированная бронетехника; также в его части были пять самолётов (в том числе разведывательный UTVA 75).

В годы Боснийской войны Маузер неоднократно спасал сербские деревни от разграбления и уничтожения боснийцами. Так, известен случай, когда «Пантеры» спасли от гибели деревню Смолуча, которую пытались сжечь боснийские боевики. В начале лета 1995 года город Лукавац, близ которого располагалась деревня, контролировался боснийцами, и оттуда боевики совершали вылазки в разные деревни, истребляя там мирное население. Мирные жители скрывались в селе Смолуча. Когда количество людей в селе достигло 7 тысяч, 18 июня 1995 2-й корпус мусульманской армии под командованием хорвата Желько Кнеза и ополченцы-исламисты, а также хорватские силы сомкнули кольцо окружения. Несколько месяцев бойцы сербских подразделений и мужчины из села удерживали оборону, отбивая атаки боснийцев за счёт только лёгкого стрелкового и охотничьего оружия. Однако еда и боеприпасы заканчивались, а доставка медикаментов была перекрыта осаждавшими. Боснийцы постоянными миномётными и артиллерийскими обстрелами терроризировали местное население, успев даже захватить часть деревни. Однако 27 августа войска Бранко Пантелича и Любишы Савича прибыли к деревне на своих бронеавтомобилях. Врага удалось вытеснить благодаря ракетному обстрелу, а 31 августа 1-я и 2-я Озренские бригады прорвали кольцо окружения и разгромили наголову корпус. Сербы с облегчением покинули село (по состоянию на 2012 год оно пустует, в нём работает только наркологическая клиника и заселены всего два-три дома).

Как социальный работник и гуманист, Савич не побоялся отправиться на войну в тот момент, когда сербам угрожала опасность. В послевоенные годы Любиша часто оказывал психологическую и материальную помощь пострадавшим в годы войны бойцам и семьям погибших солдат. Известно его следующее высказывание:

Когда мы вернём на Родину всё то, что отобрали у нас в годы войны незаслуженно, тогда мы сможем сказать, что у нас есть государство.

Оригинальный текст (серб.)  

Када одузмемо од оних који су у рату узели све што нису имали и вратимо онима који су за отаџбину дали све што су имали,можемо рећи да имамо државу.

После Боснийской войны

После войны он основал свою Демократическую партию в Биелине 1996 года, развитием которой занимался самостоятельно. В партию входили преимущественно интеллигенты Биелины, старые знакомые друзья Савича. Накануне первых послевоенных выборов Савич состоял в Народной скупщине Республики Сербской, а в 1998 году возглавил Управление полицией в Республике.

Несмотря на своё нежелание заниматься политикой и занимать высокие должности, он с честью выполнял свои обязанности, дабы завоевать доверие своего поколения и своих соотечественников. Угрозы со стороны криминальных авторитетов, а также боснийских и хорватских террористов не останавливали Любишу, который говорил: «Я буду счастлив только тогда, когда буду рад той страной, в которой мы живём. И совершенно не нужно вычислять, когда это будет». В своих речах Савич неоднократно говорил о заботе о новом поколении жителей Сербии.

Предводитель «Пантер» относился к миру криминала ровно так же, как к врагам на недавней войне. Организованная преступность ответила ему тем же. В июле 1998 г. был заминирован и подорван автомобиль Любиши Савича, причем погибли двое его друзей — тоже бывших офицеров ВРС. В августе того же года был убит полицейский С. Кнежевич. Савич расследовал это дело и обвинил в убийстве Кнежевича лидера сторонников Р. Караджича. Некоторые подозреваемые по делу Кнежевича были быстро освобождены представителями ООН и, в свою очередь обвинили Савича в применении к ним пыток. В итоге, уже 14 сентября 1998 года Верховный представитель по Боснии и Герцеговине объявил о снятии Савича с должности с запретом занимать посты в МВД Боснии и Герцеговины.

7 июня 2000 года Любиша Савич был зверски убит в Биелине: когда он остановил свой джип, чтобы подвезти беременную горожанку, неизвестные расстреляли Савича из автомата. Несмотря на то, что убийцу удалось задержать и приговорить к 20 годам тюрьмы, имя заказчика так и осталось неизвестным, а осуждённый отказался отвечать на подобные вопросы.

Память

В память об отважном командире Маузере в Биелине был установлен памятник. Ныне прозвище Савича «Маузер» закрепилось за его сыном Александром. Любише Савичу посвящена песня «Panteri» сербского автора-исполнителя Родолюба Вуловича.

Ссылки

• [www.gardapanteri.com/start/strana/12/garda ЉУБИША САВИЋ – МАУЗЕР]  (серб.)
• [www.oklop.net23.net/bijeljinski_panteri/tekst.html Боевые «Пантеры» «Маузера»]  (рус.)

Отрывок, характеризующий Савич, Любиша

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.