Церковь Святого Бавона (Харлем)
| Достопримечательность | |
| Местоположение | Харлем, Площадь Гроте-Маркт (Харлем) |
| Епархия | протестантизм |
| Архитектурный стиль | пламенеющая готика |
| Строительство | XIV век—??? годы |
Церковь Святого Бавона (нидерл. Grote of Sint-Bavokerk) — самая большая протестантская церковь нидерландского города Харлем, расположенная на центральной площади Гроте-Маркт. Была сооружена в XIV веке над могилой покровителя города святого Бавона, но первоначальное сооружение было сильно повреждено во время пожара, а дошедшее до наших дней здание в стиле пламенеющая готика является результатом восстановительных работ XV—XVI веков. Изначально была построена как католическая, но настоящее время церковь Святого Бавона принадлежит протестантам.
Восьмидесятиметровая церковная колокольня видна почти из любой точки Харлема. Церковь имеет деревянный свод, опирающийся на 28 опор, потолок главного нефа выполнен из кедровой древесины. На стене правого нефа висит старый план города (XVII век), обрамлённый изображениями городских зданий и площадей того времени. Бо́льшая часть внутреннего убранства относится к периоду Реформации. Вплоть до 1831 года в храме проводились захоронения, которых в церкви более тысячи, поэтому её пол почти сплошь покрыт надгробными плитами чёрного цвета. Среди них есть и отмеченная фонарём могила Франса Халса. В церкви в 1692-1694 годах время работал органистом крупный голландский композитор эпохи барокко Сибранд ван Ноорд (Младший).
Храм знаменит своим органом, построенным Христианом Мюллером в 1738 году. В своё время он был самым большим органом в мире с 63 регистрами (сейчас их 64), тремя мануалами, педальной клавиатурой и примерно пятью тысячами труб. На этом считающемся красивейшим в мире органе играли Гендель, Мендельсон и десятилетний Моцарт. На протяжении XIX—XX веков орган подвергался различным изменениям, но во время реконструкции 1959—1961 годов ему был возвращён первоначальный вид.
В 1898 году в Харлеме был построен одноимённый католический собор святого Бавона.
Фотографии
- Haarlem Bavo.JPG
Современный вид церкви
- Interier sv bava.JPG
Интерьер храма
- SintBavo-map.JPG
Карта Харлема (XVII век) со старинными видами города
Напишите отзыв о статье "Церковь Святого Бавона (Харлем)"
Ссылки
- [www.bavo.nl/bladen/welkomkerk.htm De Grote of St. Bavokerk te Haarlem] (нид.) (англ.)
- [www.bavo.nl/bladen/orgelengels.htm The Müller Organ in the Grote or St. Bavokerk] (англ.)
-
На Викискладе есть медиафайлы по теме Собор Святого Бавона
Примечания
- ↑ Мастерство, с которым старший брат прославленного Харлемского живописца, Геррит Беркхейде, Иов Адриансзон Беркхейде написал этот интерьер, восхитило опытного историка искусства Карла Вёрмана: Поздний ученик Халса, Иов Беркгейде до совершенства довёл внутренние виды выбеленных реформатских церквей, преобразуя их, как показывают его картины [www.rijksmuseum.nl/nl/collectie/SK-C-100 в Амстердаме] и [www.europeana.eu/portal/record/2048419/item_PK4QOWTOMRRRG73I4BX6K6Z2EDFLBOW3.html в Дрездене], нежной, плавной кистью и всеми прелестями утонченной красочности серебристой светотени.
— История искусства: Том 3. Искусство XVI-XIX столетий, С. 517-518
Отрывок, характеризующий Церковь Святого Бавона (Харлем)
– Что же, соснули бы, – сказал казак.– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
