Строгановская школа иконописи

Строгановская школа иконописи (или «строгановские письма») — русская школа иконописи, сложившаяся в конце XVI века. Получила своё название по имени богатых купцов-солепромышленников Строгановых, поскольку наиболее ярко проявилась в ряде произведений, связанных с их именем. Лучшие мастера школы были московскими иконописцами, работавшими в царских мастерских. Строгановы ввели в области иконописания разделение труда между иконописцами узкой специализации: «личник», «доличник», мастер «палатного письма», и т. п.

Впервые в истории древнерусской живописи художники строгановской школы открыли красоту и поэтичность пейзажа. На фонах многих икон показаны пейзажные панорамы с овражками и лесными полянами, с холмами, поросшими золотолиственными деревьями, травами и цветами, с извилистыми серебристыми реками, со множеством зверей и птиц.

Для живописи Строгановской школы смутного времени характерно отсутствие праздничности и цветности, сумрачность цветовой гаммы, изображения защитников Родины (Сергей Радонежский, святые Борис и Глеб, другие). Развитие связей России с другими странами сказалось и на искусстве, которое стало утрачивать каноны, приобретать более светский характер, расширять тематику изображений.

Лучшие образцы Строгановской живописи принадлежат кисти главы Оружейной палаты Симона Ушакова, работавшему во второй половине XVII века. Известны такие его работы как икона «Спас нерукотворный» (где мастер в выразительном крупном изображении лика смог продемонстрировать мастерство светотени, передачи анатомии, шелковистости волос и бороды, выражения глаз), работа «Насаждение древа государства Российского» с изображением богоматери владимирской в центре, кремлёвской стены в нижней части и медальонов- портретов самых значительных деятелей древней Руси на ветвях древа, картина «Воевода Скопин-Шуйский», представляющая собой парсуну (от слова «персона»), появившийся при нём тип портретного изображения, в то же время сохраняющий технику, стилистику и образный строй иконы. В выписанных Ушаковым портретах митрополитов и членов царской семьи он стремился к достижению портретного сходства.

Другой известный художник того времени — родившийся в Костроме Гурий Никитин, ярко и декоративно расписавший, в частности, основной четверик церкви Ильи Пророка в Ярославле.

Наиболее известные представители

• Прокопий Чирин
• Никифор, Назарий, Фёдор и Истома Савины. Старший — Истома Савин — был государевым иконописцем
• Степан Арефьев
• Емельян Москвитин

Особенности

• виртуозный рисунок и линии
• тщательная дробная и тонкая проработка деталей
• богатство орнамента
• сияющие и чистые краски
• многофигурные композиции
• пейзажные панорамы

Характерные произведения

• икона «Никита-воин» Прокопия Чирина (1593, хранится в Государственной Третьяковской Галерее)
• икона «Иоанн Предтеча в пустыне» (20-30-е годы XVII века, хранится в Государственной Третьяковской Галерее)

См. также

• Годуновская школа иконописи
• Строгановы

Литература

• История русского искусства: в 3 т.: Т. 1: Искусство X — первой половины XIX века. — 3-е изд., испр. и доп. — М.: Изобраз. искусство, 1991. — 508 с ISBN 5-85200-124-4
• [www.museum.nnov.ru/unn/managfs/index.phtml?id=8005_01 Косушкин В. Ф. Реставрация икон в иконостасе Рождественской (Строгановской) церкви в Нижнем Новгороде.] (Журнал «Нижегородский музей»)

Ссылки

• [nesusvet.narod.ru/ico/books/grabar/grabar_6_1_10.htm Муратов П. Строгановская школа.] (из Грабарь И. Э. История русского искусства, т. IV)
• [kip.net.ru/ipmon/history2.htm Ипатьевский монастырь при Годуновых]
• [www.artsait.ru/art/ch/chirin/main.htm Прокопий Чирин на сайте «Русская живопись»]

Отрывок, характеризующий Строгановская школа иконописи

Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]