Тайцзицюань

Тайцзицюа́нь (тайчи) (кит. трад. 太極拳, упр. 太极拳, пиньинь: tàijíquán) — буквально: «кулак Великого Предела»; китайское внутреннее боевое искусство, один из видов ушу (происхождение тайцзицюань — исторически спорный вопрос, разные источники имеют разные версии). Популярно как оздоровительная гимнастика, но приставка «цюань» (кулак) подразумевает, что тайцзицюань — это боевое искусство.

История

История возникновения тайцзицюань — спорная тема, так как в различные моменты времени были различные официальные точки зрения, что способствовало распространению различных, не слишком правильных, а порой и полностью ошибочных интерпретаций.

Существует две конкурирующие версии древней истории тайцзицюань. Одна из них, которая сегодня является официальной версией китайского правительства, считает, что это боевое искусство развивалось внутри семьи Чэнь, с XIV века проживавшей в деревне Чэньцзягоу уезда Вэньсянь северокитайской провинции Хэнань, и что основал его в XVII веке Чэнь Вантин, от которого можно проследить непрерывную линию передачи традиции.

Другая, более древняя версия, которой придерживаются представители стиля Ян, У, Хао и Сунь, говорит о том, что патриархом Тайцзицюань является легендарный даосский отшельник Чжан Саньфэн, однако эта версия изобилует натяжками и совсем не объясняет, как и через кого это боевое искусство передавалось до XIX века.

Согласно современным исследованиям первые упоминания о боевых техниках, подобных Тайцзицюань связываются с даосом Сюй Сюаньпином (618—907 гг. н. э., династия Тан), приёмы которого имели названия, абсолютно схожие с сегодняшними названиями некоторых форм («Хлыст», «Играть на пипе» и т. д.). Его искусство боя развивалось и передавалось устно среди даосов-отшельников. Называли эти техники по-разному, общими оставались принципы и требования к исполнению, которые впервые изложил в «Классическом тексте по тайцзицюань» Чжан Саньфэн (960—1279 гг. н. э., династия Сун). Существует множество историй и легенд о том, как Чжан Саньфэн создал тайцзицюань. По легенде, патриарх родился в девятый день четвёртой луны 1247 года (этот день по всему миру отмечают как день рождения тайцзицюань) и прожил, по преданию, более 200 лет.

Следующая замечательная личность в ряду передающих традицию — Ван Цзунъюэ, живший в династию Мин (1368—1644 гг. н. э.). Он был известным полководцем и оставил после себя тексты «Руководство по тайцзицюань», «Разъяснение духовной сути 13 форм» и «Об Истинном свершении», которые вместе с трактатом Чжан Саньфэна составляют классическое наследие Тайцзицюань. Считается, что от Ван Цзунъюэ через Цзян Фа традиция была передана Чэнь Чжансину из рода Чэнь, представители которого с 1949 года стали продвигать другую версию истории этого искусства. Чэнь Чжансин передал искусство Ян Лучаню, а через Яна искусство унаследовали его сыновья и внуки, а также многие другие впоследствии известные мастера.

Стиль Чэнь

По версии китайского правительства и семьи Чэнь основателем Тайцзицюань является Чэнь Вантин. Он был воином императорской гвардии, но вскоре после прихода к власти маньчжурской династии Цин в 1644 г. ушёл из армии. Будучи великолепным мастером ушу, он решил систематизировать те сведения, которые получил в армии. За основу нового стиля Чэнь Вантин взял формы кулачного боя, известные ему из «Трактата о кулачном искусстве» Ци Цзигуана (1528—1587), служившего учебным пособием для императорской гвардии. Из 32 позиций Чэнь отобрал 29 и составил несколько комплексов, в том числе пять комплексов тайцзицюань. Он представил новый стиль как момент соположения внешнего и внутреннего — боевых приёмов и их философского осмысления. Постепенно стиль семьи Чэней упорядочивался, усиливалось его философское звучание. Уже не требовалось столь много комплексов, чтобы открыть для себя метафизическую глубину реальности ушу. Для этого достаточно было и нескольких десятков движений, выполненных с полным соблюдением принципов тайцзицюань. С течением времени из первоначального творения Чэнь Вантина сохраняются лишь первый комплекс тайцзицюань и комплекс паочуй («взрывающиеся удары»), которые сейчас считаются первым и вторым комплексами стиля Чэнь.

Стиль Ян

Официальная версия китайского правительства и семьи Чэнь:

Долгое время тайцзицюань не выходил за пределы семьи Чэней, им занимались вдали от любопытных взоров. Первым посторонним человеком, которому удалось приобщиться к новому стилю, стал Ян Лучань (1799—1872) — воистину человек-легенда. Он происходил из обедневшей семьи из уезда Юннянь провинции Хэбэй. Хотя Ян с детства испытывал тягу к ушу, заботы о близких не позволяли ему систематично заняться этим делом. И все же, узнав о необычном стиле Чэней, Ян Лучань отправился к ним в деревню и попросился в ученики. После долгих уговоров Яна взяли в дом, но не учеником, а в качестве слуги. Ян тайно наблюдал за занятиями и через три года рискнул показать то, чему научился украдкой. Чэни были искренне поражены той тщательностью и упорством, с которыми Ян Лучань подошёл к тренировкам. Вместо того чтобы строго наказать его (а за подглядывание за занятиями тогда полагалась смерть), они позволили ему продолжать занятия вместе с ними.

После шести лет обучения Ян Лучань возвращается в родной уезд и начинает преподавание. В то же время он работает над развитием стиля. Так, постепенно меняя характер движений, он делает их более плавными и растянутыми. Стиль приобретает всё более возрастающее оздоровительное значение, что позволило одному из учеников Ян Лучаня написать: «Что является высшей целью тайцзицюань? Сохранение здоровья и продление жизни».

Версия стиля Ян:

Семья Чэнь издавна практиковала Паочуй, не имеющий отношения к Тайцзицюань. Чэнь Чжансин (1771—1853), представитель четырнадцатого поколения семьи Чэнь, благодаря случайной встрече с самим Цзянь Фа, получил от него передачу Тайцзицюань и стал практиковать и передавать тайцзицюань, за что был отлучён от рода Чэнь, с запретом преподавать это искусство внутри семьи.

Именно у него, Чэнь Чжансина, передачу традиции получил самый знаменитый в тайцзицюань человек, не принадлежащий к роду Чэнь — Ян Лучань. Благодаря трём поколениям семьи Ян тайцзицюань стал известен миру и приобрёл популярность как непревзойдённое воинское искусство и система духовного и физического самосовершенствования. Ян изучал медицину, даосские практики и боевое искусство у Ченя в общей сложности тридцать лет, и стал величайшим мастером своего времени.

Впоследствии Ян Лучань был приглашён в столицу и начал преподавать своё искусство в императорских казармах, а в последующем — во дворце принца. Естественно ему пришлось сдавать «экзамен» на личное мастерство, в результате которого, после многочисленных побед над ведущими мастерами Пекина, он получил прозвище Ян Уди — «Ян непобедимый». У Ян Лучаня было три сына, младший из которых умер в детстве и к традиции не был причастен, двое других — Ян Баньхоу(1837—1892) и Ян Цзяньхоу (1839—1917) были известны в Поднебесной, как непревзойденные мастера.

Младший сын — Ян Цзяньхоу — был нравом мягок и учеников любил. Поэтому многие из приходивших к нему в ученики смогли получить линию передачи и стать мастерами. Ян Лучань очень высоко оценивал умственные способности Ян Цзяньхоу, и чаще всего использовал его как партнёра в туй-шоу. Ян Цзяньхоу имел талант объяснять технику, смысл и боевое применение Тайцзицюань просто и доступно. Он великолепно владел оружием, в особенности копьём — фамильной гордостью и секретом семьи. Умер в 1917. Почувствовав приближающуюся смерть, умылся, переоделся, собрал семью и учеников, попрощался, и ушёл с улыбкой на лице.

Создание стиля Ян завершил его сын Ян Чэнфу (1883—1936). Родившийся в обеспеченной семье, имевший все, что пожелает, он вырос огромным для Китая — под 2 метра и 130 кг — человеком. Однако это не помешало ему принять эстафету непобедимых мастеров семьи Ян. Ян Чэнфу владел семейными секретами техники и применения внутренних усилий. В силу возросшего спроса на тайцзицюань, очень много преподавал по всей Поднебесной, чем внес огромный вклад в популяризацию тайцзицюань.

Учеников у Ян Чэнфу было очень много, но настоящими мастерами стали немногие. Самые известные из учеников Ян Чэнфу — Цуй Иши, Фу Чжунвэнь, Дун Инцзе, Ван Юнцюань, Чжэн Маньцин и др.

Традиции-ветви стиля Ян

После смерти Ян Ченфу искусство стиля Ян распределилось на «традиции», «ветви» или «линии передачи», называемые по имени мастера, получившего передачу искусства в семье Ян. Так существуют: традиция Цуй Иши, традиция Фу Чжунвэня, традиция Ван Юнцюаня, традиция Чжэн Маньцина и пр. Хотя все традиции исходят из одного источника, каждая из них имеет своеобразные отличия, и зачастую, используя одинаковые названия, по-разному интерпретируют принципы тайцзицюань.

Традиция Цуй Иши
Цуй Иши (Личжи) (1890—1970). С раннего детства занимался боевыми искусствами. В 18 лет переехал в столицу и поступил в ученики к Ян Ченфу. Последние 8 лет жизни Ян Чэнфу в качестве лучшего ученика и напарника следовал за Учителем. Достиг совершенства в самых разных видах тайцзицюань стиля Ян. В особенности в туй-шоу и боевом стиле. Передавал одиночную форму, тайцзи Чан-цюань, меч Дао, меч Цзянь, копьё и туй-шоу (парная работа).

В число учеников Цуй Иши входил Лю Гаомин (1931—2003). Благодаря упорной работе и глубокому проникновению в Тайцзицюань школы Ян, он был назван лучшим среди учеников Цуй Иши.

В России представителем традиции Цуй Иши является ученик Лю Гаомина, руководитель «Клуба Чайной Культуры» (Москва) — Баев Михаил Леонидович.

Традиция Фу Чжунвэня
Фу Чжунвэнь (1907—1992). Родственник Ян Чэнфу. С 9 лет занимался боевыми искусствами в Юньнани, потом учился у Ян Чэнфу до его смерти. Пролив немало горького пота, Фу Чжунвэнь достиг мастерства, прославившись в Китае и за его пределами. Всю свою жизнь посвятил практике и сохранению тайцзицюань стиля Ян в том виде, как его преподавал его учитель.

Фу Чжунвэнь преподавал тайцзицюань более 60 лет и имел очень много учеников из разных стран, в том числе П.и Т.Кобаяши. Его перу принадлежат книги: «Тайцзицюань стиля Ян» (переведена на рус. яз.) и «Тайцзи-дао семьи Ян». Традицию продолжают его сын Фу Шэньюань и внук Фу Цинцюань.

В России представителями традиции являются: ученик П. Кобаяши, руководитель Клуба «Dвижение» — Виктор Шигорин.

Традиция Ван Юнцюаня
Ван Юнцюань (1904—1987). Начал заниматься Тайцзицюань с 7 лет. У Ван Юнцюаня была редкая для всех наследников ветви Ян возможность — учиться напрямую у двух поколений: Ян Цзяньхоу, и его сыновей — Ян Шаохоу и Ян Ченфу, хотя официальным его учителем считается лишь последний. С 7 до 14 лет он учился у Ян Цзяньхоу и его сына Ян Шаохоу. А в 1917 г. Ян Цзяньхоу назначил ему в учителя своего младшего сына Ян Ченфу. В результате продолжительного контакта с тремя мастерами семьи Ян искусство Ван Юнцюаня, по мнению современных исследователей, не уступало мастерству самого Ян Чэнфу, а может и превосходило его. Но он никогда этого не признавал, оставаясь до конца верен традиции.

Его книга «Секретные техники Тайцзицюань стиля Ян» (переведена на русский язык), признана профессионалами-традиционщиками одной из важнейших за последние полвека, выражающих сущность стиля Ян.

Среди учеников Ван Юнцюаня наиболее известны в нашей стране Вэй Шужэнь и Чжу Хуайюань.

Ши Мин, ученик Чжу Хуайюаня, признается одним из наиболее полно овладевших искусством в ряду своего поколения.

Традицию унаследовал ученик Ши Мина на протяжении 12 лет, получивший прямую передачу — Виктор Сяо (Сяо Вэйцзя).

В России представителем традиции Ван Юнцюаня является сам Виктор Сяо и инструктора его школы.

Стиль У Юйсяна

Впервые многочисленные труды по тайцзицюань были сведены в единый канон в лоне третьего крупного стиля тайцзицюань, созданного У Юйсяном (1812—1880). Стиль У, как его называли по фамильному иероглифу основателя, характеризовался быстрыми и короткими движениями.

Стиль Сунь

В 1912 г. ученик У Юйсяна Хао Хэ, приехав в Пекин, тяжело заболел. За ним ухаживал знаменитый мастер ушу Сунь Лутан (1861—1932). В благодарность за искреннюю помощь Хао Хэ показал ему полный комплекс своей школы У. Переработав старый комплекс, Сунь Лутан создаёт собственное направление — стиль Сунь, основанный на принципе «открытия-закрытия», то есть сочетания движений назад и вперёд, концентрации и выброса сил. За быстрые короткие передвижения стиль также получил название «подвижный тайцзицюань открытого и закрытого».

Стиль У Цзяньцюаня

Последний из крупнейших стилей тайцзицюань — стиль У — был основан У Цзяньцюанем (1870—1943). Его отец Цюань Ю, маньчжур по национальности, был уроженцем провинции Хэбэй и обучался у Ян Лучаня, когда тот преподавал в Пекине. Цюань Ю обучил этому направлению своего сына У Цзяньцюаня. Однако тот решает реформировать стиль Ян: делает движения более плавными, исключает прыжки, притоптывания, резкие движения; изменилась немного и форма стоек, движение как бы волной пробегало по телу. Стиль вскоре был признан самостоятельным направлением тайцзицюань.

Дальнейшее развитие

После буржуазной революции 1911 года в китайском обществе произошёл всплеск интереса к национальным воинским искусствам, и с 1916 года по всей стране начали открываться общества по изучению ушу. Благодаря этому Тайцзицюань начал постепенно распространяться по Китаю с севера на юг.

После Второй мировой войны и последовавшей за ней гражданской войны в 1949 году была основана Китайская Народная Республика. Во время «Культурной революции» было провозглашено пренебрежительное отношение к культурным ценностям, и многие мастера ушли из жизни, не передав своего искусства следующим поколениям. В замен исконного искусства Тайцзицюань, в качестве одной из мер оздоровления нации Коммунистическая Партия Китая поручила Госкомспорту разработать упрощённый комплекс оздоровительной гимнастики тайцзицюань, доступный для массового преподавания. Был создан «Пекинский стиль», и в августе 1956 года Госкомспортом КНР была опубликована книжка, называвшаяся «Упрощённый тайцзицюань», в которой описывался комплекс из 24 движений (24 форма), составленный на основе книги «Тайцзицюань стиля Ян». В 1957 году для тех, кто освоил комплекс из 24 движений и хотел совершенствоваться дальше, был опубликован комплекс из 88 движений. Традиционным же мастерам было запрещено обучать и демонстрировать своё искусство.

В тот же период некоторые мастера бежали из континентального Китая на Тайвань, в Австралию, в США, а потом это искусство распространилось в Европу и Россию.

В конце 70-х — начале 80-х гг. работа над созданием новых комплексов тайцзицюань в КНР была продолжена. Новой правительственной задачей стало создание спортивного ушу, с целью включения этой дисциплины в Олимпийские виды спорта. Теперь в поле зрения Государственного комитета по физкультуре и спорту КНР оказался не только стиль Ян, но и ещё два стиля — У и Чэнь. На их основе был создан комплекс из 48 форм тайцзицюань, вобравший в себя черты этих стилей.

В результате, несмотря на то, что существует множество школ, практикующих традиционный тайцзицюань, многими это искусство воспринимается упрощённо — либо как спорт, либо как оздоровительная гимнастика, либо как разновидность рукопашного боя.

В последнее время, начиная с 90-х годов, благодаря огромному интересу к исконному тайцзицюань, зародившемуся в России, Европе и США, многими специалистами и организациями, как в Китае, так и за его пределами предпринимаются активные действия по возрождению и исследованию этого уникального искусства целостного совершенствования человека и раскрытия его удивительного потенциала.

Особенности техники

Особенности тайцзицюань стиля Чэнь: мягкий, перекатывающийся шаг с плавными и непрерывными движениями и «толкающие руки» (туй-шоу). Мягкий, перекатывающийся шаг позволяет сохранять равновесие при всех передвижениях, кроме прыжков, а «толкающие руки» (туй-шоу), известные также и как «липкие руки» (чи-сао на кантонском наречии) в винчун (юнчунь), способствуют наработке умения чувствовать и предугадывать движения противника по прикосновению и умения мгновенно переходить от защиты к атаке, одновременно сковывая движения нападающего. Это создаёт неудобства для противника, привыкшего только бить и не привыкшего к тому, что удары вязнут в защите. «Липкие/толкающие руки» (какиэ) известны также и в двух школах каратэ — в годзю-рю и уэти-рю. Плавность и непрерывность движений, обычно нарабатываемая медленным выполнением комплексов, позволяет тщательно отработать технику движений и добиться большей скорости в бою, за счёт правильности техники и рациональности движений (разумеется, чтобы скорость действительно была высокой, помимо оттачивания техники, требуется ещё и отработка скорости, чему специально посвящён упоминаемый ниже комплекс пао-чуй).

Являясь многогранным искусством, одним из проявлений которого является прикладное (боевое) применение, тайцзицюань совмещает в себе доходящие до своего предела мягкие и жёсткие техники. Существует ряд развитых тренировочных методик в стиле Чэнь, а также в даосских стилях тайцзицюань, не ведущих своего начала от Чэнь, направленных на акцентированное развитие качеств мягкости и жёсткости. Именно к методикам развития жёсткости относятся последовательности Пао Чуй (пушечных кулаков) и бьющие руки (продвинутая стадия туй шоу)

Особенности тайцзицюань стиля Ян. Основное отличие тайцзицюань (и др. внутренних стилей ушу) от большинства других направлений боевых искусств — это победа над физически более сильным и быстрым противником, без применения собственной грубой физической силы (Ли). В трактате Ян Чэнфу «Десять принципов тайцзицюань» сказано: «Не применять Ли, но использовать И и Ци». Применение на практике этого принципа даёт эффект, описанный в более древнем классическом трактате Ван Цзуньюэ «Сдвинуть 10 тонн усилием в 2 грамма», «Начинать вторым, но приходить первым», «Быть в движении, но пребывать в покое», «Противник не знает меня, но я знаю его».

Понимание сути того, чем является И и Ци является предметом наибольшего интереса и исследования в Тайцзицюань. Наиболее распространённый перевод понятий И и Ци — это Намерение и Энергия. По сути же оба этих понятия являются сложными категориями-качествами, нарабатываемыми в процессе особой психофизической тренировки, которой по сути является любое упражнение тайцзицюань. Для иллюстрации применения этих принципов на практике можно привести пример знаменитого поединка Ли Цзымина с Масутацу Оямой (каратист, основатель стиля Кёкусинкай). Это был один из очень немногих боев, проигранных Оямой. В конце боя Ояма упал на колени и расплакался, так как выбился из сил, но ни разу так и не смог коснуться старика Ли. После чего встал, сделал поклон и глубоко поблагодарил мастера, за то, что тот показал ему, что такое настоящее искусство. Старик в ответ поблагодарил Ояму, за то, что тот дал ему возможность размять свои старые кости.

В тайцзицюань изначально существовала одна единственная универсальная форма (комплекс), состоящая из 37 оригинальных приёмов (существует мнение, что большего количества приёмов не содержится ни в одном боевом искусстве). При этом в форме некоторые приёмы повторялись по нескольку раз, за счёт чего количество движений и время их выполнения увеличивалось. Это давало возможность наработки тех самых уникальных принципов Тайцзицюань, благодаря которым это искусство овеяно легендами. В зависимости от того, как считались движения, и сколько в форме было повторений, её называли по разному: 108 форма, 86 форма, 43 форма, 37 форма и др. Наиболее древнее название этой формы — Лао Лю Лу (старые шесть дорог), так как форма делилась на шесть равных частей. Однако по сути и приёмам это была та же форма. В зависимости от уровня подготовки практикующего различия были также в манере и способе выполнения — приёмы могли быть более развёрнуты и менее развёрнуты, выполняться со всеми промежуточными элементами или более схематично. Если комплекс выполнялся с оздоровительными целями, то его выполнение было медленным и плавным (от 20 до 40 мин.), для наработки боевой техники существовал малоамплитудный и быстрый способ выполнения (до 2 мин.).

Занимаясь тайцзицюань, практикующий избавлялся от многих проблем, очищал свою энергию и сознание, укреплял и балансировал свою эмоционально-чувственную сферу, обретал крепкое здоровье. Действие на принципах Тайцзи постепенно становилось качеством его обычной жизни, и лишь тогда практикующего называли Мастером.

В применении тайцзицюань удивителен тем, что его действие приятно, а иногда даже целительно для противника. Когда действие гармонично, оно не встречает неприятия, в том числе и на физическом уровне. При этом существуют различные воздействия тайцзицюань: учебное (оздоровительное), предупреждающее (не травмирующее), боевое.

Помимо одиночной формы в тайцзицюань существует парная работа туй-шоу и работа с оружием: пика (впоследствии была заменена на шест), прямой меч цзянь, сабля дао. Во всех дисциплинах непременно должны соблюдаться и нарабатываться особые принципы тайцзицюань, иначе они становятся ни чем не отличающиеся от большинства других видов боевых искусств.

Каждый из приёмов тайцзицюань является проявлением одного из сочетаний восьми базовых техник-усилий (цзинь). Каждое из этих усилий являет собой многоаспектное понятие. К тому же интерпретации этих усилий могут различаться в некоторых стилях и традициях.

Восемь Врат (Ба Мэнь) — Восемь Базовых усилий Тайцзи, в соответствии с Ба-гуа:

• Четыре Направления:
  • 乾 Цянь — Юг — Небо — Пэн, Расширение.
  • 坤 Кунь — Север — Земля — Люй, Притягивание, пропускание.
  • 坎 Кань — Запад — Вода — Цзи, Внутреннее толкание.
  • 離 Ли — Восток — Огонь — Ань, Внешнее толкание.
• Четыре Угла:
  • 兌 Дуй — Юго-Восток — Металл — Чжоу, Локтевое усилие.
  • 震 Чжэнь — Северо-Восток — Гром — Ле, Вращение, разведение.
  • 巽 Сюнь — Юго-Запад — Ветер — Цай, Опускание.
  • 艮 Гэнь — Северо-Запад — Гора — Као, Усилие спины, плеча.

Стили

Сегодня выделяют пять основных стилей Тайцзицюань.

• Тайцзицюань стиля Чэнь (кит. 陈式太极拳) — боевое искусство созданное семьей Чэнь. Впервые о его существовании было объявлено в 1949 году.
• Тайцзицюань стиля Ян (кит. 杨式太极拳) — происходит от Ян Лучаня. Семья Ян назвала свое искусство стилем Ян после того, как все остальные стили отделились и провозгласили свои названия. Изначально существовало просто Тайцзицюань.
• Тайцзицюань стиля У Юйсяна (кит. 武式太极拳) — происходит от У Юйсяна, который учился как у Чэнь Чжансина, так и у Ян Лучаня.
• Тайцзицюань стиля У Цзяньцюаня (кит. 吴式太极拳) — происходит от маньчжура Цюань Ю, учившегося у Ян Лучаня в императорском дворце; после буржуазной революции его семья взяла себе китайскую фамилию У.
• Тайцзицюань стиля Сунь (кит. 孙式太极拳) — происходит от Сунь Лутана, изучавшего внутренние стили ушу, и утверждавшего, что все они (Тайцзицюань, Багуачжан и Синицюань) когда-то были одним искусством.

Помимо них существуют и другие, менее известные направления — например «Тайцзицюань деревни Чжаобао», «Тайцзицюань уезда Хундун провинции Шаньси», семейный стиль Шэнь, Илицюань (боевое искусство семьи Чин) и т. д..

Также необходимо отметить существование даосских стилей Тайцзицюань, отличающихся от других стилей рисунком классических последовательностей и пониманием теоретической базы. Эти стили, в частности, Школа Ветер-Гром (Фэн Лэй Пай) претендуют на независимое от других стилей возникновение и развитие внутри даосских общин.

См. также

• Тайцзи
• 37 форм Сюй Сюаньпина — стиль, считающийся предшественником тайцзицюань (по мнению скептиков, стиль является разновидностью тайцзицюань)
• Сянь-тянь цюань — стиль, считающийся предшественником тайцзицюань (по мнению скептиков, стиль является разновидностью тайцзицюань)
• Хоу-тянь цюань — стиль, считающийся предшественником тайцзицюань (по мнению скептиков, стиль является разновидностью тайцзицюань)
• Чан-цюань — омоним комплекса тайцзи чанцюань семьи Чэнь
• Пао-чуй — омоним комплекса тайцзи паочуй семьи Чэнь
• Чэнь Чансин

Ссылки

• [sunlutan.orgfree.com/Sun_Lutang/works/Taiczi_cuan_sue/TaiziCuanSue.htm Тайцзицюань стиль Сунь]
• [competition.taichi-chen.ru/ Открытые Всероссийские соревнования по тайцзицюань и тайцзитуйшоу]
• [www.youtube.com/watch?v=R8UnvRsHPHk Легенды кунгфу. Боевое тайцзицюань (документальный фильм)]
• [www.taichi-chuan.ru/isttcc.shtml Современное исследование истории Тайцзицюань]
• [www.dvigenye.ru/lib/fushenyan_interv.html «Об истории Тайцзицюань» Интервью Фу Шеньюаня]
• [taijiquan.narod.ru Тайцзицюань в сети «Электронная энциклопедия традиционного ушу»]
• [www.shenwu.com/taichi.htm Tai Ji Quan] (англ.)
• [mednik.com.ua/node/662 Алхимия Тайцзи-цюань. Земля]
• Чжоу Цзунхуа. Дао тайцзи-цуаня. Путь к омоложению. Пер. с англ. — К.: София, 1999. ISBN 5-220-00225-2.
• Малявин В. В. Тайцзицюань: Классические тексты. Принципы. Мастерство. — М.: КНОРУС, 2011. — 528 с. ISBN 978-5-406-01963-4
• Чэнь Чжааокуй, Ма Хун . Том 1. Р. Романов, перевод, комментарии. Теория и практика Тайцзицюань стиля Чэнь. Санкт-Петербург, 2006. — 374с. ISBN 5-86457-066-4
• Чэнь Чжааокуй, Ма Хун . Том 2. Р. Романов, перевод, комментарии. Теория и практика Тайцзицюань стиля Чэнь. Санкт-Петербург, 2008. — 349с. ISBN 978-5-86457-068-8-5

Отрывок, характеризующий Тайцзицюань

Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.