Троицкий костёл (Чернавчицы)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Католический храм
Церковь Святой Троицы
Касцёл Св. Троіцы
Страна Белоруссия
Агрогородок Чернавчицы
Конфессия Католицизм
Епархия Пинский диоцез 
Архитектурный стиль элементы готики и ренессанса
Строительство 15851595 годы
Состояние действует
Координаты: 52°13′04″ с. ш. 23°44′28″ в. д. / 52.21778° с. ш. 23.74111° в. д. / 52.21778; 23.74111 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=52.21778&mlon=23.74111&zoom=17 (O)] (Я)
Объект Государственного списка историко-культурных ценностей Республики Беларусь, № 112Г000122

Костёл св. Троицы (белор. Касцёл Св. Троіцы) — католический храм-крепость XV века в белорусском агрогородке Чернавчицы (белор. Чарнаўчыцы), расположенном в 18 км к северу от Бреста. Административно относится к Брестскому деканату Пинского диоцеза.

Памятник белорусской архитектуры конца XVI века с элементами готики, ренессанса и чертами оборонного зодчества[1]. Включён в Государственный список историко-культурных ценностей Республики Беларусь[1]. Характерной особенностью церкви является отдельная от здания храма трёхярусная четырёхгранная колокольня с шатровой крышей, которая стоит к северо-западу от храма на высоком цоколе. Церковь стоит в центре деревни, главным фасадом выходит на автодорогу Брест-Каменец.





История

Католический храм в Чернавчицах построен из кирпича в 1585—1595 годах на средства воеводы Николая Христофора «Сиротки» Радзивилла. После подавления польского восстания 1863 года, как и многие другие католические церкви на территории современной Белоруссии передан православной церкви. После перехода Чернавчиц в состав Польши в 1918 году возвращён католикам. В 1998 году церкви возвращено также приходское здание (плебания), в котором в советское время размещалась больница, а затем музыкальная школа.

Троицкий храм был местом хранения чтимой иконы Девы Марии, которая была вывезена вглубь России в Первую мировую войну и впоследствии утеряна.

Архитектура

Храм — однонефный с небольшим трансептом, бескупольный. Неф, трансепт и полукруглая апсида накрыты высокой двускатной крышей.

Апсида и боковые фасады несут черты готической архитектуры, что прослеживается в массивных стенах с контрфорсами и узких вытянутых полуциркульных окнах. Толщина стен боковых фасадов 1,3 м. Крутая и высокая крыша также свойственна конструктивным приемам готической архитектуры. Цилиндрический свод украшен лепными нервюрами с геометрическим рисунком — мотив ренессансной архитектуры[1]. В интерьере храма выделяются три барочные деревянные полихромные скульптуры XVIII века, одна в алтаре и две — в нишах главного фасада[2].

Архитектура звонницы носит ярко выраженные черты оборонного зодчества и напоминает композицию оборонной замковой башни Несвижа, построенной также в конце XVI века[3].

Напишите отзыв о статье "Троицкий костёл (Чернавчицы)"

Примечания

  1. 1 2 3 [orda.of.by/.lib/spik/br2/147 Збор помнікаў гісторыі і культуры. Брестская область. Стр. 146—147]
  2. [orda.of.by/.add/gallery.php?chernavchi/kostel/art/abes «Архітэктура Беларусі. Энцыклапедычны даведнік». Мінск, «Беларуская Энцыклапедыя імя Петруся Броўкі», 1993 год. ISBN 5-85700-078-5]
  3. [globus.tut.by/chernavchi/index.htm globus.tut.by]

Литература

  • А. М. Кулагiн. Каталiцкiя храмы Беларусi. — Мiнск: 2008. ISBN 978-985-11-0395-5

Ссылки

  • [orda.of.by/.add/gallery.php?chernavchi/kostel/art/abes «Архітэктура Беларусі. Энцыклапедычны даведнік». Мінск, «Беларуская Энцыклапедыя імя Петруся Броўкі», 1993 год. ISBN 5-85700-078-5.]
  • [orda.of.by/.lib/gabrus/mh/69 Габрусь Т. В. «Мураваныя харалы: сакральная архітэктура беларускага барока». Мінск, «Ураджай», 2001 год. 287 с. ISBN 985-04-0499-X.]
  • [orda.of.by/.add/gallery.php?chernavchi/kostel/art/spu Габрусь Т. В. «Саборы помняць усё. Готыка і рэнесанс у сакральным дойлідстве Беларусі». Мінск, «Беларусь», 2007 г. 167 с. ISBN 978-985-01-0714-5.]
  • [globus.tut.by/chernavchi/index.htm Сайт globus.tut.by]
  • [www.radzima.org/be/object/362.html radzima.org]

Отрывок, характеризующий Троицкий костёл (Чернавчицы)

– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.