Убийство Анвара Садата

Муха́ммад А́нвар ас-Сада́т (араб. محمد أنور السادات‎; 25 декабря 1918 — 6 октября 1981) — египетский государственный и военный деятель; президент Египта (1970—1981), маршал (мушир; 1973).

Убийство

Осенью 1981 года террористические группы исламских фундаменталистов «Аль-Гамаа аль-исламийя» и «Египетский исламский джихад», объединившись, организовали успешное покушение на президента, отомстив ему за сближение с Израилем. На 6 октября в Каире был намечен военный парад в честь годовщины арабо-израильской войны 1973 года. Парад начался ровно в 11:00 по местному времени. Приняв рапорт от командующего парадом, президент Египта в сопровождении группы высокопоставленных лиц и высших армейских офицеров поднялся на трибуну для почётных гостей. Анвар Садат занял на трибуне центральное место в первом ряду. Справа от него расположился вице-президент Мубарак, слева — военный министр Абу Газаль. Всё шло по заранее намеченному распорядку: дикторы на двух языках — арабском и английском — комментировали ход парада.

Ближе к концу парада, примерно в 11:40, артиллерийский грузовик, который двигался по площади в строю военной техники, внезапно затормозил. Находившийся в нём лейтенант Халед Ахмед аль-Исламбули в десантной форме спрыгнул с машины и метнул в сторону трибуны ручную гранату. Она взорвалась, не долетев до цели. Через несколько секунд ещё пятеро десантников спрыгнули с платформы грузовика и открыли автоматный огонь по правительственной трибуне. Началась паника, Анвар Садат поднялся из кресла и произнёс: «Не может быть!». Встав неподвижно, Садат оказался мишенью для снайпера: пули пробили шею и грудь, задев лёгочную артерию. По другой версии, Садат принял происходящее за попытку подразделения выразить ему особую преданность, поскольку ранее на том же параде так поступили высадившиеся с воздуха прямо на плац парашютисты, и встал, чтобы отсалютовать в ответ. Садат был доставлен в госпиталь, где и скончался. В ходе возникшей перестрелки были убиты или ранены некоторые присутствующие на параде члены правительства и иностранные гости — итого, считая главу государства, погибло 7 и ранено 28 человек.

Отрывок, характеризующий Убийство Анвара Садата

Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.