Список персонажей InuYasha

Список персонажей манги и аниме InuYasha.

Имена в данной статье транслитерованы с японского с применением системы Поливанова

Группа Инуяши

Инуяша

Инуяша (яп. 犬夜叉)

Сэйю — Каппэй Ямагути.

Инуяша — ханъё (полудемон) из периода Сэнгоку Дзидай. Его отцом был могущественный демон-пёс Ину-но-Тайсё, а матерью Идзаёй — обычная женщина. Первоначально собирался использовать Камень Четырёх Душ, чтобы стать полноценным демоном. Инуяша полюбил мико по имени Кикио, охранявшую Камень, и ради неё решил с помощью камня стать человеком. Но полудемон по имени Нараку решил получить камень и заодно уничтожить возлюбленных. Он заставил Кикио поверить, что Инуяша её предал, а Инуяшу — что его предала Кикио.

Оскорблённый Инуяша напал на деревню, где жила Кикио, и украл из храма Камень Душ. Преследуя Инуяшу, смертельно раненная Кикио запечатала его магической стрелой.

Перед смертью Кикио попросила свою сестру Каэдэ сжечь Камень вместе с её телом, чтобы обезопасить деревню от демонов, охотящихся за ним.

50 лет спустя Инуяшу освобождает девушка из нашего времени, Кагомэ, реинкарнация Кикио, в теле которой спрятан Камень Душ. Демоны (ёкаи) постоянно пытаются получить камень, и во время одной из схваток камень разбивается на множество осколков, которые разлетаются по всей феодальной Японии.

Самые характерные приметы Инуяши — серебристые волосы ниже пояса и собачьи уши (которые Кагомэ при первом знакомстве долго ощупывала). Его ногти сильно похожи на когти, а зубы — на собачьи клыки.

Характером Инуяша напоминает подростка во время переходного возраста. Добрый, но в то же время вспыльчивый и обидчивый, он терпеть не может, когда его называют собакой или говорят, что он слабее полнокровного демона. Заявляет, что ненавидит Кагомэ за то, что она похожа на Кикио, но на самом деле любит её.

Единственная уязвимое место Инуяши — временная потеря всех демонических сил, случающаяся с каждым ханъё (полудемоном) время от времени. У Инуяши она происходит в ночь новолуния. Его волосы становятся чёрными, золотистые глаза — темно-синими, уши — человеческими, он теряет свои когти, клыки, нюх, его меч не может перевоплощаться и т. д. С рассветом он снова становится прежним. Так как сражаться он в такую ночь практически неспособен, он всячески скрывает эту слабость от других.

Ещё одной серьёзной слабостью Инуяши является его нюх. Он настолько чувствителен, что сильная вонь надёжно выводит его из строя.

Точно возраст полудемона не известен, но, судя по фильму «Меч, покоряющий миры», Инуяше примерно 200 лет (в фильме говорится, что меч не видели 200 лет с момента его исчезновения, а исчез он в одно время с рождением Инуяши, значит полудемону 200 лет. Однако 50 из них он спал, благодаря печати Кикио).

Кимоно Инуяши сделано из шкурок огненной крысы. Очень неплохо защищает от любых огненных атак, потоков сёки (яда) и относительно слабых ударов. Иногда Инуяша «одалживает» его Кагоме, чтобы защитить от физических или огненных атак, и полагается лишь на свою силу и скорость. К сожалению, от более мощных ударов кимоно помогает не лучше обычной одежды.

Умения

• Санкон Тэссо (яп. 散魂鉄爪 Санкон Тэссо:, Железные когти, разрывающие душу): сильный удар когтями.
• Хидзин Кэссо (яп. 飛刃血爪 Хидзин Кэссо:, Кровавые когти - летящие клинки): кровь Инуяши наносит повреждения противнику.
• Тэссайга (яп. 鉄砕牙 Тэссайга, Железный сокрушающий клык): меч, который Инуясе завещал его отец. Сделан из клыка отца. Обладает защитной аурой, благодаря которой настоящий демон не может до него дотронуться. При возвращении в ножны, потере хозяином или очищении, превращается в старую ржавую катану. В истинной форме напоминает саблю около трех метров длиной и полуметра в самой широкой части лезвия с мехом вместо гарды. Поскольку оружие магическое, его вес известен только Инуяше и является величиной относительной.
• Кадзэ но Кидзу (яп. 風の傷 Кадзэ но Кидзу, Рана Ветра): приём, выполняемый Тэссайгой. Убивает сотню демонов одним ударом. Выглядит как несколько расходящихся в стороны воздушных лезвий.
• Бакурюха (яп. 爆流破 Бакурю:ха, Сокрушающий Поток): приём, выполняемый Тэссайгой. Использует демоническую силу врага и Рану Ветра для создания сильной атаки ветром.
• Конгосоха (яп. 金剛槍破 Конго:со:ха, Волна Алмазных Копий): атака, создающая много алмазных копий, летящих во врага. Выполняется Тэссайгой.
• Мэйдо Дзангэцуха (яп. 冥道斬月破 Мэйдо: Дзангэцуха, Тёмный Путь Ущербной Луны): приём, выполняемый Тэссайгой. Создаёт путь тьмы, который отправляет врагов в Мир Мертвых — Мэйдо.

Тэссайга — вообще самый развивающийся «персонаж» в манге. На протяжении всей истории, Инуяша и сотоварищи только и занимаются тем, что способствуют последнему либо овладеть новой дистанционной техникой, либо навесить на многострадальное папино наследие очередной «апгрейд».

Развитие Тэссайги:

«Кадзэ но Кидзу» — «Рана Ветра», способность Тэссайги наносить удар в сплетение воздушных потоков образуя несколько ударных воздушных волн (тот самый удар, убивающий сотню мелких демонов за раз). Долгое время, Инуяша не мог понять, в чём тут секрет, но овладев этим приёмом, пользуется им регулярно. Брат Инуяши, Сещемару, использовал этот приём несколько раз, как только в его руки попадал Тэссайга, и в его исполнении атака была в несколько раз более мощной, но то, от чего это зависит, осталось за кадром

«Усиленная Тэссайга» — После того как Тэссайга был сломан, Тотосай использовал один из клыков Инуяши для починки меча. Таким образом, для использования магических атак стала использоваться не только изначально заложенная отцом Инуяши сила, но и сила самого полудемона. Выразилось это в том, что в высвобожденном состоянии, Тэссайга стал практически неподъёмным для самого Инуяши.

«Бакурюха» — Для того, чтобы использовать эту атаку,Инуяше пришлось сразится с Рёкоцусэем, последним недобитым противником своего отца. Одновременно, он научился управлять и заложенной в клинке собственной силой (Тэссайга вновь стал лёгким). Если противник наносит удар любой формой демонической энергии, можно, используя «Рану ветра», перенаправить его обратно, добавив к изначальной силе вражеской атаки свою собственную. Из недостатков — на противников, не использующих чистую демоническую силу, эту атаку не применишь. В качестве бонуса — после применения Бакурюхи, Инуяся научился видеть окружающие Тэссайгу воздушные потоки, то есть смог наносить «Рану Ветра» в любой момент и в любом направлении, а не только ударом в строго определённое место.

«Красный Тэссайга» — разрушитель барьеров. Для преодоления очень мощного барьера Нараку, Инуяша должен был напитать свой меч энергией и кровью демона, умеющего создавать сильные магические барьеры. При использовании этой атаки, лезвие Тэссайги становится ярко-алого цвета.

«Алмазный Тэссайга», или «Конгосоха» — Как и в предыдущем случае (и в последующих тоже), для овладения этой техникой, нужно было напитать клинок силой демона, управляющего камнем. Во время этой атаки лезвие меча покрывается алмазной коркой, которую потом нужно стряхнуть в сторону противника в виде острейших алмазных копий. Пробивает практически любой барьер (после появления «Красного Тэссайги»,Нараку его значительно усилил). Интересно то, что использовать эту атаку в современности (дабы разжиться алмазами для оплаты очередного поломанного велосипеда Кагомэ),Инуяша не смог. В 4-м фильме Инуяша смог соединить в одну атаку Бакурюху и Конгосоху: получилось что-то вроде застывших каменных потоков ветра, которые породили несметное количество алмазных копий.

«Чешуйчатый Тэссайга» — способность поглощать силу демонов (или их атаки) при соприкосновении. Проблема в том, что поглощённая энергия использует Инуяшу в качестве «заземления», и её избытки наносят ему значительный вред. Также позволяет видеть так называемые «демонические вихри» — сосредоточение астральной силы любого демона. Теоретически, удар в такой вихрь должен прикончить любого, даже сверхсильного демона, но на практике, эти самые вихри не всегда удаётся углядеть, да и времени это занимает достаточно много.

«Огненный Тэссайга» — какие именно свойства придала мечу, до конца не понятно, возможно, это был всего лишь внешний эффект от поглощения силы очередного демона.

«Дзангэцуха» — атака, полученная от Тэнсэйги Сещемару. Как бы вскрывая ткань реальности чёрной дырой — полумесяцем, открывает путь в мир мёртвых. От этой атаки не существует защиты, рассекает любое материальное и/или астральное тело, отправляя вырезанный кусок за грань реальности. Чрезвычайно опасна, ибо в случае промаха спасения от неё не будет.

«Мэйдо Дзангэцуха», или «Чёрный Тэссайга» — лезвие меча становится порталом в мир Мёртвых. Завершенная форма Чёрной дыры — образуется шар около 50-ти метров диаметром, попав в который, отправляешься прямиком в преисподнюю. Из-за своих размеров способен поглощать огромные куски реальности. Атака была усовершенствованна под нужды хозяина самим Тэссайгой — в законченном виде, представляет собой от одного до десяти горизонтально летящих дыр-полумесяцев. Скорость их движения гораздо выше, чем у классической сферы, и напрямую зависит от силы взмаха мечом.

Интересны также ножны Тэссайги. Предназначенные для запечатывания её силы, они, в случае чего, могут поглотить атаку-другую, нанесённую демоническим оружием. Также у них есть способность призывать меч. Именно этой способностью ножен воспользовался Инуяша оказавшись в плену у Безумного Аскета.

Кагомэ Хигураси

Кагомэ Хигураси (яп. 日暮 かごめ Хигураси Кагомэ)

Сэйю — Сацуки Юкино.

Кагомэ — внучка настоятеля синтоистского храма семьи Хигураси в Токио. В день её пятнадцатилетия на Кагомэ нападает демон-сороконожка и затягивает в старый колодец близ храма. Когда Кагомэ выбирается из колодца, она обнаруживает, что оказалась в средневековой Японии, точнее — в периоде Сэнгоку Дзидай. Выбравшись, она видит спящего полудемона, прибитого стрелой к дереву. В этот момент Кагомэ находят жители ближайшей деревеньки и отводят её к местной мико Каэдэ. Сначала Каэдэ принимает Кагомэ за демона, так как та одета в современную одежду, но потом замечает, что Кагомэ очень похожа на её давно погибшую старшую сестру Кикио

Вечером того же дня на деревню нападает всё та же демон-сороконожка. Кагомэ убегает в лес, в котором видела спящего полудемона. Тот уже не спит и, увидев девочку, называет её «Кикио». Демон-сороконожка настигает Кагомэ, кусает её, и из раны выпадает Камень Четырёх Душ, который сороконожка тут же проглатывает. Инуяся, тот самый прибитый к дереву полудемон, предлагает Кагомэ вытащить из него стрелу, чтобы он мог зарубить сороконожку. Кагомэ так и поступает, и Инуяся побеждает демона, но собирается забрать Камень себе, ибо тот придаёт демонам огромную силу.

Она очень добрая, даже по отношению к Инуясе. Её терпение не раз удивляло остальных, так как поведение демона им уже надоедало. Кагомэ пытается наладить отношения с ним, думая, что он её ненавидит. Она любит всем сердцем Инуясю, поэтому сильно ревновала его к Кикё. В конце сериала ради Инуяси переселяется в феодальную эпоху навсегда.

Умения

• Хама но Я (яп. 破魔の矢) — очищающая стрела мико. Поначалу Кагомэ почти не умела стрелять из лука, но со временем становится очень опытной и меткой. Её стрелы несут в себе духовную силу, которой она обладает, и очищают любого демона, которого касаются. Стрелы Кагомэ — одна из немногих вещей, с которыми Нараку трудно тягаться.

Запечатывающие стрелы, подобно Кикио, Кагомэ не использовала, но учитывая, что она смогла распечатать Инуясю, по всей видимости, может.

Отдельная способность Кагомэ — чувствовать сокрытый Камень Четырёх Душ или его осколки (не важно, проглочены ли они очередным демоном или просто находятся неподалеку). Чтобы спрятать своё сердце и Камень Четырёх Душ от этой её способности, Нараку похитил сферу Энтэя.

Благодаря большим запасам духовной силы на Кагомэ практически не действует ядовитая демоническая аура, правда, против Магацухи это никак не помогло.

Мироку

Мироку (яп. 弥勒)

Сэйю — Кодзи Цудзитани.

Мироку — буддийский монах (хоси (яп. 法師)), и на него наложено довольно необычное проклятие. В его правой ладони находится «чёрная дыра», (風穴 [кадзаана], дословно «Дыра Ветра»), которая засасывает всё, что находится поблизости, если только её не накрыть специальной тканью и не обвязать буддистскими чётками. Это проклятие Нараку наложил ещё на деда Мироку, и оно досталось самому Мироку по наследству. Рано или поздно чёрная дыра затянет и его самого, если он до тех пор не уничтожит Нараку. Все считают Мироку в некоторой степени озабоченным извращенцем, потому что тот имеет обыкновение каждую встреченную красивую девушку обнимать и предлагать ей родить ему ребёнка. Сам Мироку объясняет это тем, что он хочет продолжить свой род прежде, чем проклятие убьёт его.

Как уже говорилось, основное оружие Мироку — Кадзаана. Это проклятье — оружие поистине чудовищной силы. Направив руку на врагов, Мироку может засасывать как демонов, так и любые предметы в пределах досягаемости. А открывая и закрывая её, вполне может корректировать направление вражеских атак и всевозможных пролетающих снарядов. Но есть и негативные стороны — демоническая аура и яд впитываются в тело монаха, так что, не остановившись вовремя, он вполне может погибнуть от отравления. Также, засасывая острые предметы, есть риск порезать руку и соответственно расширить дыру со всеми вытекающими последствиями. Ещё один минус — оружие не делает разницы между друзьями и врагами, попав в зону всасывания, могут пострадать невинные. Поэтому пользоваться ей нужно крайне осторожно.

Хорики, или буддистские заклятья написанные на специальных листочках. Заряжая их собственной духовной силой, Мироку может использовать их в бою как метательные снаряды. Попав на врага, они в зависимости от заклятья причиняют ему различный урон. Также, он может использовать их для защиты или сокрытия какого-либо здания, или «запечатать» не очень сильного демона. (Или обманом отдать какому-либо наивному даймё побогаче в обмен на стол и кров).

Посох — обычный посох буддистских монахов-странников с шестью кольцами. Кромка посоха отточена до бритвенной остроты, а нижний конец заканчивается стальным остриём, что в сочетании с духовной силой монаха превращает его в опасное оружие ближнего действия. Также посох используется для фокусации различных заклятий (в основном защитных). Мироку неплохо фехтует своим посохом. Он любит Санго и поэтому пристаёт к ней особенно часто (отчего нередко бывает бит), однако в нужные моменты готов пожертвовать собой, чтобы спасти любимую. Ревнует её ко всем, кто проявит к Санго интерес. В последней серии он предстаёт счастливым отцом и мужем Санго.

Ему нередко помогает тануки по имени Хати, способный принимать различные облики — огромный камень, нечто вроде летающего червя или даже копия самого Мироку.

Мироку — японское произношение имени Майтрейя, Будды будущего.

Санго

Санго (яп. 珊瑚)

Сэйю — Хоко Кувасима.

Санго — истребитель демонов (退治屋, «ёкай тайдзия»). Она — член группы тайдзия, обучаемых убивать демонов. Родилась в деревне, где был создан Камень Четырёх Душ. Присоединилась к компании Инуяси, чтобы уничтожить их общего врага, Нараку.

Оружие Санго — Хирайкоцу (яп. хирайкоцу,"разрезающий воздух"), сделанный из костей демонов бумеранг огромных размеров (практически с неё ростом) и достаточно внушительного веса. Перед решающей битвой с Нараку пропитала его специальным составом, который разрушает тела демонов при столкновении, как кислота, также теперь он может спокойно проникать сквозь барьер Нараку.

Поскольку Санго ― наследница клана профессиональных охотников за демонами, её познания в области демонологии довольно существенны. Правда, до встречи с Инуясей ей попадались в основном достаточно мелкие и не слишком сильные (что-то, вроде домашних вредителей). Так что против более крупных противников, она работает в основном на подхвате. Использует яды, разработанные специально для борьбы с распространёнными типами демонов. На более сильных они, увы, практически не действуют. Иногда использует катану или вакидзаси, но, сделанные из обычной стали, они помогают разве что в борьбе с разбойниками, или, пропитанные специальными составами, против мелких демонов.

Отдельное внимание можно уделить специальному костюму охотника. Он сделан из костей и кожи демонов и неплохо защищает от слабых энергетических и физических атак. Серебряная маска-противогаз позволяет дышать в отравленной атмосфере и переносить большую концентрацию дзяку (тёмной ауры демонов).

Также влюблена в Мироку, но долгое время не признаётся себе в этом. Ей одинаково не нравится, когда Мироку пристает к ней и когда пристаёт к другим девушкам. В конце аниме-сериала она выходит за него и рожает ему троих детей.

Кирара

Кирара (яп. 雲母)

Двухвостая кошка-демон, принадлежащая Санго. Кирара имеет две формы: милый двухвостый котенок и опасная, размером со львицу, кошка, обладающая способностью к полётам. Санго, Мироку, Сиппо, а иногда и Кагомэ (после очередной ссоры с Инуясей) используют лётные способности Кирары, чтобы успевать за Инуясей. Была партнером мико по имени Мидорико, создавшей Камень Четырёх Душ. Имя «Кирара» переводится как «мать облаков» и является обычным женским именем.

Сиппо

Сиппо (яп. 七宝 Сиппо:, семь сокровищ) (+ игра слов — яп. «хвостик»)

Маленький демон-лис. Его отец был убит Громовыми братьями. В стремлении отомстить им, пытался выкрасть у Инуяси и Кагомэ осколки Камня Четырёх Душ, чтобы с их помощью привлечь Громовых братьев, но Инуяся его поймал. Сиппо присоединился к Инуясе и Кагомэ после того, как они помогли ему справиться с Громовыми братьями.

В боях Сиппо практически не участвует. Во-первых, он ещё маленький, а во-вторых, его Коёдзюцу (яп. 狐妖術, магия демонов-лисов) (или Гэндзюцу (яп. 幻術, искусство иллюзий)) пока ещё далека от совершенства. Хотя, при некоторой доле везения, его иллюзорные техники могут отвлечь врага, а кицунэби (яп. 狐火, «лисий огонь» серебристого цвета) вполне способен остановить некоторых демонов или рассеять не очень сильное заклинание. Хитрые лисьи техники основаны в основном на увеличении некоторых предметов, которые Сиппо таскает с собой в виде игрушек, или на заклинаниях, которые Кицунэ (демоны-лисы, как и Тануки — енотовидные собаки) накладывают на листики священного дерева. Любимая техника Сиппо — хэнгэ (яп. 変化, трансформация, превращение в кого-либо, дословно — «оборотничество»), но, как и все лисы, он не способен надолго спрятать пушистый лисий хвостик.

Персонажи второго плана

Каэдэ (яп. 楓)

Младшая сестра Кикё, мико, охранявшей Камень Четырёх Душ. Каэдэ распознала в Кагомэ реинкарнацию Кикё, объяснила ей значение Камня Четырёх Душ и помогла им с Инуясей объединиться для поиска осколков Камня. Хорошая травница и целитель, но достаточно посредственная боевая жрица.

Мёга (яп. 冥加)

Демон-блоха, когда-то обитавший на теле отца Инуяси. Считает Инуясю своим хозяином. Все считают Мёгу трусом, так как при малейшей опасности быть убитым всегда сбегает, хотя может быть полезен: Мёга мастерски высасывает яд из отравленного тела, а также разрушает обездвиживающие заклинания. Довольно полезен в доставке информации, хотя эта информация немного запоздалая, но она может действительно помочь. Мёга очень живуч — почти в каждой серии его давят в лепёшку, но он мгновенно приходит в себя.

Тотосай (яп. 刀々斎)

Старец-кузнец (демон), выковавший мечи «Тэссайга» и «Тэнсэйга» для отца Инуяси из его же клыков. По ходу повествования Инуяся обращается к нему с просьбой починить меч или рассказать о новой технике Тэссайги. Передвигается на чёрной трёхглазой корове, которая умеет летать. Также может мгновенно перемещаться в виде молнии. Иногда помогает в бою используя свою технику огненного дыхания. Его ученик выковал для Сэссёмару Токудзин — демонический меч, после того, как сам мастер отказался выполнить эту работу, ссылаясь на волю покойного отца братьев, который оставил в наследство Сэссёмару Тэнсэйгу. Много знает, но мало рассказывает. Пользы, как и вреда, от него примерно столько же, как и от его давнего друга-блохи Мёги.

Хатиэймон (яп. 八衛門)

Группа Кикио

Кикио (яп. 桔梗 Кикио:)

Сэйю — Норико Хидака.

Кикио была мико - жрицей, которой деревня охотников, где жила Санго, поручили охранять Камень Четырёх Душ, созданный в сражении c сотнями демонов другой мико, легендарной Мидорико. Несмотря на то, что Кикио убивала всех демонов, пытавшихся украсть у неё Камень, она не смогла убить Инуясю, когда тот пытался заполучить Камень. Она пощадила его, и Инуяся остался в деревне Кикио. Постепенно между Кикио и Инуясей возникло чувство любви. Кикио говорит Инуясе, что Камень может сделать его не только чистокровным демоном (как он изначально хотел), но и человеком. Инуяся соглашается поступить так, надеясь, что тогда они смогут быть вместе.

На следующий день, когда Кикио пришла на то место, где они уговорились встретиться, на неё нападает кто-то, внешне выглядящий как Инуяся. Нараку (это был он) наносит ей смертельную рану и уходит в сторону деревни, сказав напоследок Кикио, что убьёт всех жителей. С большим трудом Кикио добирается до деревни и видит настоящего Инуясю с Камнем, которого тоже обманул Нараку, заставив поверить, что Кикио его предала и хотела убить.

Из последних сил она выпускает в Инуясю запечатывающую стрелу, прибивая его к дереву и погружая в вечный сон. Сразу после этого она погибает от ран, успев сказать своей младшей сестре Каэдэ, чтобы та сожгла Камень вместе с её телом.

Горная ведьма возродила Кикио, используя глиняный сосуд и кости из её могилы. Некоторой проблемой оказалось то, что душа Кикио переродилась в Кагомэ. Так и не сумев добиться желаемого, ведьма погибла от рук воскрешённой мико, к которой вернулась сила и память, но не душа. Новое тело Кикио может жить, используя силу душ погибших людей. Лишившись постоянного притока оной, она не способна самостоятельно передвигаться. Нараку несколько раз пытался расправиться с мико, пока это ему наконец не удалось.

Имя «Кикио» означает «китайский колокольчик» — растение, которое обычно используется в китайской народной медицине.

Умения

• Хама но Я (яп. 破魔の矢) — Волшебная стрела мико. Такой же силы как и у Кагомэ.
• Фуин но Я (яп. 封印の矢) — Запечатывающая стрела. Именно такой стрелой она навечно (как предполагалось) усыпила Инуясю.

По сути, Кагомэ — её реинкарнация, так что их способности практически идентичны, только Кикио куда более опытна. Соответственно и способов применения своей силы знает куда больше.

Синидаматю (яп. 死魂虫)

Собиратели душ. Без них возрождённая Кикио не смогла бы выжить, они приносят ей души, позволяя её искусственному телу двигаться.

Хотё 胡蝶 (яп. {{{2}}}) и Асука (яп. 飛鳥)

Сикигами, искусственные создания, помощники Кикио.

Группа Сэссёмару

Сещёмару (яп. 殺生丸 Сэссё:мару, Несущий жизнь и смерть)

Сэссёмару — старший сын собачьего полководца, Ину-но-Тайсё. На своего отца Сэссёмару походит только внешне, совершенно не походя на него характером. Особенно в плане отношения к людям, которых он считает низшими существами.

В отличие от своего брата, Инуяси, Сэссёмару — чистокровный демон. (Мать Сэссёмару — чистокровный демон, она появляется в манге и во 2 сезоне). Презирает Инуясю, считая его позором рода. Отличается гордостью и невозмутимостью — истинный аристократ. Его физическая сила примерно равна силе Инуяси, но движения гораздо более быстрые и точные.

Сэссёмару путешествует, стараясь стать ещё сильнее. По его собственному признанию, это его единственная страсть. Сперва он изо всех сил старается завладеть Тэссайгой, мечом Инуяси, считает, что как старшему сыну она по праву принадлежит ему. Свой меч, сделанный, как и Тэссайга, из клыка его отца, Тэнсэйгу, он считает бесполезным, недоумевая, зачем отец оставил ему этот меч. Тэнсэйга — меч для спасения мертвых, он может убивать только не принадлежащих этому миру.

За Нараку гоняется в основном, чтобы отомстить за нанесённое ему оскорбление: полудемон пытался использовать Сэссёмару в собственных целях. Подобного Сэссёмару простить не мог и теперь пытается уничтожить Нараку. Истинный облик Сэссёмару — огромный белый пёс. В этом обличье его дыхание и слюна ядовиты. (В человеческом облике только его когти). После того, как Инуяся отрубил ему лапу (в тот момент Сэссёмару пребывал в облике пса), попытался найти могучих демонов и, отрубив им руки, использовать как протез. Постепенно пришел к выводу, что это ниже его достоинства. Некоторое время пользовался Токудзином, мечом, созданным из зубов одного из порождений Нараку. Но меч оказался до обидного слаб (по меркам Сэссёмару) и сломался от удара в очередной битве. И превзойдя по силе собственного отца, отрастил себе руку заново. Разгадал секрет Тэнсэйги и освоил Мэйдо Дзангэцуха, атаку, которую его отец запечатал в Тэссайгу, но так и не смог освоить. Достигнув предела своих сил, создал себе собственный меч, Бакусайгу. Оружие чудовищной разрушительной силы, превосходящее даже Дзангэцуха. Тэнсэйга даёт ему ещё одно преимущество (кроме воскрешения мёртвых, которое и срабатывает-то всего лишь один раз) — он может свободно перемещаться в мир Мэйдо, потусторонний мир, на границе которого, находится могила их с Инуясей отца. Однажды спасает девочку Рин, чтобы проверить силу своего меча, и та становится его спутницей. Сэссёмару сам не замечает, как привязывается к ней и всеми силами старается её защитить.

Сэйю — Кэн Нарита.

Дзякэн (яп. 邪見)

Мелкий зелёный слуга Сэссёмару, вечно пытающийся к нему подольститься. Последовал за ним, когда тот якобы спас его (на самом деле Сэссёмару попросту смахнул не глядя из-под ног местную разборку мелких полевых демонов). Таскает за собой двухголовый посох Нинтодзё, который, в числе прочего, помог Сэссёмару найти могилу отца. Вояка из него не ахти какой (посох может работать в режиме огнемёта), так что его основная функция — бегать за хозяином, служить средством для снятия стрессов, нянчиться с Рин и контролировать побеждённых хозяином демонов. Был неоднократно бит за длинный язык, один раз зарезан Токудзином и воскрешен Сэссёмару ради проверки силы Тэнсэйги. Сначала недолюбливает Рин и спасает её только ради того, чтобы Сэссёмару не гневался, но потом вслед за хозяином также начинает испытывать к ней привязанность.

Сэйю — Нагасима Юити

Рин (яп. りん)

Девочка-сирота, пытавшаяся спасти Сэссёмару, серьёзно раненного после битвы с Инуясей. Однажды была убита демонами-волками Коги, но была возвращена обратно в мир воскрешающим мечом Сэссёмару, Тэнсэйгой. После этого она сопровождает Сэссёмару в его странствиях. Всегда ходит босиком, часто говорит о себе в третьем лице. После её спасения Сэссёмару, изначально презиравший людей и считавший их низшими существами, начинает понемногу меняться в своем отношении к людям (хотя не всегда признается в этом даже самому себе). Повторно её убил переход в мир Мёртвых, куда её отправила мать Сэссёмару для того, чтобы тот, наконец, определился со своим к ней отношением и освоил единственную боевую атаку Тэнсэйги — ту самую Мэйдо Дзангэцуха. Она же её и воскресила, использовав Мэйдо-Сэки — камень, служащий, подобно Тэнсэйге, пропуском в загробный Мир. Во многом похожа на Кагомэ — такая же добрая, чистая и красивая.

Сэйю — Ното Мамико

А-Ун (яп. 阿吽)

Двухголовый дракон, которого используют в качестве вьючного животного. Обладает спокойным характером и особенно хорошо относится к Рин. При необходимости может атаковать — выдохнуть луч, возможно, электрической природы.

Группа Нараку

Нараку (яп. 奈落)

Нараку — полудемон, родившийся из человека по имени Онигумо. Онигумо был бандитом, обгоревшим с головы до ног и парализованным. Его подобрала и выхаживала мико по имени Кикио. Но Онигумо не был ей благодарен, все, чего он хотел, это заполучить сердце Кикио и Камень Четырёх Душ.

Онигумо добровольно отдал своё тело демонам, почувствовавшим исходившее от него зло, и таким образом стал ханъё — полудемоном, скопившим в себе огромное количество злой энергии. Как и всякий Ханье, один раз в месяц Нараку теряет большую часть своих демонических сил. Но в отличие от Инуяси, его тело состоит из множества кусков различных демонов. Прячась ото всех в глубоком подземелье, он использует это время для перестройки своего «организма». Отдельные куски выбрасываются за ненадобностью в виде «недодемонов».

«Нараку» (санскр. नरक naraka) означает «ад», а «Онигумо» — «демон-паук».

Умения

Судить о чём то определённом сложно. Часть способностей Нараку получил при «рождении», часть развил впоследствии путём поглощения других демонов или комбинирования частей их тел.

Основная его способность — практически неограниченная регенерация. Достаточно сильно навредить ему могут только очень мощные атаки или освящённые предметы (стрелы Кагомэ, к примеру). Отсечённые или оторванные части тела спокойно срастаются заново, а количество «исходного материала» для создания новых, ограничено только количеством поглощённой им «демонической массы» — то есть, проще говоря, тел низших демонов, которых он захватил.

Вторая уникальная особенность Нараку — способность создавать независимые от него «порождения». Каждое из них по своему опасно, но иногда достаточно своевольно. Так как все они отчасти несут в себе тело Онигумо, их отличительный признак — шрам в виде паука на спине, который ничем невозможно удалить. Поскольку сильнейшими считаются демоны человекообразного вида, большинство порождений Нараку именно таковы. Все порождения обладают уникальными способностями и раз от раза становятся сильнее.

Третья способность — абсорбция. Нараку частенько поглощает демонов с необходимыми ему навыками. После некоторого «переваривания» применяет их способности сам. Несколько раз пытался поглотить Сэссёмару, но тот оказался слишком силён. Может поглотить собственные строптивые порождения, присоединив развитые ими способности к своим.

Нараку способен создавать из частей своего тела всевозможное оружие, наделённое различными магическими свойствами, или неразумных и разумных демонов низшего класса (не считая порождений).

Кугуцу — марионетки. Маленькая деревянная куколка с волосом своего создателя, через которую можно управлять некоей разновидностью голема.

Облако дзяку — демоническая отрава. Нараку перестроил своё тело так, что вместо крови из отсечённых конечностей (свободно регенерирующих) вытекает некая ядовитая смесь (или туман), по свойствам похожая на сильный отравляющий газ и пары кислоты одновременно.

Щиты — несколько разновидностей. По мере развития Нараку, сила и свойства щитов постоянно усиливались. Сам Нараку способен свободно проникать сквозь них своими щупальцами.

Магический барьер — по сути дела, замкнутая область пространства, скрывающая убежище Нараку. Даже Кагомэ очень слабо чувствует осколки Камня Душ, укрытые барьером. Изначально барьер был ещё и непроницаем для большинства атак, но после появления Красной Тэссайги Нараку отказался от него, сменив на гораздо более мощный и компактный.

Как и всякий сильный демон, Нараку способен использовать телепатию, телекинетику, обладает нечеловеческой силой и способен менять свой облик. Практически не чувствует боли.

Там, где не хватает его собственных способностей или слишком опасно, отправляет на задания одно или несколько своих порождений с подходящими навыками.

Кохаку (яп. 琥珀)

Кохаку — младший брат Санго. Попал в ловушку Нараку и погиб, но осколок Камня Четырёх Душ удержал в нём жизнь. Однако взамен мальчик оказался под контролем Нараку. Затем он стал странствовать вместе с Кикио, которая очищала его осколок Камня Четырёх Душ и оставила свой свет, сохранивший жизнь Кохаку даже после того, как Нараку забрал его осколок. Долгое время находился под влиянием Нараку, но постепенно вернул себе память. Достаточно сильный боец (несмотря на возраст), использовался Нараку для всевозможных грязных поручений. «Кохаку» переводится с японского как «янтарь».

Канна (яп. 神無)

Канна, Повелительница Пустоты — второе существо, созданное Нараку. Выглядит как маленькая девочка с белыми волосами. Всегда носит с собой круглое зеркало, обладающее магическими свойствами. Так, оно может впитывать в себя человеческие души и отражать вражеские атаки. Кроме того, используется в качестве средства дистанционного наблюдения за кем-либо. Канна, в отличие от Кагуры, послушно выполняет приказы Нараку. Сильнейшая её атака — Зеркальный демон. Рождённый из её зеркала, он способен не только отражать атаки, но и копировать/перенимать способности противника. Также, служит фокусирующим средством некой разновидности «гравитационной атаки». Единственный минус — нанесённые демону повреждения передаются Канне. Хоть и не проявляла такой строптивости, как прочие создания Нараку, отправленная «на убой», всё же смогла ему отомстить. Также, благодаря тому, что Канна полностью безэмоциональна, то есть не излучает ни злой, ни доброй энергии, на неё не действуют ни ядовитая дзяки, ни святые/священные барьеры.

Кагура (яп. 神楽)

Кагура, Повелительница Ветра — первое порождение Нараку, созданное из части его тела. Умеет командовать ветром с помощью веера, который носит с собой. Пытается освободиться от Нараку используя Сэссёмару, считая, что он единственный демон, у которого хватит мощи и искусства одолеть Нараку. Узнав, что Сэссёмару отказался ей помогать, Повелительница Ветра возвращается к Нараку, где после невольно обещает больше не сбегать. Глубоко в душе презирает и ненавидит Нараку. После очередной измены, а также «за ненадобностью» — убита Нараку с особым цинизмом — свои ранние порождения Нараку контролировал, забрав у них сердца. С одной стороны, убить такое порождение можно было лишь только полностью его уничтожив, а с другой, слегка сдавив сердце, хозяин с лёгкостью демонстрировал своё недовольство. Вернув Кагуре сердце, Нараку смертельно отравил её своими ядовитыми миазмами. Тем не менее, умерла счастливой, с ощущением свободы. Возможно была влюблена в Сессёмару.

Умения

• Танец Драконов (яп. 竜蛇の舞 Рю:дзя но Май) — с помощью веера Кагура призывает смерчи и может управлять ими.
• Танец лезвий (яп. 風刃の舞 Фу:дзин но Май) — также с помощью веера она умеет вызывать «лезвия». Атака похожа на Кровавые Когти Инуяси, но сильнее.
• Танец Мертвецов (яп. 屍舞 Сикабанэмай) — Повелительница Ветра способна управлять трупами умерших, как марионетками, с помощью веера.

Госинки (яп. 悟心鬼)

Третий из созданий Нараку. Демон-телепат. Благодаря своей силе, сумел победить Инуясю и перекусить Тэссайгу. Но столкнувшись после этого с демонической формой Инуяси (чистый инстинкт убийцы и никаких мыслей), был разорван на части. Из его зубов ученик Тотосая изготовил демонический меч Токудзин по заказу Сэссёмару.

Акаго (яп. 赤子 дословно: Дитя)

Демонический младенец. В нём находится демоническое сердце Нараку (человеческая душа заточена в Хакурэйдзан). Обладал большой силой, мог проникать в сердца людей и подчинять их себе. Акаго стремился завладеть душой Кагомэ и использовать её как искателя потерянных осколков Камня Четырёх Душ, но не смог найти тьму в сердце девушки. Младенец был разрублен на две половины монахом Синсэн-осё. Одну половину Акаго забрала Канна, а вторую было приказано охранять Кагурэ. Но вторая половина быстро выросла и стала маленьким мальчиком Хакудоси. Тоже не захотел подчинятся Нараку и даже некоторое время действовал самостоятельно. При помощи живого доспеха, Морёмару, и сферы Энтэя, достаточно долго прятался ото всех и копил силы, совершенствуя свой «доспех», но в конце концов был поглощён Нараку вместе с доспехами и всей накопленной силой.

Хакудоси (яп. 白童子)

Одна из частей Акаго обрела новую жизнь в теле мальчика, Хакудоси. Мальчик стал новым хозяином демонического коня Энтэя. Хакудоси мог отразить даже знаменитую Рану Ветра Инуяси. Обладал чудовищной крепости барьером и неплохими бойцовскими навыками. Телепат. Достаточно быстро пришел к мысли, что им (ему и Акаго) не по пути с планами Нараку. Взбунтовался, за что и был убит. Благодаря тесной связи с Нараку, смог послужить для последнего воротами из Мира Мёртвых обратно. Также Нараку подставил его вместо себя под стрелу Кагомэ (которую он благополучно пережил)

Бякуя (яп. 白夜, Белая Ночь)

Последнее из порождений Нараку. По всей видимости, при создании этого типа, были учтены все недостатки и бунтарские наклонности предыдущих. Абсолютно предан Нараку (судя по некоторым его репликам, тот то ли не стал создавать ему сердце, которое нужно контролировать, то ли вовсе изготовил для себя что-то вроде разумного инструмента). В отличие от всех прочих порождений, не продемонстрировал вообще никаких бойцовских навыков. Мастер иллюзорных техник и шпионажа. Несмотря на то, что Бякуя, несомненно, разумен и даже обладает вполне ехидным и даже ёрническим характером, погиб он тоже «в соответствии с планом», до конца выполняя волю Нараку. За версию «живого инструмента» говорит тот факт, что все серьёзные повреждения Нараку, немедленно передавались его порождению. (Точно также, как в случае с Канной и Зеркальным демоном.)

Саймёсё (яп. 最猛勝)

Ядовитые Адские пчёлы. До конца так и не понятно, являются ли они порождением Нараку, или же мелкими демонами поглощёнными им во время одной из трансформаций. Чрезвычайно ядовиты. В основном используются как шпионы. При необходимости, могут восстанавливать части тела Нараку и его порождений.

Морёмару (яп. 魍魎丸)

Не совсем порождение (знака паука у него на спине нет), а скорее «живой доспех» — совместное творчество Нараку и Хакудоси, собранное из тел демонов и жизненной силы простых людей. Вопрос с разумностью остаётся открытым. Но скорее всего, его действия были полностью подконтрольны Акаго, для которого он и служил доспехом. Некоторое время притворялся монахом-демоноборцем. И даже сумел собрать последователей из детей-сирот. На самом деле достаточно сильное демоническое оружие, получившее от своих создателей способности к поглощению и трансформации.

Дзюромару (яп. 獣郎丸) и Кагэромару (яп. 影郎丸)

Четвёртые создания Нараку. Довольно злобная и сильная парочка симбионтов, использовавшая комбинированные атаки. Дзюромару — более человекоподобный, но абсолютно безмозглый. Что-то вроде демонической формы Инуяси. Не признаёт никого кроме своего симбионта, немедленно атакует всё что движется. Насекомовидный Кагэромару обитает у него в желудке. При совместных действиях мгновенно атакует из-под земли.

Мусо (яп. 無双)

Пытаясь понять причину, по которой он не может причинить вред Кикио, Нараку освободился от души и памяти Онигумо, поместив её в искусственное тело. Получившееся существо с практически неограниченной способностью к регенерации немедленно восстало против своего создателя. Поглощён обратно после окончания эксперимента.

Племя демонов-волков

Кога (яп. 鋼牙)

Предводитель демонов-волков. Любит Кагомэ. В ногах у него осколки Камня Душ, которые позволяют ему передвигаться с невероятной скоростью. Вначале был отрицательным персонажем, его волки нападали на людей, в том числе — убили Рин. Затем под влиянием Кагомэ изменился и влюбился в неё. Вечно грызется с Инуясей, в основном по поводу Кагомэ. Но отважный и смелый, готовый ради любимой свернуть горы и победить кого угодно. У него есть невеста Аямэ — тоже демон-волк. Он в детстве дал обещание, что когда ей будет трудно, он на ней женится. Но пока отрицает это, хотя всё вспомнил, говорит, что Кагомэ его невеста. Однако в конце концов Кога берёт Аямэ в жёны.

Кога также стал жертвой Нараку. Кагура убила демонов-волков из соседнего племени и представила так, будто это сделал Инуяся. Когда обман был раскрыт, Кога поклялся отомстить за своё племя и тоже стал охотиться за Нараку. Сумел получить легендарное оружие «Коготь» своих предков, но в битве с Морёмару лишился своих осколков и выбыл из гонки за Нараку.

Аямэ (яп. 菖蒲)

Появляется только в аниме. Внучка предводителя волчьей стаи, живёт со своей стаей в горах. Любит Когу. Будучи ещё маленькой, она встречает Когу, который спасает её от демона. Аяме тут же влюбилась в него, а он пообещал взять её в жены, если она спустится с гор. Но потом Кога встречает Кагомэ и влюбляется в неё. В конце аниме-сериала становится женой Коги.

Гинта (яп. 銀太) и Хаккаку (яп. 白角)

Спутники Коги, которые пошли с ним, чтобы помочь победить Нараку. Однако сами по себе слабые, Кога регулярно выручает их из беды. Всё время пытаются успеть за Когой и всё время отстают.

Персонажи настоящего

Ходзё (яп. 北条)

Сэйю — Юдзи Уэда.

Ходзё — одноклассник Кагомэ Хигураси. Он её любит и часто пытается пригласить на свидание.

Ходзё безоговорочно верит рассказам дедушки Кагомэ о том, что она якобы заболела (которые тот сочиняет, чтобы оправдать её отсутствие в школе, когда она уходит в средневековый мир). Поэтому он всё время приносит ей разные вещи из магазина, которым владеет его семья, например, терапевтические сандалии, чтобы Кагомэ лучше себя чувствовала.

В одной из начальных серий Кагомэ решает всё-таки пойти на свидание с Ходзё, так как перед этим разругалась с Инуясей. Несмотря на это, она очень за него переживает, так как тот недавно получил серьёзные ранения, и поэтому довольно скоро уходит.

Ходзё в данном контексте — фамилия. Его имя не называется.

Юка, Эри, Аюми (яп. 由加、 絵理、 あゆみ)

Одноклассницы Кагомэ. Как и все в школе, считают, что она болеет, и волнуются за неё.

Ситининтай

Ситининтай (яп. 七人隊)

Группа наёмников служивших всем и никому. Ситининтай дословно «банда из семерых». Приставка «коцу» в именах переводится как «кость». Прославились своей невероятной силой и жестокостью. Вместе они убили тысячи людей. Нагнали столько страху на местных жителей, что трое воюющих между собой даймё (владетелей земель) заключили временное перемирие и тремя объединёнными армиями уничтожили наёмников, обезглавив их. Однажды ночью Нараку отправился на их могилу с осколками Камня Четырёх Душ, чтобы оживить Ситининтай. Нараку использовал их, чтобы убить Инуясю и всех остальных героев.

Банкоцу (яп. 蛮骨)

Банкоцу — самый главный и опасный из Ситининтай. Обладает просто нечеловеческой силой, вполне сравнимой с силой Инуяси. Остальные зовут его уважительно «ооаники» — великий старший брат. У него есть меч который по силе равен «Тэссайге» Инуяси — «Банрю» (партнёр) (Скорее не меч, а алебарда). Этим мечом он убил 1000 людей и 999 демонов. Инуяся должен был стать тысячным, но у него на сей счёт имелось другое мнение. Именно с его воскрешения начал Нараку. Дав ему осколки Камня Четырёх Душ, он предложил сделку — жизнь Инуяси в обмен на бессмертие для всей банды. Позже, по мере выбытия его «друзей» забирает у «своих» осколки, а также похищает осколки у Кагомэ (всего 9). Пока осколок касается костей, зомби обретает подобие плоти, навыки и память, которыми обладал при жизни. Таким образом, изъяв их, Банкоцу делает сильнее себя. То же самое, в итоге, проделал с ним Нараку. 3 из имеющихся у него осколков, он поместил в Банрю, считая, что этим усилит его ещё больше. Но созданная ими демоническая аура позволила Инуясе использовать Бакурюху (по физическим кондициям Инуяся практически проиграл неуязвимому зомби). Несмотря на необычайную кровожадность, ценит своих соратников, не считая Нараку, и доверяет им. Поэтому без малейших сомнений расправляется с Рэнкоцу, предавшим банду.

Рэнкоцу (яп. 煉骨)

Второй по силе. Очень и очень умный, именно он создал новое механическое тело для Гинкоцу. Управляет пламенем; коронный приём — огненные сети. Прикинувшись священником при монастыре (настоящего священника-то он убил) обманул Сиппо, который искал убежища для отравленных Кагомэ, Мироку и Санго. Однако Рэнкоцу не спешил убивать их, так как желал побольше узнать про Нараку и его намерения. Из-за пылающей реки и взрывов, устроенных им, Инуяся чуть не погиб. Также забирал себе осколки Камня Четырёх Душ, убивая своих соратников. Пытался восстать против Банкоцу и даже убил единственного из уцелевших к тому времени, кроме них, старинного друга последнего — Дзякоцу. Но просчитался — с помощью Нараку, который через Саймесё держал его в курсе, Банкоцу раскусил предателя и самолично расправился с ним.

Дзякоцу (яп. 蛇骨)

Воин нетрадиционной ориентации, пристрастился к Инуясе, особенно к ушам. Пользуется складным мечом со змеиным лезвием (в развернутом состоянии достигает нескольких метров), который доставил массу проблем Инуясе. Самый верный соратник Банкоцу, при жизни бывший его братом и ставший первым (после Банкоцу) членом Ситининтай. Производит впечатление весьма легкомысленного типа. Люто ненавидит женщин. Был предательски подставлен Рэнкоцу и из-за этого был серьёзно ранен Инуясей. Убит Рэнкоцу ради осколка.

Гинкоцу (яп. 銀骨)

«Куча металлолома» — утратив в боях разные «некритичные» части тела, заменил их, при помощи Рэнкоцу, на механические протезы, при помощи которых и сражался. Став зомби и потерпев поражение от Инуяси, избавился практически от всего тела, превратив его в громоздкий, но практически неуязвимый танк. Разобран на запчасти Когой, после чего самоуничтожился.

Суйкоцу (яп. 睡骨)

Странный тип, страдающий ярко выраженным раздвоением личности. Причём настолько, что одно время, даже водил за нос Кикио, Инуясю и Кагомэ. В обычном состоянии — добрый доктор-пацифист, страдающий гемофобией, в «тёмной» форме — ярко выраженный маньяк-убийца. До пробуждения «тёмной» формы даже не подозревал о наличии в своем теле другой личности, заботился о детях-сиротах. С послежизнью расстался добровольно, не в силах мириться со своей раздвоенностью. При этом, когда меняется форма, меняется и внешность.

Кёкоцу (яп. 凶骨)

Здоровяк четырёхметрового роста. К слову, не обладающий членораздельной речью. Питается демонами. Обладает демоноподобной внешностью. Самый слабый из Ситининтай. Напал на стаю демонов-волков, за что и был убит Когой.

Мукоцу (яп. 霧骨)

Специализируется на различных типах ядов, в том числе и тех, которые воздействуют на демонов. За долгую практику с ядами выработал иммунитет к большинству из них. Обладатель крайне мерзкой внешности и, соответственно, комплексов. Парализовав Кагомэ, пытался сделать её своей женой. Также серьёзно отравил Санго, Мироку, Сиппо и Кирару. Попытался расправится с Сэссёмару, оказавшимся неподалёку, но был им убит.

Прочие персонажи

Мидорико (яп. 翠子)

Мидорико была великой мико-воительницей и обладала столь огромной силой духа, что ни один из демонов не мог с ней справиться. Вместе с Кирарой вступила в бой с сотнями демонов, в ходе которой запечатала души демонов внутри своего сердца, чтобы не проиграть в неравной битве. Эта битва продолжается внутри её сердца, которое стало Камнем Четырёх Душ.

Цубаки (яп. 椿)

Цубаки была молодой мико, как и Кикио при жизни, и училась у монаха в синтоистском храме. Она соперничала с Кикио и пыталась превзойти её, когда они вместе сражались с демонами. Когда Кикио и Каэдэ путешествовали, навещая маленькие деревни и помогая жителям бороться с демонами, Цубаки наложила на Кикио проклятие, сказав, что как мико, та должна забыть о своём сердце, ибо если она полюбит мужчину, она потеряет свою духовную силу и безвременно погибнет. В дальнейшем (то есть 50 лет спустя) стала тёмной жрицей, пытавшейся сохранить свою молодость. Служила Нараку и доставила не мало проблем Инуясе.

Мать Сэссёмару

Мать Сэссёмару — персонаж манги и аниме Инуяся, впервые появляется в 47 томе манги, в конце 466 главы и аниме «InuYasha: The Final Act» в 9 серии. Её имя неизвестно.

Как и Сэссёмару, она может принимать и облик большой собаки, и человеческий облик. У неё есть Мэйдо-Сэки, который ей был дан Ину-но-Тайсю. Он рассказал ей о том, что если она использует Мэйдо-Сэки в присутствии Сэссёмару, то он окажется в большой опасности, но её это не должно волновать. Его использование, по всей видимости, является одним из испытаний Ину-но-Тайсю для его сына. Использовав Мэйдо-Сэки, она призывает Адскую Гончую, которая вскоре забирает Рин и Кохаку в Мэйдо, имеющего облик полумесяца, что Сэссёмару создал с помощью Тэнсэйги. Сэссёмару следует за ней и убивает её, освободив Рин и Кохаку. Идя по дороге, ведущей глубже в Ад, Кохаку неожиданно понимает, что Рин умерла, Сэссёмару хочет вернуть её к жизни с помощью Тэнсэйги, но у него ничего не выходит. Затем её тело похищает Хозяин Ада. После этого мать Сэссёмару открывает с помощью Мэйдо-Сэки проход из Ада к ней во дворец, но Сэссёмару идёт по другой дороге за Хозяином Ада. Затем он убивает его, очищает мертвых в Аду. Вернувшись во дворец, Сэссёмару выслушивает свою мать, которая ему говорит, что убивая, Сэссёмару должен иметь сострадающее сердце. Узнав, что смерть Рин огорчила Сэссёмару, она возрождает её с помощью Мэйдо-Сэки, но предупреждает, что Рин никогда не сможет быть вновь возрождена с помощью Тэнсэйги, поскольку этот меч может оживить человека лишь один раз. Также она предупреждает Кохаку о том, что он тоже не может быть воскрешен.

Отношение к людям у неё такое же, как и у Сэссёмару, правда с некоторой долей юмора: заметив, что Рин и Кохаку путешествуют вместе с Сэссёмару, она спрашивает его о том, не собирается ли он их съесть. Но также она считает, что люди не из тех, кто заслуживают внимания: после воскрешения Рин она говорит: «И вся эта суета из-за одной человеческой девчонки». Она представляется в лучшем случае, лишь когда озабочена возможностью смерти Сэссёмару, и после того как он отказывается от спасения, она немного обижается («Отлично. Игнорировать доброту своей матери») и жалуется на то, что, в отличие от своего отца, он «абсолютно не имеет очарования». Однако, после использования Мэйдо-Сэки, возродив Рин и увидев Сэссёмару в сдержанной радости, она замечает, что Сэссёмару немного похож на отца. Она, как и Сэссёмару, скрывает свою материнскую любовь к нему за сарказмом.

Онигумо (яп. 鬼蜘蛛)

«Основа» Нараку — бандит, убийца и пр. Однажды его подельники решили избавится от чересчур жестокого атамана, облили его маслом и попытались сжечь заживо. Чудовищно израненный бандит скатился в глубокую пещеру под холмом, где его и нашла жрица Кикио. Несмотря на всю её заботу, сердце Онигумо (Паук) так и осталось чёрным и завистливым. Привлечённые его злобой, в пещеру собрались несколько десятков мелких демонов. Бандит добровольно отдал им своё истерзанное тело и чёрную душу, в обмен на обещание, что они помогут ему овладеть Кикио. Демоны поглотили бандита, так как тоже желали разобраться с жрицей, хранившей Камень Четырёх Душ. Получившееся существо взяло себе имя Нараку. Объединённая демоническая душа практически уничтожила сущность Онигумо, но тем не менее, остатки его влияния не позволяли Нараку причинить вред Кикио. Пытаясь избавится от остатков всего человеческого в своей душе, Нараку несколько раз пытался избавится от воспоминаний и чувств Онигумо, но до конца это ему так и не удалось. Печать Онигумо — ожог в форме паука на спине, остался вечным напоминанием о первооснове демона. Он есть у самого Нараку и у всех его порождений.

Энтэй (яп. 炎蹄)

Демонический конь, который был запечатан внутри священной горы. Его сила — пламя. Энтэй обладает большой скоростью, может преодолевать огромные расстояния за один день. Легенды гласят, что тот, кто оседлает Энтэя, может завладеть небесами. Многие люди и демоны пытались оседлать его, но у них ничего не получилось. Но одному демону все-таки удалось стать наездником Энтэя, его звали Рэнгокуки. Рэнгокуки и Энтэй были запечатаны на долгое время знаменитым монахом Синсен Осё, он запечатал их в разных местах. Монах был убит Кагурой, после чего печать была разрушена, и Энтэй освободился. Для Инуяси и его друзей Энтэй был слишком силён и быстр. Рэнгокуки был убит Хакудоси. И следовательно Хакудоси стал новым хозяином Энтэя, вместе они сотворили много зла — до того момента, пока Инуяся не убил Энтэя.

Святой отшельник Хакусин (яп. 白心上人 Хакусин Сэннин)

Священник огромной духовной силы. Во время чумы помогал страждущим, пока не заболел сам. Предчувствуя гибель, приказал похоронить себя заживо, дабы защищать людей и после смерти. Когда Нараку после очередной раны от стрелы Кагомэ понадобилось надежное убежище, он воскресил великого Отшельника и убедил его, что все его деяния остались непризнанными. Дух отшельника возненавидел людей и согласился помогать Нараку. Установленный им духовный барьер вокруг горы Хакурэй был настолько мощным, что преодолеть его не смог даже Сэссёмару. Инуяся сумел пройти сквозь барьер, но его демоническая сила и сила Тэссайги были полностью запечатаны. Более слабые демоны погибали, лишь приблизившись к барьеру. Осколки Камня Четырёх Душ мгновенно очищались, но воскрешенные ими Ситининтай были злыми по сути, поэтому на них это никак не сказалось. В конце концов, Кикио убедила Святого в ошибочности его пути, и он вновь обрел посмертие.

Хосенки (яп. 宝仙鬼)

Хосенки — демон, повелевающий волшебными драгоценными камнями. Он создал черную жемчужину в правом глазу Инуяси, с помощью которой Сэссёмару попал на отцовскую могилу и попробовал украсть Тэссайгу, меч из клыка его отца, предназначенный для Инуяси. Группа Инуяси ищет Хосенки, но узнают, что он умер и они не могут отправится в мир мёртвых снова. Они находят другой путь к аду, где они находят покойного Хосенки, сидящего среди костей Ину-но-Тайсё. Однако, осколок Камня Душ внутри был осквернен Нараку, и Хосенки нападает на Инуясю. После того, как Нараку забрал осколок, Хосенки возвращается к нормальному состоянию и дает Инуясе использование Конгосохи, удивлённый лояльностью Инуяси к его друзьям и отсутствию зла в их душах.

Отрывок, характеризующий Список персонажей InuYasha

24 орудия гвардейской артиллерии,
30 орудий дивизии Компана
и 8 орудий дивизии Фриана и Дессе,
Всего – 62 орудия.
Начальник артиллерии 3 го корпуса, генерал Фуше, поставит все гаубицы 3 го и 8 го корпусов, всего 16, по флангам батареи, которая назначена обстреливать левое укрепление, что составит против него вообще 40 орудий.
Генерал Сорбье должен быть готов по первому приказанию вынестись со всеми гаубицами гвардейской артиллерии против одного либо другого укрепления.
В продолжение канонады князь Понятовский направится на деревню, в лес и обойдет неприятельскую позицию.
Генерал Компан двинется чрез лес, чтобы овладеть первым укреплением.
По вступлении таким образом в бой будут даны приказания соответственно действиям неприятеля.
Канонада на левом фланге начнется, как только будет услышана канонада правого крыла. Стрелки дивизии Морана и дивизии вице короля откроют сильный огонь, увидя начало атаки правого крыла.
Вице король овладеет деревней [Бородиным] и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Морана и Жерара, которые, под его предводительством, направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками армии.
Все это должно быть исполнено в порядке (le tout se fera avec ordre et methode), сохраняя по возможности войска в резерве.
В императорском лагере, близ Можайска, 6 го сентября, 1812 года».
Диспозиция эта, весьма неясно и спутанно написанная, – ежели позволить себе без религиозного ужаса к гениальности Наполеона относиться к распоряжениям его, – заключала в себе четыре пункта – четыре распоряжения. Ни одно из этих распоряжений не могло быть и не было исполнено.
В диспозиции сказано, первое: чтобы устроенные на выбранном Наполеоном месте батареи с имеющими выравняться с ними орудиями Пернетти и Фуше, всего сто два орудия, открыли огонь и засыпали русские флеши и редут снарядами. Это не могло быть сделано, так как с назначенных Наполеоном мест снаряды не долетали до русских работ, и эти сто два орудия стреляли по пустому до тех пор, пока ближайший начальник, противно приказанию Наполеона, не выдвинул их вперед.
Второе распоряжение состояло в том, чтобы Понятовский, направясь на деревню в лес, обошел левое крыло русских. Это не могло быть и не было сделано потому, что Понятовский, направясь на деревню в лес, встретил там загораживающего ему дорогу Тучкова и не мог обойти и не обошел русской позиции.
Третье распоряжение: Генерал Компан двинется в лес, чтоб овладеть первым укреплением. Дивизия Компана не овладела первым укреплением, а была отбита, потому что, выходя из леса, она должна была строиться под картечным огнем, чего не знал Наполеон.
Четвертое: Вице король овладеет деревнею (Бородиным) и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Марана и Фриана (о которых не сказано: куда и когда они будут двигаться), которые под его предводительством направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками.
Сколько можно понять – если не из бестолкового периода этого, то из тех попыток, которые деланы были вице королем исполнить данные ему приказания, – он должен был двинуться через Бородино слева на редут, дивизии же Морана и Фриана должны были двинуться одновременно с фронта.
Все это, так же как и другие пункты диспозиции, не было и не могло быть исполнено. Пройдя Бородино, вице король был отбит на Колоче и не мог пройти дальше; дивизии же Морана и Фриана не взяли редута, а были отбиты, и редут уже в конце сражения был захвачен кавалерией (вероятно, непредвиденное дело для Наполеона и неслыханное). Итак, ни одно из распоряжений диспозиции не было и не могло быть исполнено. Но в диспозиции сказано, что по вступлении таким образом в бой будут даны приказания, соответственные действиям неприятеля, и потому могло бы казаться, что во время сражения будут сделаны Наполеоном все нужные распоряжения; но этого не было и не могло быть потому, что во все время сражения Наполеон находился так далеко от него, что (как это и оказалось впоследствии) ход сражения ему не мог быть известен и ни одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено.


Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее, и Россия бы погибла, et la face du monde eut ete changee. [и облик мира изменился бы.] Для историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного человека – Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские войска пошли в Россию по воле одного человека – Наполеона, такое рассуждение, что Россия осталась могущественна потому, что у Наполеона был большой насморк 26 го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно последовательно.
Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно, что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону 24 го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли вывод этот несомненен, – так же несомненен, как тот вывод, который, шутя (сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека – Петра I, и чтобы Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного человека – Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным, неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Как ни странно кажется с первого взгляда предположение, что Варфоломеевская ночь, приказанье на которую отдано Карлом IX, произошла не по его воле, а что ему только казалось, что он велел это сделать, и что Бородинское побоище восьмидесяти тысяч человек произошло не по воле Наполеона (несмотря на то, что он отдавал приказания о начале и ходе сражения), а что ему казалось только, что он это велел, – как ни странно кажется это предположение, но человеческое достоинство, говорящее мне, что всякий из нас ежели не больше, то никак не меньше человек, чем великий Наполеон, велит допустить это решение вопроса, и исторические исследования обильно подтверждают это предположение.
В Бородинском сражении Наполеон ни в кого не стрелял и никого не убил. Все это делали солдаты. Стало быть, не он убивал людей.
Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки – голодные, оборванные и измученные походом, – в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tire et qu'il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.


Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.