Чу (1127)

Чу
楚
вассальное государство империи Цзинь
← 1127 — 1127 →
Столица	Бянь
Язык(и)	китайский
император Чу
- 1127	Чжан Банчан

К:Появились в 1127 годуК:Исчезли в 1127 году

Чу (кит. упр. 楚) — вассальное государство империи Цзинь, короткое время существовавшее в северном Китае в начале XII века. В связи с тем, что в Южной Сун провозглашение Чжан Банчана правителем северокитайских земель рассматривали как акт узурпации, в официальной китайской истории это государство именовали «фальшивое Чу» (伪楚).

Предыстория

В 1117 году дипломаты империи Сун начали переговоры с чжурчжэньским государством Цзинь, воевавшим против Ляо, о совместном нападении на эту империю. После заключения союза Ляо была разгромлена, и в 1125 году в результате обострения цзиньско-сунских отношений чжурчжэньские армии вторглись в Сун. В 1127 году чжурчжэньская армия штурмом захватила Главную столицу Сун; сунские императоры были увезены в Маньчжурию.

Создание Чу

В связи с тем, что у чжурчжэней не имелось достаточных военных сил для удержания захваченной территории, они решили создать там марионеточное государство. Занять трон чжурчжэни заставили сунского сановника Чжан Баньчана, который ранее был отправлен в Цзинь в качестве заложника вместе с Кан-ваном (Чжао Гоу, 9-й сын императора Хуэйцзуна).

Ликвидация Чу

Чжан Баньчан не желал быть узурпатором, и согласился на требования чжурчжэней лишь под угрозой расправы над мирным населением. Будучи провозглашённым императором, он старался ничем не проявить неуважения к официальной династии империи Сун, так как его положение было очень шатким. 32 дня спустя, когда цзиньские войска ушли домой, он попал под давление китайских чиновников и передал власть Кан-вану. Тот бежал на юг и провозгласил восстановление империи Сун (начав тем самым период «Южной Сун»), сев на трон под тронным именем «Гао-цзун».

Сам Чжан Баньчан был казнен сунскими властями.

Расправа над Чжан Банчаном имела далеко идущие последствия для самого Китая. Когда в дальнейшем Южная Сун вела борьбу с Ци (другим марионеточным государством, созданным чжурчжэнями), сунцы не раз пытались привлечь правителя Ци — Лю Юя — на свою сторону. Но тот всегда отказывался от сотрудничества, напоминая Южной Сун о судьбе Чжан Банчана, тоже в своё время перешедшего на сторону сунцев.

Источники

• «Зависимое от чжурчжэней государство Ци (1130—1137 гг.)»//в сб. С. Н. Гончаров «О Китае средневековом и современном: записки разных лет», — Новосибирск: «Наука», 2006. ISBN 5-02-030426-3

Отрывок, характеризующий Чу (1127)

Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?