Шариков, Николай Григорьевич

Николай Григорьевич Шариков
Дата рождения	27 декабря 1922(1922-12-27)
Место рождения	с. Летки ныне Старошайговский район, Мордовия
Дата смерти	8 августа 1991(1991-08-08) (68 лет)
Место смерти	Артёмовск, Донецкая область, Украина
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	стрелковые войска
Годы службы	1941—1960
Звание
Часть	195-я стрелковая дивизия, 37-я армия, 3-й Украинский фронт
Должность	командир батальона 573-го стрелкового полка
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии
В отставке	до 1968 года работал в горисполкоме

Никола́й Григо́рьевич Ша́риков (27 декабря 1922, с. Летки ныне Старошайговского района, Мордовия — 8 августа 1991, Артёмовск, Донецкая область, Украина) — подполковник Советской Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза (1944). Командир батальона 573-го стрелкового полка, 195-я стрелковая дивизия, 37-я армия, 3-й Украинский фронт.

Биография

Родился 27 декабря 1922 года в селе Летки Пензенской губернии (ныне Республика Мордовия) в семье крестьянина, первый ребёнок (есть сестра). Отец — Григорий Иванович, мать — Александры Степановна Шарикова. Русский. В Летках окончил один класс Леткинской неполно-средней школы. В 1928 году семья переехала в Новосибирск. В 1933 году в результате несчастного случая на стройке погиб отец (мать умерла ещё раньше), и Николай воспитывался в детском доме. Окончил школу-семилетку. По её окончании работал на предприятиях Новосибирска: табельщик в конторе «Заготзерно», маслёнщик на лесопильном заводе, слесарь мелькомбината № 1.

В Красной Армии с июля 1941 года, призван Октябрьским районным военкоматом Новосибирска. Окончил 2-е Омское военное пехотное училище, направлен в город Бийск командиром взвода 288-го запасного стрелкового полка, с августа 1942 по январь 1943 года — командир роты этого полка. В действующей армии с января 1943 года.

Участвовал в Нижнеднепровской, Никопольско-Криворожской, Березнеговато-Снигирёвской наступательных операциях, проявил мастерство командира и личное мужество в Одесской наступательной операции. В начале операции, в ночь на 29 марта 1944 года, получив приказ на форсирование реки Южный Буг, комбат Шариков подготовил штурмовую группу (возглавив её) и включил в неё расчёты всех станковых пулемётов своего батальона, и, переправившись, захватил и удержал плацдарм, отразив несколько контратак, чем была обеспечена переправа остального батальона, а затем и полка.

В ночь с 6 на 7 апреля 1944 года в районе станции Кучурган противник предпринял ночную атаку с танками. Батальон Н. Г. Шарикова был отрезан от главных сил. В условиях полного окружения комбат организовал оборону и отбивал вражеские атаки, затем организовал прорыв и возглавил атаку, вынеся всех раненых и всю материальную часть. 12 апреля 1944 года Н. Г. Шариков во главе батальона с ходу форсировал реку Днестр в районе села Кицкань южнее Тирасполя (Молдавская ССР), атаковал укреплённую противником высоту и выбил с неё противника, затем грамотно организовал оборону, что позволило отразить контратаки противника и удержать высоту. Этот успех сыграл большую роль в удержании стратегически важного Кицканского плацдарма советских войск.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 сентября 1944 года Шарикову Николаю Григорьевичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина (№ 17165) и медали «Золотая Звезда» (№ 2720).

В августе 1944 года Н. Г. Шариков вновь проявил мужество и героизм в ходе Ясско-Кишинёвской наступательной операции, а в сентябре — в боях по освобождению Румынии. В конце месяца дивизия, в которой он воевал, была переброшена на территорию Болгарии и там дислоцировалась до конца войны. За время участия в боях (в общей сложности около года) Н. Г. Шариков был дважды ранен и дважды контужен, награждён пятью орденами. Проявил себя умелым командиром: все представления его к наградам содержали слова «батальон не имел потерь» или «успех достигнут с минимальными потерями».

В 1949 окончил стрелково-тактические курсы «Выстрел». С 1960 подполковник Шариков — в запасе. Жил в городе Артёмовске Донецкой области. До 1968 работал в местном горисполкоме. Умер 8 августа 1991 года в Артёмовске, похоронен на Аллее Славы городского кладбища.

Награждён орденом Ленина, Красного Знамени, Суворова 3 степени, Александра Невского, Отечественной войны 1 и 2 степеней, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги» и другие медали (всего 9).

Семья

Жена — Зинаида Григорьевна, два сына — Владимир и Сергей.

Литература

• Герои Советского Союза: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии И. Н. Шкадов. — М.: Воениздат, 1988. — Т. 2 /Любов — Ящук/. — 863 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-203-00536-2.
• Геройская быль. 2-е изд. Саранск, 1985. / стр. 348—352.
• Звёзды доблести ратной. 2-е изд., доп. Новосибирск, 1986. / стр. 383—386.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=13713 Шариков, Николай Григорьевич]. Сайт «Герои Страны».

Отрывок, характеризующий Шариков, Николай Григорьевич

– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.